Люблю, когда меня убивают

 

 

В тот день он пригласил ее пообедать.

- Мы давно не обедали вместе, - заметил Оуэн. Он был как-то особенно

настойчив, и Миранда с радостью приняла бы его приглашение, но у нее уже

было назначено свидание. Исключительно сексуального свойства. Свидание

исключительно ради секса на другом конце Лондона.

- Что-то мне нездоровится, знаешь... пожалуй, мне лучше сегодня не

выходить, но все равно спасибо за приглашение.

Оуэн продолжал ее уговаривать. Она сказала, что ей действительно

нехорошо и что она будет весь день лежать. Он сказал, что как-то все это

неожиданно, и она сказала, что да.

- Что с тобой?

- Не знаю.

- Может, тебе чего-нибудь принести?

- Нет, не надо.

- Точно?

- Ага. Ты спокойно иди на работу, а я тут спокойно умру.

Итак, он пошел на работу, а она помахала ему из окна, напустив на себя

хворый вид.

Потом она приняла душ, оделась и поехала в Хедстоун, потратив полтора

часа на дорогу. Раньше она в Хедстоуне не была ни разу, ни разу про него не

слышала, не знала ни одного человека, который бы про него слышал, и была на

сто процентов уверена, что никогда больше туда не поедет. Сейчас она едет

туда из-за случайного знакомства с одним безработным актером два дня назад;

помимо всего прочего они заговорили и о компьютерах. Он собирался продавать

компьютер, Миранда собиралась купить. "Приезжай ко мне, и

посмотришь", - сказал он. При этом он знал, что приглашает ее к себе

вовсе не для того, чтобы продать ей компьютер, а она знала, что едет к нему

вовсе не для того, чтобы что-то купить. Несмотря на повсеместные свободные

взгляды, все равно как-то не принято говорить почти незнакомому человеку:

"Приезжай ко мне в половине двенадцатого, и мы с тобой перепихнемся. К

обоюдному удовольствию".

На компьютер Миранда все-таки посмотрела. Его было очень неплохо видно

с кровати, особенно в позе "мужчина сзади", а потом с ней

случился оргазм, и она больше уже ничего не видела - ни компьютера, ничего.

Удовольствие превзошло все ожидания, даже несмотря на то, что актер дважды

отвлекался - переговорить со своим солиситором насчет предъявления иска

одному продюсеру, который не взял его на работу, и другому продюсеру,

который взял его на работу.

Когда Миранда вышла из квартиры, она налетела на Оуэна, который как раз

выходил из квартиры напротив. Раньше Оуэн не был в Хедстоуне ни разу, ни

разу про него не слышал и никогда больше туда не поедет. Он потратил час на

дорогу от офиса, чтобы встретиться с клиентом. И в довершение ко всему -

чтобы совсем уже не оставалось сомнений - актер вывалился на лестницу в

одних красных боксерских трусах, дабы вручить Миранде ее бюстгальтер,

который она забыла.

- А я собирался сделать тебе предложение, - вот все, что сказал Оуэн.

Какова была вероятность встречи? Миранда вообще не умела считать, хотя

математика всегда приводила ее в благоговейный восторг. Население Большого

Лондона составляет семь миллионов человек, не считая туристов, неучтенных

нелегальных эмигрантов, тех, кто бывает тут только проездом, и

"диких" торговцев, не имеющих разрешения на торговлю. Так какова

вероятность? Двести миллионов к одному? Пятьсот миллионов к одному? Два

миллиарда к одному? Как падение метеорита. Как выигрыш в лотерею.

Она не смутилась, потому что вообще никогда не смущалась. Но ей было

жалко Оуэна, и жалко, что она сделала ему больно. Он был из тех немногих

мужчин, которые признают, что женщины тоже имеют право на свободу; он не

ждал, что она будет сидеть дома и готовить ему горячие ужины, пока он сам

будет носиться по городу в поисках, с кем бы еще потрахаться. И его желание

жить вместе с Мирандой не было, как это часто бывает, результатом отчаяния

(чтобы было с кем поговорить). Он хорош собой, остроумен, умен; он

внимательный и деликатный, у него интересная и насыщенная жизнь, его

постоянно зовут в компании, причем приглашений обычно столько, что на все не

хватает времени. Он говорит о том, как нужно стараться, когда живешь вместе,

чтобы обоим было хорошо, и что совместное существование требует жертв, но

это приятные жертвы. Причем это не просто красивые слова. Ему даже нравится

мыть посуду.

Миранда понимала, что она - непробиваемая эгоистка, что он достоин

гораздо лучшего, и что он мог бы найти себе женщину, с которой он был бы

по-настоящему счастлив; жить с Оуэном - это как использовать под пепельницу

редкую вазу династии Мин: расточительно и неэкономно; или как если бы

убежденный вегетарианец выиграл в лотерею запас парной говядины на целую

жизнь вперед: совсем ни к чему.

После Хедстоуна она сделала для себя три вывода: если бы всем остальным

это нравилось так же, как нравится ей, цивилизация бы погибла уже давно; у

каждого в Лондоне есть свой Хедстоун; и наконец, что это большая ошибка -

жить с человеком, который тебе приятен, и что с ней этого больше не

повторится.

 

* * *

 

Весь день у Миранды ушел на то, чтобы найти подходящее определение для

понятия "смешное" и придумать, как лучше держать микрофон. Они

жили на третьем этаже, и выглянув из окна, она увидела Тони. Очень вовремя.

Она быстренько улеглась обратно в постель и напустила на себя болезненно

вялый вид. Тому было две причины: потому что Тони был склонен поверить, что

если по возвращении домой он найдет ее лежащей в постели, значит, ей

действительно плохо (его бесило, что она целыми днями бездельничает; то есть

это он думал, что она бездельничает), и еще потому, что ей не хотелось,

чтобы он или кто-то еще узнал, как сильно она напрягалась.

Он нашел ее в спальне.

- Тяжелый день?

- М-мм.

- Ты не забыла, что мы идем в гости?

- М-мм, - отозвалась она, натянув одеяло к самому подбородку. Он пошел

на кухню, и через пару минут она встала и поплелась в ванную, набрала себе

горячую ванну и возмутительно долго там отмокала. Обычно она никогда не

опаздывала и всегда успевала собраться вовремя, но Тони так всегда

напрягался насчет того, чтобы не опоздать, что она не могла устоять перед

искушением немножечко помотать ему нервы. Пока она плескалась в ванне, она

слышала, как Тони из последних сил сдерживает себя, чтобы не начать

нетерпеливо ходить по комнате из угла в угол, и глотает слова праведной

ярости и укора. Миранда выходит из ванной, завернутая в полотенце.

- Ты не видел мой пинцет?

- А в ванной разве нету?

- Который в ванной, он плохой. А мне нужен хороший.

- Ничем не могу помочь. Могу я тебе ненавязчиво указать - ни в коем

случае не придираясь, не раздражаясь и не желая давить, - что нам выходить

через десять минут?

- Думаешь, это поможет?

- В таком случае я молчу.

Миранда наблюдает за тем, как Тони делает вид, что он читает журнал и

вовсе ее не ждет. Не отрываясь от чтения, он говорит:

- Я молчу.

Уже не в первый раз она перебирает в уме причины, почему ей не нравится

Тони. Тони-пони. Надежный. Управляемый. Такой, которого очень легко забыть.

Но именно поэтому она с ним и живет. Почему мужчины патологически не

способны быть мужчинами? Почему он просто не вмажет ей кулаком, так чтобы

она пошла в гости с фингалом под глазом? Эта мысль доставляет ей

удовольствие, но тут она вспоминает единственного мужчину, который

поставил-таки ей фингал (водопроводчик-ирландец, у которого в Ирландии

остались жена и дети и который набросился на нее с кулаками, когда она

заявила, что будет делать аборт, чтобы избавиться от его неумышленного

ребенка, дабы избегнуть унылой участи матери-одиночки), после чего ему

пришлось сигануть из окна на первом этаже, натягивая на ходу штаны, дабы

избегнуть кухонного ножа, с которым она на него набросилась.

Миранда возвращается в ванную, где плохой пинцет из бесплатного

маникюрного набора. Он худо-бедно работает, но удовольствия не доставляет. У

нее где-то был и хороший пинцет: когда выдираешь им волосок, кажется, что

выдираешь его навсегда.

Она надевает черное платье, снимает с него белый пух и какие-то нитки и

чистит зубы специальной зубной ниткой, на что уходит значительно больше

времени, чем потребовалось бы самому въедливому дантисту в плохом

настроении.

- И как я выгляжу?

Она поворачивается к нему, чтобы он заценил. Тони знает, что ему

никогда не выиграть; это такой тест на выносливость. И этак, и так -

безнадежно. Зная, что он уже проиграл, будет ли он бороться до конца?

- Замечательно. Ты выглядишь замечательно.

- Ты так говоришь, только чтобы меня не расстраивать, чтобы сделать мне

приятное.

- Но это же, кажется, бесполезно: пытаться сделать тебе приятное? Тут

как ни пытайся...

На мгновение ей кажется, что он рассмеется, но он надевает пальто и

выходит на лестничную площадку. В том, как он выходит, присутствует некое

окончательное или-или: или иди, или оставайся. Вот он, момент проявленного

достоинства, но достоинство слишком слабенькое, чтобы активизировать

восхищение.

Люди не меняются, думает она, усаживаясь в машину. Если как следует

приглядеться к кому-то, никаких неожиданностей не будет - ничего, что могло

бы тебя удивить. Люди не то чтобы предсказуемые, вовсе нет. Просто они не

меняются. Старые холодильники тоже скачут по кухне, когда включаются, но это

не значит, что они кенгуру. Вот в чем подлинная проблема.

- Вон там, за нами, действительно нетерпеливый мужик, - говорит Тони,

лишний раз подтверждая ее оценку. Тони часто так говорит, хотя иногда он

говорит: "Вон там, за нами, действительно нетерпеливая баба", -

или, если погода плохая и видимости никакой: "Вон там, за нами,

действительно нетерпеливый водитель". Как правило, нетерпеливый

водитель бывает за Тони почти всегда, поскольку он ездит со скоростью 32-35

миль в час. А у Миранды было стойкое подозрение, что это - последний раз,

когда она едет куда-то с Тони. С нее уже хватит. Она этого больше не

выдержит. И ее бесит вовсе не то, что средняя скорость Тони не превышает 33

миль в час: при таком плотном движении и постоянных пробках у тебя редко

бывает возможность выйти за этот предел. Его тормознутость и вялость - это

еще не самое страшное. И даже если бы дело было в его чрезмерной

законопослушности, она бы это пережила. Нет, ее раздражало другое. А именно:

Тони действительно не понимает, что он ездит значительно медленнее, чем все

остальные, и что в мире полно нетерпеливых людей вовсе не потому, что их

полно объективно, а потому что он сам вынуждает их проявлять нетерпение.

Она начала напрягаться, когда они подъехали к нужному месту. Еще одно

любимое выражение Тони, когда надо поставить машину: "Здесь мало

места". Для Тони всегда было мало места, если только на этом месте не

могли разместиться в ряд три машины. Невероятно, но в этот вечер места

обнаружилось предостаточно - вполне хватило бы, чтобы припарковать грузовик

с прицепом. Миранда не помнила, чтобы она вообще видела столько свободного

места для парковки. Разве что в раннем детстве. А в последнее время

тротуары, похоже, обозначают не классическими поребриками, а припаркованными

вдоль машинами.

Миранда задумалась о домовых пауках. Где они жили до того, как

появились люди и начали строить дома? Ведь пауки появились на свете задолго

до людей - на несколько миллионов лет раньше. Может быть, пауки и создали

человека, чтобы он оберегал их от дождя? И как насчет того сообщения в

газете, как истребители грызунов обнаружили, что в некоторых районах Лондона

местные мыши едят исключительно гамбургеры из "Макдоналдса".

Сыр, фрукты-овощи, шоколад, мюсли, любая другая еда: они воротят носы. Может

быть, в этом и заключается истинная цель засорения окружающей

урбанистической среды - генерировать объедки и снабжать грызунов пищей?

Что-то в этом есть. Потом она вспомнила двух лисиц, которых видела как-то на

днях: как они грелись на солнышке в саду на заднем дворе. Они ее видели, но

не испугались, буквально внаглую не испугались; довольные и счастливые, они

себя чувствовали совершенно непринужденно в большом шумном городе. Она сама

себя так не чувствовала. И никто из ее знакомых. Они лениво скакали, играя

друг с другом; наверное, у них были какие-то лисьи каникулы. Отпуск на

пляже. Человек не справляется с городом, а дикие звери посмеиваются над ним.

Что-то в этом есть.

Хотя Хедер и Имран были друзьями Тони, общаться с ними было приятно.

Также присутствовали Лили с Деймианом. Лили работала вместе с Хедер, и для

Миранды она была идеальной слушательницей, поскольку смеялась буквально на

каждую фразу: "Добрый вечер", "Чего будешь пить?",

"Картошка просто объедение". Миранда встречалась с ней раньше, и

она ей не понравилась. В основном потому, что Лили была такая же, как она.

Она тоже жила ради члена. Это бесило Миранду, потому что Лили было всего

девятнадцать.

Прежде чем Миранда пришла к пониманию, что в жизни есть только одна

подлинная и стоящая валюта, она успела попробовать все. Она принимала

наркотики - и пригодные, и непригодные. Она получила высшее образование

(пусть даже и кое-как, худо-бедно). Ходила к психотерапевту. Много

путешествовала. Она прошла долгий путь, длиной в двадцать семь лет; ее

жизненная позиция была выбрана вполне осознанно. А то, что делала Лили,

давая всем мужикам без разбору - это все равно что прожить всю жизнь в одном

и том же доме.

Деймиан был далеко не уродом. Он был намного старше Лили, примерно в

возрасте Христа; и хотя в плане секса у них было все зашибись (всегда можно

понять, довольна ли пара своими интимными отношениями), ему все-таки было

слегка неуютно, что он живет с такой шлюхой.

- Миранда, я слышала, ты комическая актриса, выступаешь на эстраде.

- Иногда выступаю, иногда отступаю.

- И что, хватает на жизнь? - Деймиан был страховым агентом,

специалистом по оценке убытков, и, как и всякого "правильного"

человека, у которого есть нормальная, хорошо оплачиваемая, но при этом

безмерно скучная работа, его пугала и настораживала мысль о том, что у

кого-то, кто занимается необычным, интересным и очень не нудным делом

(причем без страховки), еще и хватает наглости делать деньги. Ему хотелось

услышать, что не умереть с голоду. Тут Тони мог бы вставить саркастическое

замечание, что на жизнь ей хватает, но почти за все платит он. Миранда не

участвовала в оплате счетов за аренду квартиры, за газ, электричество и

воду. Продукты они покупали тоже на деньги Тони. Свои деньги Миранда тратила

исключительно на одежду. Но Тони не возмущался. Тони - пони, и пони

рассчитывал на свою порцию овса. Когда-нибудь в будущем.

- Пока хватает.

После этого люди, как правило, напрягаются и решают, что ты, наверное,

очень знаменитая, но тебе просто не хочется об этом рассказывать. "А

вы, наверное, известная?" - этот вопрос ей задают постоянно, вероятно,

за тем, чтобы еще раз спросить, как ее зовут, и запомнить для последующих

упоминаний в беседе с другими, если ответ будет да. Она, кстати, так и не

придумала по-настоящему остроумный, достойный ответ. Скорее всего потому,

что если такой вопрос задают, то хорошего, по-настоящему остроумного ответа

не может быть по определению. Был еще и другой вопрос, и Деймиан,

разумеется, его задал: "А тебе не показывали по телику?" -

только этот вопрос был всего лишь вариацией первого. Для большинства людей

телевидение - это совсем уже круто. Это нечто, что говорит о твоей

значительности, делает тебе имя и дает тебе право на существование. Верно, и

в то же время неверно: чаще всего это вообще не имеет значения.

Подтверждение: Кэтфорд Стен ("Мне надо было родиться в Стенморе,

но я родился совсем в другом месте"). Среди юмористов, работающих в

разговорном жанре, он был одним из немногих, кто сделал себе состояние на

этом поприще, хотя даже среди юмористов, работающих в разговорном жанре,

очень немногие знают, кто это; а среди остальных так и вовсе никто не знает,

кто это, хотя кое-кто наверняка бывал на его выступлениях. Никто не помнит

его самого, но зато многие помнят его анекдоты и шутки. Шутки у него пошлые

- такие пошлые, что даже стены, и те краснеют от отвращения. Анекдоты -

всегда бородатые. Причем не настолько еще бородатые, чтобы они успели

забыться, и их можно было бы выдать за новые. Как говорит сам Стен: "Я

не смешу людей. Я делаю шутки". Эстрадный комик, который своими

дурацкими шутками уже заработал больше, чем кто-либо еще из актеров такого

же профиля, он выступает в основном на мальчишниках и холостяцких пирушках.

Ему и не надо собирать стадионы. На самом деле слава - она почти ничего не

дает. Все происходит так: либо ты вообще ничего не добиваешься и держишься

исключительно за счет злости, ненависти, раздражения или любого другого

токсина, который помогает тебе держаться, либо ты кое-чего добиваешься, но

потом долго исходишь говном и пребываешь в тягостных размышлениях, сколько

еще это продлится - эта борьба за место под солнцем, - и есть ли у тебя

истинные друзья, а не только подлые завистники.

Стен был доволен и счастлив. Он загребал деньги лопатой, не платил

налоги (наличные + никто никогда про него не слышал), спал почти со всеми

стриптизерками, которых конферировал, и не заморачивался вопросом сколько

все это продлится, поскольку пользовался большим спросом в качестве мастера

по ремонту мебели, причем ремонтировать мебель ему нравилось значительно

больше, чем выступать перед публикой. Он по-прежнему живет в своей

двухкомнатной квартирке в Кэтфорде, причем не самой уютной квартирке, что

приводит людей в замешательство, хотя ходят упорные слухи, что он владеет

каким-то там островом рядом с Корнуоллом.

- А скажи что-нибудь смешное, - просит Лили и хихикает, потому что Тони

попросил ее передать соль.

- Что-нибудь смешное, - говорит Миранда, но Лили не смеется. После

этого Миранда вообще умолкает. Она больше не выступает на дружеских

вечеринках в качестве массовика-затейника; она не развлекает народ, если за

это не платят. Она водит ногой по ноге Деймиана. Он изо всех сил старается

сохранять невозмутимое выражение, и у него получается. Тони рассказывает о

своих идеях, о том, как насадить среди граждан Британии чувство вины и

душещипательные устремления, дабы они принимали участие в его

благотворительной программе в пользу неизлечимо больных детей.

Теперь она водит ногой по ноге Деймиана в откровенно провокационном

эрекционном стиле, ясно давая понять, что это она не случайно задела его

ногой. Ей любопытно, что будет делать Деймиан; он разглядывает ее грудь,

тихонько храпит и притопывает ногой. Язык его жестов не оставляет сомнений.

Деймиан начинает активно потеть. Он переживает, что Тони или Лили

заметят. Полный идиотизм. В пятьдесят лет можно уже не беспокоиться, даже

если ты удавишь кого-то гароттой, не говоря уж о том, если ты вдруг кого-то

огорчил или взбесил. Она попыталась добраться ногой до его самого

интересного места, но не смогла дотянуться. Его волновало, что подумают о

нем другие. Ее - совершенно не волновало. Кто из них в более выигрышном

положении? Ей быстро наскучила эта забава.

- Я иду наверх, - сказала она и пошла в туалет. Было бы здорово, если

бы Деймиан пошел следом за ней, и они бы устроили сочный секс прямо на

кафельном полу, пока все остальные сидели бы за столом и упорно делали бы

вид, что ничего не происходит. Деймиан не оправдал возложенных на него

надежд.

Тони вернулся домой в приподнятом настроении - потому что его идеи

встретили восхищенное одобрение, и еще потому, что она его не унизила и не

выставила идиотом. Ее не особенно возбуждала перспектива Тонисекса, но

поскольку истинный чемпион должен вести себя по-чемпионски, даже когда ему

нездоровится или когда его донимают бульварные неприятности, она устроила

ему феерический секс, измотав его до предела. Когда Пони заснул, утомленный,

она еще долго лежала в гнетущей темноте и вспоминала обложку, которую она

придумала для своего дневника, когда ей было восемнадцать. Она придумала вот

такую штуку:

 

После смерти жизни нет

Никто тебе не поможет

Ты - совершенно одна

И всегда будешь одна

Мысли были изложены четко и ясно, и она до сих пор считала, что так оно

и есть, но через месяц она выкинула обложку, потому что она вгоняла ее в

депрессию. Это была ее правда, но совершенно излишняя и бесполезная, как

тонкая пленка бензина при лесном пожаре. Владеть такой Правдой - все равно

что таскать в кармане растаявшую шоколадку: просто в кармане хоть что-то

есть, хотя это "что-то" уже ни на что не годится. Владеть такой

правдой - все равно что раздумывать, когда ты уже спрыгнул с крыши

небоскреба, что вместо желтых носков надо было бы все-таки надеть синие.

Никто тебе не поможет, даже если ты очень нуждаешься в помощи. И еще ей

бы следовало избегать метафизики и метафор.

 

* * *

 

Потратив немало времени на поиски хорошего пинцета, она решила, что

будет проще купить себе новый. Кстати, это не так-то просто, найти

нормальный пинцет - в магазины как будто специально завозят одну ерунду.

- Откуда вообще происходят шутки и анекдоты? - однажды спросила

Миранда. - Ты никогда не задумывался? Не те плоские анекдоты, которые

постоянно обсасывают по телику, а настоящие анекдоты, действительно

остроумные и смешные. Их же, наверное, кто-то придумывает. Украшение голого

факта. Что-то где-то происходит, и по этому поводу рождается анекдот. Никто

не знает, кто именно его придумал, никто не знает, откуда он взялся, но он

есть, и он ходит по миру, как солнце - по небу.

- Значит ли это, что ты не хочешь идти? - спросил Тони, взглянув на

часы.

- Я думаю, это Бог. Поэтому все и разваливается на Земле. Голод, резня,

избиение младенцев, мор и чума, землетрясения... Бог слишком занят. Он

придумывает анекдоты и шутки. А мы - его завороженные зрители.

- Миранда, если ты не хочешь идти, то так и скажи. Тебе вовсе не

обязательно никуда ходить, если ты не хочешь.

Неужели Тони умнеет? На этот раз она его не заводила, но среди ее

любимых домашних развлечений действительно было и такое: начать собираться,

так чтобы Тони уже был готов выходить, потом заявить, что на самом деле ей

не хочется никуда идти, так что Тони снимает пиджак и туфли, открывает

бутылочку пива и садится перед телевизором, чтобы вскочить через пять минут,

потому что Миранда вдруг говорит, что она передумала и все-таки хочет пойти.

Он выключает телик, убирает пиво обратно в холодильник, надевает туфли,

находит свои ключи... но тут Миранда опять говорит, что ей не хочется никуда

идти. И так - до упора. Рекорд был семь раз.

Они спустились по лестнице и увидели, что Реджайна, их соседка снизу,

стоит на карачках со щеткой в руках и чистит ковер на лестничной площадке, а

над ней стоит-надзирает ее мамаша. Миранда не раз слышала от подруг страшные

истории о том, как к ним нагрянула мама и устроила рейд насчет нестираного

белья и грязных простыней, беспорядка в кухонных шкафах и наличия пыли на

книжных полках под потолком (причем отдельные мамы не ленились для этого

встать на стремянку), а то и вовсе проникла в квартиру, пока дочь была в

отпуске, и сделала там ремонт, подобрав цвет обоев по своему вкусу, но это

был уже полный кошмар. Тут и с пылесосом убьешься, пока все вычистишь, а уж

руками - так лучше сразу убиться, чтобы не мучиться. Чистить ковры на

лестничных площадках - это обязанность всех жильцов, которую вроде как

исполняют по очереди, и, разумеется, все на неЈ забивают.

- Грязища у вас тут кошмарная, - заявила Реджайнина мама, когда они

проходили мимо. Реджайна была родом из Болтона, и ее мама была свято

убеждена, что столица испортила ее дочь, и что явные признаки этой порчи - в

ее равнодушии к комьям пыли и засохшим подтекам грязи на лестнице перед

квартирой. Реджайна весело улыбнулась. Она явно избрала политику

"лучше сделать, что скажут" при общении с мамой и проявляла

терпение из категории "она все равно завтра уедет". Реджайна

была арфисткой, и тревоги ее мамаши насчет распущенной богемной среды,

каковая угрожает благополучию ее дорогой девочки, казались просто смешными,

поскольку на арфе Реджайна играла исключительно для души, а для денег

работала в интим-салоне. Реджайна не считала себя красавицей, но

"искусственный загар и глубокое декольте - это работает

безотказно". Миранда только кивала. С мужчинами вообще легко

управляться. Даже проще, чем с волнистыми попугайчиками. Или с ее

скороваркой. У скороварки есть три режима кипения, и разобраться с ней было

гораздо сложнее, чем с большинством мужчин.

Реджайна специализировалась на бизнесменах с Севера, которым и нужно-то

было только, чтобы кто-то смеялся над их идиотскими шутками и соглашался,

что Лондон - кошмарное место. Они хотели, чтобы их спутница выглядела, как

молоденькая проститутка, и водили ее куда-нибудь потанцевать, а потом

приглашали к себе в гостиницу, но вовсе не для чего-то такого, а чтобы все

видели, что он привел к себе проститутку - чтобы его посчитали этаким

искушенным сластолюбцем, у которого трудная, но весьма интересная жизнь.

Реджайна строго держалась в рамках слегка подрочить рукой (называется

мануальная стимуляция), да и то только тем клиентам, которые вели себя

хорошо и которые были моложе сорока, за что они были безмерно ей благодарны.

И наконец, Миранду нисколько не трогало мероприятие в Айслингтоне. Ее

внезапно пробило на сентиментальные порывы, когда они уже спустились в

метро. Ей вдруг стало стыдно, что она постоянно подкалывает Тони по поводу

его благотворительных дел; это был слишком простой и проторенный путь. Нужно

было изобрести новое орудие пытки, хотя Тони всегда гарантированно выходил

из себя, когда она заводила речь о том, как все деньги, которые он собирает

на нужды больных детей, осядут на личных счетах в швейцарских банках или в

их филиалах в тех странах, которым он пытается помогать.

- Ты права, - кричал Тони в ответ. - Обычно так и бывает: кто людям

помогает, тот тратит время зря. Деньги крадут. Беспорядок и путаница

становятся еще более беспорядочными и запутанными. Посылки уходят совсем не

туда, куда нужно. Повсюду выходит сплошной облом. Иногда тебе кажется, что

ты сейчас просто взорвешься. Я вполне допускаю, что все, что я делаю для

этих детей, никому не облегчит боли, ни на секунду. Может быть. Да. Но я

хотя бы пытаюсь хоть что-нибудь сделать для других. Тебе тоже стоит

попробовать, чтобы хоть раз это испытать.

Ярость Тони произвела на нее впечатление, хотя она и не подала виду.

Неужели с ее помощью у Тони появляется характер? Что-то она сомневалась.

Старые холодильники тоже скачут по кухне, когда включаются, но это не

значит, что они кенгуру. Кипя праведным гневом, Тони бросился прочь, и

Миранда не стала его удерживать. Ей вовсе не улыбалось провести час в

компании богатых людей, которых раздувает от сознания собственного

благородства от того, что они прикупили билетики благотворительной лотереи.

Все равно вечером Пони прискачет домой галопом ради своей законной порции

овса. Вместо того чтобы бежать за Тони, она поехала в Сохо, где замечательно

развлеклась, убивая время: она пила кофе, отправляла туристов, которые

спрашивали у нее дорогу, в прямо противоположном направлении и названивала в

"Лучшую из собак" разными голосами, представляясь то польской

домохозяйкой, то американским геологом, то итальянской велосипедисткой, то

активисткой экологического движения из Уэльса, то администратором

гастролирующей цирковой труппы из Глазго, и, наконец, своей самой любимой

зубным врачом из Ирака, и спрашивала, действительно ли сегодня у них

выступает блистательная Миранда Пьяно, и есть ли еще билеты.

У нее было два часа в запасе, но она все равно умудрилась опоздать. Но,

с другой стороны, не было никакого смысла приходить раньше. Что там делать?!

Сидеть в гримерке, исходить злобой и завистью и обсуждать с собратьями по

ремеслу других собратьев по ремеслу, которых в данный момент нет в комнате,

пока Аннет, неправильная барменша, таскает вам не ту выпивку. Аннет приехала

из Австралии, из какой-то глухой провинции, и в этом действительно что-то

было: когда человек проделал такой длинный путь исключительно для того,

чтобы доставать людей в Лондоне. Если вы просите темное пиво, она неизменно

приносит светлое. Просите бочковое - приносит в бутылке. Просите бренди -

приносит виски. Просите кофе - приносит чай. Миранда как-то попробовала

заказать бренди, когда ей хотелось виски, но получила именно бренди.

Спасения не было. Миранда однажды выразила недовольство, а Аннет в ответ

покрыла ее матюгами. Они собрались все вместе и написали свои заказы на

листочке бумаги.

- Вы меня что, за дуру здесь держите?! - оскорбилась Аннет. - Вы, гады

такие, считаете, будто я не способна запомнить пару-тройку напитков. Кто

вообще это придумал?

Все угрюмо молчали и разглядывали шнурки у себя на ботинках. Аннет

решительно заявила, что не нальет им вообще ничего, пока Миранда не съест

эту гнусную бумаженцию у нее на глазах, а все остальные не купят ей выпить,

каждый - по разу. Это был хороший урок им всем.

В гримерной было не протолкнуться, и Миранда решила не

"толпиться" и посидеть в зале. Она огляделась в поисках, где бы

сесть (стульев было немного - организаторы выступления не были оптимистами);

какой-то худой молодой человек в трикотажной рубашке, который что-то

серьезно втолковывал своей девушке, заметил, что она ищет место, и попросил

ребят за соседним столиком освободить стул от сваленных на него курток. Он

забрал стул и пододвинул его Миранде. Его обходительность повергла Миранду в

шок, и ей стало за него страшно. Он был в очках. Очки тоже бывают модными и

стильными, но его очки таковыми не были. Его очки, как и все остальное в

нем, передавали вполне однозначное сообщение: побейте меня, пожалуйста.

Наверняка его обижали в школе. Его спутница - кстати, очень даже хорошенькая

- явно не собиралась с ним спать. Миранде хотелось сказать ему, что нельзя

быть таким внимательным к окружающим, нельзя вот так раскрываться перед

людьми, но она знала, что это ничего не даст. Она поблагодарила его, кивнув

головой.

Капитан Никудышний уже выступал со своей программой, которую Миранда

видела раз пять-шесть. Есть комические актеры, программы которых можно

смотреть вновь и вновь по десятому разу, и все равно будет смешно, но

Капитан Никудышний к ним не относился. Одно слово - никудышний. Но у него,

однако, была известность и своего рода слава, потому что два года назад на

его выступлении умер один из зрителей. Вряд ли он умер от передозировки

смеха - от сердечного приступа умирают везде: в церквях, в полицейских

участках, в больницах, во сне, на лекциях, где угодно, - и тем не менее надо

признать, что это действительно обращает на себя внимание, когда на твоем

выступлении кто-то кидает лыжи.

Но как бы там ни было, Капитан Никудышний был просто дедушкой мирового

смеха по сравнению со "звездным" Артуром Личем. Вот это был

настоящий аттракцион. Лич считается культовым юмористом, и при этом в его

репертуаре нет ни одной смешной шутки. Когда Миранда только начинала свою

эстрадную карьеру, она с удивлением обнаружила, что в их жанре работают

люди, которые патологически не способны рассмешить публику. И это нельзя

списать на бессонную ночь, сырой материал или в зажатую аудиторию; они

действительно не умели смешить. Но потом она рассудила, что если есть

адвокаты, которые совершенно не шарят в юриспруденции, врачи, которые не

разбираются в медицине, бизнесмены, которые понятия не имеют о том, как

делать бизнес, то почему бы не быть и юмористам, которые не разбираются в

том, что смешно, а что нет? Лич выступал уже столько лет, что его приглашали

принять участие в концертах исключительно потому, что организаторам просто

не приходило в голову, что его можно не пригласить, и еще потому, что он с

прилежанием и усердием лизал задницы всем и каждому.

Миранда не любила Лича еще и потому, что он был шотландцем. Ее очень

бесило, что все шотландцы считали своим святым долгом, сидя в каком-нибудь

лондонском баре, ругать лондонцев и англичан, в том смысле, что все

англичане - как бабы, что они не умеют играть в футбол, зато вот шотландцы

круты и неслабы.

Когда Миранда вышла на сцену под жидкие аплодисменты, она поняла, что у

нее нет настроения выступать и что ей не хочется, чтобы Лич, который должен

был выступать сразу следом за ней, получил "разогретый" зал.

(Она решила их остудить. Уничтожить аудиторию.

Зрителей было человек тридцать, и они уже слегка

"разогрелись" на Никудышнем.

- Прежде чем мы начнем, - сказала Миранда. - Прошу прощения, но мне

нужно проверить благонадежность аудитории. Я не хочу распинаться перед

каким-нибудь стариной Томом, Диком или Гарри. Смех - это искусство, я бы

даже сказала, высокое искусство, которое предназначено для людей умных и

тонких.

Ее слова были встречены дружным смехом.

- Если тут в зале есть идиоты, то им лучше сразу уйти. Она подошла к

девушке в первом ряду, которой было как-то уж слишком весело.

- Вот вы. Сколько будет семнадцать умножить на двадцать три? - Миранда

понятия не имела, сколько это будет. И зачем, спрашивается, она целых два

года изучала математику в Миддлсекском университете?!

Девушка покачала головой. Миранда кликнула Муссу, местного вышибалу.

Мусса был из Сенегала, имел диплом врача, и Миранда доподлинно знала, что

однажды на Рейлтон-роуд его ограбили две двенадцатилетние девочки.

"Нам по двенадцать лет, и мы тебя будем грабить", - заявили они

ему. Мусса особенно подчеркнул, что девочки были крупными для своего

возраста и были вооружены неким предметом, завернутым в плотный бумажный

пакет. Они утверждали, что это пистолет для оглушения скота. Мусса понятия

не имел, как выглядит пистолет для оглушения скота, тем более пистолет для

оглушения скота, завернутый в плотный бумажный пакет, так что он поверил им

на слово. Однако с виду он был вполне внушительным - рост шесть футов два

дюйма - и знал свою роль, хотя слишком уж откровенно лыбился. По просьбе

Миранды, он вывел девушку из зала. Зрителям это понравилось. И самой девушке

вроде бы тоже. Во всяком случае, вид у нее был довольный.

Миранда старалась сохранять идеально серьезный вид.

- Сейчас я вам расскажу про жизнь, вселенную и все остальное

["Жизнь, Вселенная и все остальное" - роман Дугласа Адамса из

серии "Автостопом по галактике". - Примеч. пер.]. Вселенная

нужна для того, чтобы обеспечить меня твердым, перманентно эрегированным

членом. Жизнь... я расскажу вам о жизни. Как это обычно бывает. Жизнь

подходит к тебе вплотную и задает вопрос: чего ты хочешь больше всего на

свете - славы? богатства? секса? счастья? И ты говоришь:

- "Славы".

- "Ладно, будет тебе слава - за скромную плату в тысячу

единиц".

- А ты говоришь: "Согласен, пусть будет за скромную плату в

тысячу единиц".

- А жизнь говорит: "Нет, за скромную плату в две тысячи единиц

будет лишь половина славы".

- А ты говоришь: "Погоди минутку. Ты же сказала, что целая слава

стоит тысячу единиц".

- А жизнь говорит: "Ты не слушаешь. Я сказала, что четверть славы

стоит четыре тысячи единиц".

- А ты говоришь: "Хорошо, как скажешь. Сколько бы это ни стоило,

я беру". А жизнь уже и прошла. Вот вам и все остальное.

Она довела одного мужика до поросячьего визга. В том смысле, что он уже

даже и не смеялся, а просто повизгивал, как поросенок, причем зрителей это

смешило больше, чем то, что делала Миранда. Она уничтожила аудиторию. Но не

в том направлении, в каком собиралась. Два молодых человека в первом ряду

буквально умирали от смеха, согнувшись чуть ли не пополам.

- Да вам всем только пальчик покажи, вы будете ржать.

Миранда прошла к барной стойке, раскрыла телефонную книгу и углубилась

в чтение. Зрители вновь рассмеялись. Она нашла слабое место комедии в чистой

виде. Наверное, у каждого в жизни бывают значимые моменты, смысл которых мы

постигаем только спустя десять, двадцать, а то и сорок лет, но Миранда сразу

же поняла, что такой замечательной аудитории у нее больше не будет уже

никогда. Эти зрители - ее лучшие зрители. Сама того не желая, она покорила

зал. Всего-то тридцать человек, но зато полностью в ее власти.

Дальше она действовала, исходя из тактики "смутить и

озадачить". Среди артистов бытует мнение, что истории из собственной

жизни, причем такие истории, когда ты буквально выворачиваешься наизнанку и

выливаешь на публику все самое гадкое, что в тебе есть, - это бесценный

источник сценического материала. Однако только один определенный вид

исповеди пользуется зрительским спросом. Почти все вкалывают, как проклятые,

почти у всех есть проблемы, и люди, которые ходят на юмористов, платят

деньги за то, чтобы отвлечься и посмеяться. Им не нравится слушать, как ты

горестно сокрушаешься, что муж бросил тебя ради какой-то старухи с гнилыми

зубами, у которой нет за душой ни гроша, или что твоя младшая сестра умирает

от неизлечимой болезни. Им это не нравится даже не потому, что они пришли

сюда развлекаться, а потому, что они не хотят, чтобы им напоминали о том,

что у них есть сострадание.

- У меня есть одна проблема, - сказала Миранда, уверенная, что у нее

получится погасить их улыбочки. - Я даже уже к психиатрам обращалась по

этому поводу. Моя мать покончила самоубийством, когда мне было двенадцать. И

вот какая моя проблема. Я очень по ней скучаю. Кто-нибудь может помочь? Есть

в зале кто-нибудь умный, кто в состоянии решить эту проблему?

Миранда чувствовала настроение аудитории, словно плод у себя в руке. На

поверхности плода ощущалось нетерпение и удовольствие. Такие чистосердечные

нетерпение и удовольствие, что даже среди тридцати человек можно было легко

выделить одного, которому что-то не нравится или который заснул от скуки.

Зрители с радостью ждали, что будет дальше, куда она их заведет. Они

предвкушали, что будет смешно.

- Кажется, нет, - сказала она после долгой паузы. - Я бы отдала

двадцать лет жизни, лишь бы побыть с мамой хоть пять минут.

Потом Миранда просто развернулась и вышла из зала. Первые жидкие

аплодисменты обернулись бурной овацией. Лич вышел на сцену с

многозначительным видом. Капитан Никудышний изобразил на лице выражение:

что-черт-возьми-это-было?-но-что-бы-ни-было-это-было-круто.

Снаружи, приплясывая от волнения, ждала выдворенная девица.

- Мне уже можно войти обратно?

Какой-то импозантный мужик, полностью отвечавший стандартам Сохо конца

девяностых - стильная стрижка, шикарные очки, черная кожаная куртка, -

протолкался вперед и с таинственным видом попросил у Миранды ее телефон. Она

дала ему свой телефон, заметив при этом, что с чего бы ей вдруг раздавать

свои телефоны каким-то неопознанным пижонам. Она не забрала свои деньги. Не

то чтобы здесь не платили артистам, просто здесь ничего не делали для того,

чтобы максимально облегчить этот процесс. Джек, организатор концерта, не

бежал из страны, но искать его где-то поблизости - скажем, в радиусе пяти

миль, - было бессмысленно. Он всегда появлялся в самом начале вечера, так

что новички обретали уверенность, что по окончании программы они получат

обещанный гонорар, но под конец он испарялся. Ладно, завтра она поймает его

за обедом.

Она кое-чему научилась: осталось только понять, чему именно.

 

* * *

 

- Если ты используешь мой пинцет для каких-то особенных половых

извращений, то так и скажи, - не отставала Миранда.

- Нет, я его не использую для половых извращений.

Тони пытался читать какие-то там документы насчет учреждения детских

фондов, и она настоятельно не давала ему сосредоточиться. Ему и нужно-то

было всего пятнадцать минут тишины и покоя, но Миранда поставила себе целью

мешать ему до упора.

- Если ты мне признаешься, что ты вообще-то гомосексуалист, я тебя

прощу.

- Я не гомосексуалист.

- Тогда, может быть, онанист?

Тони отложил бумаги, понимая, что пришло время последнего

противостояния. Она вдруг почувствовала себя виноватой перед несчастными

неизлечимо больными детьми, умирающими сиротками, которых ее зловредные

подколки над Тони, возможно, лишают помощи и поддержки. Но отступать было

нельзя. Если бить, то наотмашь; если сражаться, то всеми средствами, пусть

даже и неблагородными.

- Я просто ни разу не видела, чтобы ты клеился к другим женщинам.

Тони пошатнулся, сраженный яростным обвинением. Но устоял.

- Может быть, ты мне сама кого-нибудь приведешь? - парировал он. Он

потихоньку учился покорно принимать наказание. - Ты даже можешь за нами

понаблюдать.

- Но ведь это ты, Тони, вечно талдычишь о настоящей любви, - сказала

она, пытаясь сбить его бойцовское настроение резкой сменой темы.

- А ты вечно талдычишь о сексе. Но я действительно убежден, что самое

главное в отношениях - это верность.

- Самое главное - это постель.

- Это минутное удовольствие.

- Тут ты прав, Тони, но если сложить все минутные удовольствия одно к

одному, то получится непреходящее удовольствие. А тебе на меня наплевать.

Деймиан весь вечер разглядывал мою грудь, а ты так ничего и не сделал по

этому поводу.

- У тебя очень красивая грудь.

- По-моему, Деймиан мной увлечен.

- А почему нет? Ты вообще женщина привлекательная. Я постоянно тебе

говорю, что ты очень красивая, но ты не хочешь мне верить.

- Это потому, что у тебя извращенный вкус.

- Наверное, это и есть любовь, - заорал он, пиная журнальный столик. Не

самый убедительный аргумент в споре.

Зазвонил телефон, объявляя тайм-аут. Но она поставила Тони на место, и

это главное. Звонил какой-то мужик. Заявил, что вчера вечером был на ее

выступлении и что она дала ему свой телефон.

- Нет, я ничего никому не давала. Вы кто?

- Ха-ха, - сказал мужик в телефоне. Он действительно это сказал. А

потом он сказал, что он продюсер на телевидении и что он хочет с ней

встретиться.

- Френк, ты, наверное, еще больший кретин, чем я думаю, если ты

думаешь, что я на такое куплюсь.

- Я не Френк, я...

Она рассудила, что это может быть правдой. Голос был слишком скучающим.

Такой голос бывает у человека, который всю жизнь проработал в собесе, в

отделе, где выдают пособия по безработице. Если бы это был идиотский

розыгрыш, звонивший бы выдал себя либо слишком цветистой речью, либо

излишней манерностью, либо какой-нибудь замысловатой историей, перегруженной

деталями. Но ничего этого не было и в помине. И никаких явных намеков типа:

приходи ко мне в офис в такой-то день, во столько-то времени.

Она наблюдала за тем, как Тони изучает журнальный столик на предмет

возможных повреждений. Вот ведь как в жизни бывает. Ты выдаешь совершенно

несмешной номер, и кто-то, кого ты не можешь вспомнить, приглашает тебя

выступить по телевизору, в то время как ты занята дрессировкой Пони. Надо

сходить в библиотеку и посмотреть, нет ли подобных примеров в истории.

- Ты... ты мой бог и господин, - сказала она, ткнув пальцем в Тони, и

вывалила из рубашки левую грудь, стараясь придать ей уныло-жалобный вид; она

ни капельки не сомневалась, что доведет Тони до сексуального бешенства из

состояния бессильной ярости меньше, чем за полминуты. Тони, конечно же,

понимал, что она над ним издевается, но он даже понятия не имел насколько.

На свете не существует такого мужчины, которому бы не польстило подобное

заявление. Им всем хочется думать, что в этом есть доля правды.

Она вышла на Оксфорд-серкус и попыталась сообразить, где тут поблизости

можно купить более или менее приличный пинцет и не рано ли ей рваться на

телевидение. Определение смешного, над которым она билась уже три года,

по-прежнему не давалось. В надежде раскрыть секреты юмора и разобраться в

его законах она растащила "по винтикам" тысячи шуток и

анекдотов. Потому что, если знать эти законы, можно производить юмор -

по-настояшему смешной юмор - в неограниченных количествах и по любой

заданной теме. Но пока что она ничего не добилась. Может, она не такая уж и

остроумная. В последнее время подобные опасения возникают все чаще. Она ни с

кем это не обсуждала, потому что если высказываешь мысли вслух, они начинают

распространяться. Да, все правильно: она не такая уж и остроумная, во всяком

случае, не такая, как ей бы хотелось, она еще учится этому ремеслу, - и тем

не менее она не хуже, чем большинство коллег-юмористов.

Миранда пошла вдоль по Оксфорд-стрит, невольно прислушиваясь к

разговорам прохожих. Нормального чистого английского языка теперь уже и не

услышишь на улице, разве что в редких случаях, да и то, как правило, от

людей с очень уж глупым видом.

Если остановить любого из этих прохожих, то вряд ли даже один из

пятидесяти сможет внятно объяснить, что такое электричество, не говоря уже о

каком-нибудь булевом логическом выражении. Чем лучше работают автоматы, тем

меньше люди думают головой. Да и зачем нагружать мозги, если достаточно

просто нажать на кнопку?! Ткнул пальцем - и все заработало. Кнопочная нация.

Кнопочные автоматы, произведенные в дальних странах. Скоро у нас не

останется ничего своего, кроме нашего британского акцента, жаргона и местных

говоров и наречий американцы не купят ни в жизнь. Мы будем гулять по

бетонным улицам с бетонными деревьями и играть в игры на мощных компьютерах,

которые бесконечно превосходят нас по интеллекту.

На Уордур-стрит Миранда увидела на другой стороне улицы свою сестру.

Они минут пять стояли, улыбаясь друг другу и дожидаясь, пока в потоке машин

не образуется хотя бы какой-то просвет. Миранда увидела, что просвет сейчас

будет, и засомневалась: переходить самой или остаться на месте, и пусть

переходит сестра? Даже думать об этом было бы проявлением слабости, и, как

только проехал тот грузовик, она решительно шагнула на проезжую часть.

- Три года прошло, - сказала Патрисия.

Миранда на секунду задумалась и поправила:

- Четыре.

Она всегда хорошо помнила даты.

Они мило болтали минут пятнадцать. Миранда отметила про себя, что это

действительно нехорошо - не знать, где живет твоя родная сестра. Не общаться

- это одно, но не знать, где не общаться - совсем другое.

- От Дана чего-нибудь слышно? - спросила Патрисия. Дан периодически

звонил Миранде. Дан - это их брат, которого чуть ли не с рождения называли в

семье Дан Тридцать Три Несчастья. Его стараниями она получила повод для

непреходящего раздражения в детстве и материал для своих лучших комических

сценок впоследствии. По странному совпадению, она как раз размышляла о том,

что надо бы показать продюсеру с телевидения что-нибудь "из

Дана". Все номера рано или поздно "изнашиваются", но

сценки из жизни Дана - непогрешимы и вечны, насколько вообще что-то может

быть вечным в мире сценического юмора.

Вот вкратце, чем отличился Дан в плане несчастий и бедствий: в

четырнадцать лет он поджигает школу (не нарочно - если бы нарочно, это было

бы круто), так что одно крыло выгорает дотла. В семнадцать он разбивает

родительскую машину. Через год повторяется то же самое. В девятнадцать он

познает радости секса, и его первая девушка беременеет с первого же раза,

плюс к тому он подцепляет болезнь, настолько редкую, что его случай

обсуждается на конференциях: какая-то непонятная сыпь в форме географических

очертаний Объединенного королевства, которая появляется и исчезает по его

желанию. В двадцать, после двух лет безуспешных попыток найти работу, ему

удастся устроиться на работу и продержаться на этом месте почти три часа,

после чего он разбивает машину начальника, которую ему поручили

припарковать. В двадцать один Дан заявляет, что Англия - это гниющий труп, и

что ему надоело задыхаться под ошметками разлагающейся нации. Он уезжает в

Америку: через неделю он разбивает взятую напрокат машину, и его упекают в

тюрягу, потому что американские власти принимают его за какого-то известного

фальшивомонетчика и утверждают, что его паспорт - поддельный. Через пару

дней недоразумение разрешается, но к тому времени Дан уже подхватил гепатит.

При отсутствии медицинской страховки.

Оттуда - в Фиджи, где Дан встречает самую красивую женщину из всех,

кого он знал в жизни. По непонятным причинам девушка соглашается поехать к

нему в отель (она за рулем). Дан, ясное дело, весь в предвкушении, поскольку

"это должен был быть первый раз, когда я сплю с кем-то, кто мне

действительно нравится". Они раздеваются, Дан любуется на голую

красавицу у себя в постели и еще успевает подумать: "ради этого стоит

жить", - как вдруг маленький метеорит размером с мраморный шарик

прошибает стену, чиркает Дана по левой ноге, пробивает пол и приземляется на

гладильный пресс в комнате этажом ниже. Если бы Дану хотя бы достался

метеорит, он мог бы выручить за него неплохую сумму, но администрация

заявила, что метеорит - это собственность отеля, а с Дана содрали двойной

тариф, поскольку в номере их было двое.

Потом происходит нечто загадочнее, потому что кто-то дает Дану взаймы

двести тысяч фунтов, и он открывает магазин аудио-техники. Если есть что-то,

в чем Дан разбирается - и, похоже, действительно есть, - то это как раз

репродукторы для низких и высоких частот. Дан открывает свой звуковой рай в

Кувейте, за три дня до вторжения иракской армии; по сравнению с его

страданиями над разграбленным магазином меркнут все скорби мира.

Итак, неизбежно, Дан возвращается домой. Но не с пустыми руками, а с

пятью кэгэ лучшего афганского героина, спрятанными под рубашкой. Когда в

самолете уже объявляют посадку в Хитроу, его неожиданно пробивает. Для него

настает момент непрошеной истины, и он познает себя. Он понимает, кто он

такой - человек, которого родная сестра называет "ходячим

обломом". Его сигарета, выкуренная украдкой за школой, за сарайчиком,

где оставляют велосипеды, послужила причиной пожара с ущербом на несколько

миллионов фунтов. Когда на земле царили динозавры, астероид на другом конце

вселенной уже подписал его на административное взыскание. Он из собственного

кармана оплатил сочный звук офицерам иракской армии. Он отправил на свалку

столько хороших машин. Так с какой радости он решил, что у него получится

стать наркодилером?! Это надо совсем уже головой повернуться...

Его охватила паника. Настолько сильная паника, что он может только

икать и периодически похныкивать. На паспортном контроле он падет в обморок,

и ему дают воды. Не в силах понять, почему его не задержали, он сам идет на

таможню сдаваться. Но там нет ни души. Он ждет две минуты. А потом до него

начинает доходить, как глупо он будет выглядеть, если появится кто-нибудь из

таможенников. Он идет себе восвояси.

Наверное, это лучшее утро в Дановой жизни. Унылая лондонская серость и

мелкий дождь кажутся ему восхитительными. Спустившись в подземку, он

искренне аплодирует худшему уличному гитаристу на всей линии Пиккадилли; он

смеется, когда ему наступают на ноги и пихают в толпе. Семейство каких-то

индусов прошлось ему по ногам, а он лишь улыбается. Он улыбается,

увертываясь от нахальных датских туристов с огромными рюкзаками. Он идет по

адресу на Одд-Кент-роуд, куда нужно доставить товар. Адрес нигде,

разумеется, не записан. Он помнит его наизусть.

Он понимает, почему в его жизни было столько досадных недоразумений. Он

оплатил все счета невезений на многие годы вперед, чтобы сегодня все прошло

гладко. Сегодня ему обязательно повезет.

Дан видит паб на углу и решает зайти. Он уже столько лет не пил

настоящего темного пива; тем более ему есть что отметить. Он доказал, что

все они были неправы - все, кто звал его неудачником. Он дает себе слово

сделать что-то хорошее: помочь глухим детям или что-нибудь вроде того. В

общем, он пьет свою пинту, и тут к нему подъезжает какой-то барыга и

предлагает оторваться на кислоте. Дану смешно: у него под рубашкой пять кило

интернационального кайфа, а какой-то цинготный заморыш хочет впарить ему

откровенную дрянь по цене, явно завышенной. Он щедро отваливает барыге

десятку за марочку.

Полиция находил Дана в телефонной будке. Съежившись на полу, он рыдает

в трубку: "У меня замечательный героин, лучше просто уже не бывает. За

ним охотятся марсиане. Они вооружены метеоритами. Нельзя допустить, чтобы

они его отобрали. Пришлите помощь", - а оператор на телефонной станции

пытается его успокоить. Полиция берет Дана под защиту, а запись его звонка

становится хитом подарочной рождественской кассеты для сотрудников

"скорой помощи".

Миранда навещает Дана в тюрьме, в основном потому, что она никогда не

была в тюрьме, а не из желания с ним увидеться.

- Отдыхай, - вот ее совет брату.

Дана признают виновным в хранении запрещенных наркотиков, но он

отделывается стандартным "какой-то мужик подошел ко мне в баре и

предложил заработать", и не владеет никакой информацией. Поразительно,

но его отпускают под залог в сто тысяч фунтов, потому что их отец очень

болен. Первое, что он узнает, выйдя на свободу, что его турецкие

работодатели арестованы все до единого, хотя он ни слова про них не сказал.

Он всерьез опасается за свое здоровье.

Когда Миранда виделась с Даном в последний раз, он старательно изучал

атлас мира. С беспрецедентной наивностью она сделала вывод, что он планирует

свое будущее после того, как отсидит положенный срок.

- У меня три варианта. Острова Силли. Мехико. Или Турция.

- Острова Силли?

- Ты кого-нибудь знаешь, кто там бывал? Хотя бы одного человека?

- Нет.

- Вот-вот. Я подумывал про Внешние Гебриды, но там слишком уныло, да и

от шотландцев меня трясет. Проблема с маленькими территориями, пусть даже и

самыми отдаленными, что если там тебя будут искать, то найдут обязательно.

Стало быть, Мехико - лучше в том смысле, что там тебя точно никто не найдет,

в таком большом городе.

- А Турция здесь каким боком?

- Двойной блеф. Турки не станут искать меня в Турции, решат, что мне

просто не хватит наглости прятаться на их территории.

- Это не двойной блеф. Это просто блеф.

- Нет, двойной. Потому что это действительно вопиющая наглость. Ну и

что скажешь?

Это был первый раз, когда Дан спросил ее мнение. Вообще первый раз.

- Скажу, что тебе надо было выкинуть ту марку в первую же урну на

Олд-Кент-роуд.

Дан психанул. Миранда так и не поняла, повлияла ли на брата ее прямота,

но он все-таки убежал из страны. Потеря дома, разумеется, не способствовала

восстановлению здоровья больного отца. Миранда была сильно удивлена. Дан

всегда был генератором неприятностей, но раньше он никогда не делал этого

нарочно.

Но он все равно периодически ей звонил. Она постоянно меняла квартиры,

так что можно было предположить, что он каждый раз тратит немало времени и

денег, обзванивая комедийные клубы, чтобы ее разыскать. Он не говорил ей,

где он. И Патрисии тоже не говорил, потому что боялся, что она проболтается

Миранде, а та его выдаст властям. Если бы не призрачная вероятность, что

туркам по-прежнему интересна его персона, она бы придумала, как разыскать

его и удавить. Но когда все остальное утратило ценность, осталась всего одна

вещь, к которой Миранда испытывала хоть какое-то уважение: жизнь. Она ценила

и уважала жизнь с семи лет, и даже однажды в саду попыталась оживить грушу,

оснастив ее тем, что на ее детский взгляд могло бы сойти за внутренние

органы: орехи - вместо мозгов, трава - вместо кишок.

Их последний разговор с Даном мало чем отличался от всех предыдущих:

- Алло?

В трубке - статическое шипение, которое продолжается до тех пор, пока

она не соображает, кто это.

- А, это ты. Ну, рассказывай, как дела. Что у тебя нового-интересного?

Может быть, ногу сломал или тебя молнией шандарахнуло?

- Нет. Теперь со мной ничего такого не происходит. Я поменял имя.

- И?

- И все поменялось.

Миранда знала, что в перемене имени есть свои преимущества. Собственно,

поэтому она и поменяла свое.

- У меня все отлично. Никаких метеоритов. Никаких признаков приближения

иракской армии.

- И как тебя теперь зовут?

- Не скажу. Это ты меня обозвала Дан Тридцать Три Несчастья.

Миранда честно попыталась припомнить; наверное, это говорит о душевной

черствости, когда ты не можешь вспомнить, как ты сломал чью-то жизнь. Но

тогда было столько всего интересного, столько всего, что казалось

по-настоящему важным - столько пищи для ненасытной пытливой души, - что она

просто забыла. Собственно, это и неудивительно. Все неважное всегда

забывается.

Она молчала в трубку, очень надеясь, что Дан звонит издалека и этот

звонок встанет ему в копеечку.

- Алло? Ты здесь?

- Зачем ты мне звонишь, Дан?

- Хочешь услышать правду?

- Давай попробуем.

- Хочу послушать, как ты будешь жаловаться на жизнь. Ты всегда была

самой крутой в семье, но когда-нибудь ты сломаешься. Я очень хочу послушать,

как ты будешь рыдать и заламывать руки. Конечно, ты будешь бодриться, но

когда-нибудь я тебе позвоню и пойму, что тебе очень плохо.

- Кажется, у тебя снова обломы, Дан.

- У меня-то нет. А вот ты уже села в автобус до деревни Большие Обломы.

Все к тому и идет. Может быть, когда я в следующий раз позвоню, кто-нибудь

со слезами в голосе сообщит мне, что ты покончила самоубийством.

- Олд-Кент-роуд.

- Эдинбург.

- Кувейт.

- Эдинбург.

- Кувейт.

- Эдинбург.

Она была в равной степени удивлена, что ввязалась в этот обмен

любезностями, и полна твердой решимости оставить последнее слово за собой.

Но при попытке выкрикнуть очередной "Кувейт" она случайно

оборвала связь.

 

* * *

 

- Ну что, - сказала Патрисия. - Может быть, в гости заглянешь?

Как-нибудь вечерком?

Они очень даже приятно поговорили, гораздо приятнее, чем Миранда имела

желание признать.

- Лучше не надо. Хорошего понемн