Студопедия — Разговоры с замечательными людьми 16 страница
Студопедия Главная Случайная страница Обратная связь

Разделы: Автомобили Астрономия Биология География Дом и сад Другие языки Другое Информатика История Культура Литература Логика Математика Медицина Металлургия Механика Образование Охрана труда Педагогика Политика Право Психология Религия Риторика Социология Спорт Строительство Технология Туризм Физика Философия Финансы Химия Черчение Экология Экономика Электроника

Разговоры с замечательными людьми 16 страница






– Относится ли это к депрессии или к другим формам психических заболеваний? – спросил я.

– Полностью, – ответил Саймонтон. – Что интересно в психических заболеваниях, так это то, что они не сопровождаются злокачественными явлениями. Например, доподлинно известно, что кататоническая шизофрения не способствует развитию рака. Это наблюдение действительно было очень интересным.

– Можно предположить, – рассуждал я, – что, когда я стал­киваюсь со стрессовой ситуацией или переживаю жизненный кризис, у меня есть выбор. Кроме всего прочего, я могу вырастить в
себе рак или развить кататоническую шизофрению, но только не то и другое одновременно.

– Правильно, – подтвердил Саймонтон. – Это два почти взаимоисключающих решения. Имеет смысл рассмотреть психологический процесс в обоих случаях. Кататоническая шизофрения характеризуется полным уходом из реальности. Кататонические ши­зофреники почти полностью отключают свое мышление и отключа­ются от внешнего мира. Потому они не испытывают неудовлетворенности, чувства потери и других переживаний, которые ведут к развитию рака.

– Итак, это два нездоровых способа избежать стрессовой жиз­ненной ситуации, – подвел я итог. – Один ведет к физической болезни, другой – к душевному заболеванию.

– Верно. Но мы должны также учитывать и другой путь бегст­ва, – продолжал Саймонтон, – путь социальных патологий: бес­контрольное поведение, преступление, наркоманию и т.д.

– Но не будете же вы называть это болезнью?

– Буду. Я думаю, что правильнее назвать это социальной бо­лезнью. Антисоциальное поведение – это обычная реакция на стрес­совые жизненные ситуации, что нужно учитывать, когда мы гово­рим о здоровье. Если имеет место снижение заболеваемости, но в то же время оно сопровождается ростом преступности, то это зна­чит, что мы ничего не сделали для улучшения здоровья общества.

Такой широкий, многомерный взгляд на здоровье глубоко взвол­новал меня и оказал на меня сильное впечатление. Если я правиль­но понял Саймонтона, он полагает, что при столкновении человека со стрессовыми ситуациями перед ним встает выбор между несколь­кими патологическими путями побега. Если побег в физическое за­болевание заблокирован успешным медицинским вмешательством, то человек может выбрать побег в преступление или в безумие. «Правильно, – заключил Саймонтон, – и это более состоятельный подход к здоровью, чем предлагает узкая точка зрения медицины. Тогда встает интересный вопрос, были ли у медицины успехи. Мне кажется, что некорректно говорить о прогрессе в медицине, если не рассматривать при этом другие глобальные аспекты здоровья. Если вам по силам снизить уровень заболеваемости, но в то же время это приводит к росту психических заболеваний и преступности, то на кой черт вам этим заниматься?»

Я сказал Карлу, что эта идея для меня нова и привлекательна, а он добавил со свойственной ему искренностью: «Для меня она так же нова. Я никогда не проговаривал ее раньше».

После общего обсуждения природы заболевания мы провели много часов, разговаривая о теории и практике раковой терапии Саймонтона. Во время наших предыдущих бесед я пришел к выво­ду, что рак — очень показательная болезнь, характерная для наше­го века. Она ярко иллюстрирует многие ключевые аспекты холис­тической концепции здоровья и заболеваний. Я намеревался закон­чить главу, посвященную холистическому здоровью, изложением подхода Саймонтона и хотел уточнить многие детали.

Когда я спросил Карла, какие изменения он хотел бы видеть в образе раковых заболеваний, созданном обществом, он обратился к взгляду на природу заболевания, который мы обсуждали раньше.

«Я хотел бы, чтобы люди поняли, что болезни – это средство решения проблем, – сказал он, – и что рак – это главный «реша­тель» проблем. Я хочу, чтобы люди признали, что большая состав­ляющая рака – это прорыв системы самозащиты, а большая часть в восстановлении здоровья принадлежит перестройке системы за­щиты организма. То есть акцент надо делать не на вмешательство, а на поддержку больного. Также я хочу, чтобы люди поняли, что раковые клетки не могущественны, а слабы».

Когда я попросил пояснить последний пункт, Саймонтон, как и на лекции в Торонто, объяснил, что хотя раковые клетки обычно больше нормальных, они слишком вялы и беспорядочны. Он под­черкнул, что, вопреки популярному образу рака, ненормальные клет­ки не способны завоевать или атаковать; они просто перепроизво­дятся.

«Образ рака как очень могущественной болезни приводит к формированию предвзятых мнений среди множества людей, – про­должал Саймонтон. – Знаете, люди обычно говорят: «Моя бабуш­ка умерла от рака, а она отважно боролась с ним; значит, это силь­ная болезнь. Если это слабая болезнь, как она могла убить мою бабушку?» Если вы будете настаивать на том, что рак – слабая болезнь, людям придется переосмысливать смерть бабушки, а это слишком болезненно. Им гораздо проще считать меня сумасшед­шим. Я был свидетелем тому, как очень умные люди приходили в смятение, узнав, что раковые клетки слабы. Но это несомненный биологический факт».

Пока Саймонтон говорил, я стал понимать, какие огромные перемены должны произойти в системе убеждений людей, чтобы они смогли принять его подход. Я смог прекрасно представить себе, какое сопротивление, как со стороны пациентов, так и со стороны своих коллег, приходилось ему преодолевать.

– В чем еще, по-вашему, должны произойти перемены? — настаивал я, и Карл быстро ответил.

– Во мнении, что люди, пораженные раком, умирают; что рак абсолютно летален, что это лишь вопрос времени.

Я подумал, что и это будет трудно изменить, и поинтересовал­ся, какие доказательства собирается представить Саймонтон, что­бы переубедить людей в том, что рак не смертелен. Везде только и слышишь о том, что от рака все умирают.

– Не все, – настаивал Карл. – Даже при наших грубых подходах к раку около 30–40 процентов людей, болеющих раком, расстаются со своей болезнью и в дальнейшем не испытывают ни­каких проблем по этому поводу.

– Этот процент, кстати, не изменился за последние сорок лет, – добавил он, – что оказывает, что улучшений в методике лече­ния мы не добились.

Комментарий Саймонтона вызвал во мне бурю мыслей, и я по­пытался проинтерпретировать полученную статистику в терминах теории.

– В рамках вашей модели, – наконец отважился я, – не означает ли для этих 30–40 процентов освобождение от рака – крушение их судеб, которому они не могут противостоять?

Саймонтон заколебался.

– Не знаю. Это очень интересный вопрос.

– Но примерно так должно быть, – настаивал я. – В против­ном случае, рак мог бы возвращаться, согласно вашей теории.

– Нет, необязательно. Человек может заменить рак другой болезнью. В другой раз необязательно развивать в себе рак.

– И, конечно, может быть, проблема была просто временной, – добавил я.

– Правильно, – согласился Саймонтон. – Видите ли, я счи­таю, что чем слабее форма рака, тем слабее травма, с ней связанная.

– Значит, к тому времени, когда рак проходит, проблема уже не существует.

– Да, я думаю, что это очень вероятно, и я это учитываю. И, наоборот, я считаю, что многие люди опережают события и умира­ют после того, как проблема решена, из-за проблемы, которую создает рак. У людей возникают проблемы, они развивают в себе рак, а потом запутываются в его жутких сетях. Проблемы в их жизни разрешаются, но они опережают события и умирают. Я думаю, что обе стороны этой монеты имеют свое значение.

Я был поражен легкостью, с которой Саймонтон вел беседу, попеременно освещая физические и психологические аспекты рака, и не мог себе представить, как звучала бы наша беседа для ушей его коллег-медиков.

– Как сегодня относятся в медицинских кругах к роли эмоций в развитии рака? – спросил я.

– Я бы сказал, что люди больше открываются такому воспри­ятию, – ответил Саймонтон. – Я считаю, что достигнут значи­тельный прогресс. Это объясняется тем, что больше и больше бо­лезней обнаруживают эмоциональную составляющую. Возьмите, например, сердечные болезни. Все основные работы по сердечным болезням за последние 7–8 лет отмечают роль психики и личност­ных факторов в сердечных болезнях. Наше общество в целом очень быстро изменяет свое отношение к сердечным болезням, и сейчас мы наблюдаем серьезные перемены в медицинском мире. Учитывая эти исследования, становится легко усвоить мысль о том, что в развитии рака также имеется эмоциональная составляющая. В об­щем, я бы сказал, что к этой концепции сейчас относятся с боль­шим сочувствием.

– Сочувствием, но не одобрением?

– Увы, одобрения пока нет. Знаете, у врачей есть основания для сохранения своего способа мышления. Если признать психи­ческие проблемы существенными, то, значит, при работе с пациентом придется обращаться к психике. Они еще не готовы к этому, и поэтому им легче отрицать психологическую составляющую, чем изменить свою роль.

– Здесь я заинтересовался тем, признают ли соматическую природу рака в медицинских кругах, то есть факт, что рак – бо­лезнь локализованного проявления, но такая, что ее следует понимать как нарушение всей системы в целом. Саймонтон ответил, что было бы некорректно зачислять всех врачей в одну категорию.

Онкологи видят эту болезнь, по его словам, в более широком кон­тексте, в то время как хирурги склонны рассматривать ее как изо­лированную проблему.

– В общем, – заключил он, – я бы сказал, что врачи продви­гаются в направлении систематического подхода. Онкологи, безус­ловно, видят в опухоли нечто большее, чем соматическую болезнь.

– Включая психологические аспекты?

– Нет, нет. Они не рассматривают психику.

– Итак, какова современная медицинская концепция рака? – заинтересовался я.

Саймонтон ответил на мой вопрос без колебания.

– На сегодняшний день здесь царит замешательство, – ска­зал он. – На последнем международном конгрессе по раку, в Аргентине, это замешательство было очевидным. Слишком мало пони­мания среди специалистов по раку во всем мире, слишком много разногласий и споров. Фактически отношение к раку сегодня напоминает саму болезнь – оно фрагментарно и запутанно.

Наша беседа перешла в русло подробного обсуждения идей Саимонтона по поводу психосоматических процессов, ведущих к появлению и развитию рака, начиная с психологических установок, типичных для раковых пациентов. Саймонтон сказал мне, что мно­гие проблемы развития рака тесно связаны с переживаниями ран­него детства. «Эти переживания фрагментарны, – заметил он, – они не интегрируются в жизнь человека».

Мне показалось интересным, что интеграция играет решаю­щую роль как на психологическом, так и на биологическом уров­нях.

– Правильно, – согласился Саймонтон. – В биологическом развитии рака протекает процесс, противоположный интеграции, – это фрагментация.

Он продолжал описывать особенности восприятия себя, как ребенка, характерные для раковых больных.

– Например, – пояснил он, – человек может думать, что он не привлекателен, и пронести это фрагментированное переживание своего детства через всю жизнь в качестве своей тождественности. А затем прилагаются огромные усилия, чтобы воплощать эту тож­дественность в жизнь. Люди часто создают целую реальность во­круг фрагментированных представлений о себе.

– И они будут развивать в себе рак двадцать или сорок лет спустя, когда эта реальность больше не срабатывает? Да, рак развивается, когда они больше не могут прилагать усилия, чтобы заставить ее работать.

– Конечно, – добавил он после короткой паузы, – тенденция изолировать болезненные переживания, а не интегрировать их ха­рактерна не только для раковых больных, но и для всех нас.

– Психотерапия предполагает, что реинтегрирует эти пережи­вания, переживая их вновь, – вставил я. – Идея, очевидно, за­ключается в том, что переживание травмы устраняет ее.

– Я не верю в это, – заявил Саймонтон. – Для меня главным является не переживание прошлого, хотя это, безусловно, очень полезно, а реконструкция реальности. Интегрирование опыта ин­теллектуально – это одно, а осуществление этого на практике — совсем другое. Изменение моего образа жизни – это реальное под­тверждение перемен в моих убеждениях. В этом для меня заключа­ется трудный путь психотерапии: приводить наше понимание в дей­ствие.

– То есть для нас действенность психотерапии состоит в том, что за пониманием следует действие?

– Да, и это также относится к медитации. Если я с помощью медитации приобретаю понимание чего-то важного для меня, то лучшее, что я могу сделать, это действовать в соответствии с этим пониманием. Сейчас, может быть, я не смогу так действовать, и я не буду прерывать медитацию, чтобы начать действовать, но мне следует начать действовать, как только в этом будет смысл. В противном случае, я уверен, что очень скоро я перестану получать такое понимание.

– Из-за того, что перестанет работать подсознание?

– Правильно. Оно скажет: «Что толку ему говорить, он все равно не хочет слушать». Я убежден, что это случается не только в медитации, но и в повседневной жизни. Если я внезапно получаю глубокое понимание того, что происходит в моей жизни, и вижу путь к тому, как ее изменить, и, если я не делаю этого, я со време­нем перестаю получать такие озарения.

– Итак, это относится ко всем видам понимания, независимо от того, приходит оно в медитации, через терапию или по другим каналам?

– Да. И если вы не будете над ним работать, вы перестанете получать понимание, независимо от того, насколько интенсивна терапия.

В течение нашей беседы я не переставал восхищаться, обнаруживая все новые и новые взаимосвязи между элементами моей но­вой концептуальной системы. Мы продолжали обсуждать подход Саймонтона к раковым заболеваниям, но мы постоянно затрагивали вопросы, существенные для любого холистического подхода к здо­ровью и исцелению. Особенно долго мы обсуждали проблему эмо­ционального стресса. Саймонтон сказал мне, что сдерживание эмо­ций является решающим фактором в развитии рака вообще, и рака легких в особенности. Я вспомнил, как несколькими месяцами рань­ше, Р.-Д. Лэйнг представил впечатляющие доказательства того, что сдерживание эмоций, точно так же как и сдерживание дыхания, может привести к развитию астмы. Я спросил Саймонтона, не ви­дит ли он связи этих эмоциональных явлений с дыханием.

– Да, я думаю, они связаны с дыханием, – ответил он, – хотя я не могу сказать, как они связаны. Вот почему процесс дыха­ния так важен во многих видах медитативной практики.

Я рассказал Саймонтону о своих беседах с Вирджинией Рид и об идее ритма как важного аспекта здоровья. Среди различных про­явлений ритмических процессов одним из самых заметных являет­ся дыхание. Как я полагал, особенности личности будут обнаружи­ваться в индивидуальном способе дыхания, и, если можно будет разработать соответствующий характер дыхания, это может стать полезным инструментом.

– Я тоже так думаю, – сказал Саймонтон задумчиво, – осо­бенно если вы подвергнете человека стрессу, а потом посмотрите, как выглядит модель его дыхания при стрессе. Я безусловно с этим согласен, и то же самое, очевидно, можно делать с пульсом.

– Кстати, так поступают китайцы, – заметил я. – Диагнос­тика при помощи пульса связывает пульс с различными структура­ми потока энергии, которые отражают состояние организма в це­лом.

Саймонтон кивнул головой в знак согласия.

– В этом тоже есть смысл. Если я получаю, например, тревожный стимул и никак не реагирую на него, то я блокирую поток энергии. И это, как мне кажется, отразится на всей моей системе.

В заключение наших бесед мы обсуждали многочисленные ас­пекты терапии рака, вытекающие из модели Саймонтона, их фило­софскую основу и их влияние на пациентов. В основе подхода Саймонтона лежит тезис, что люди активно участвуют, сознательно или бессознательно, в становлении своей болезни и что ход психо­соматических процессов, которые ведут к заболеванию, можно обратить в сторону выздоровления пациента. От многих врачей я слы­шал, что идея участия пациента в развитии рака чрезвычайно про­блематична, так как она частично приводит к возникновению ком­плекса вины, что, по сути, противоречит задачам терапии. Поэтому мне было особенно интересно узнать, как Карл решает эту пробле­му.

– Как я ее понимаю, проблема заключается в следующем, – начал я. – Вы хотите убедить своих пациентов в том, что они смогут участвовать в процессе исцеления, суть в этом. Но из этого следует, что они также повинны в своем заболевании, а с этим они не хотят соглашаться.

– Правильно.

– Значит, если вы прилагаете усилия в одном направлении, вы можете создать психологические проблемы в другом.

– Да, это так, – согласился Саймонтон, – но если они хотят перестроить свою жизнь, пациентам важно понять, что же произо­шло и как они оказались больными. Им важно вернуться назад и проанализировать нездоровые аспекты своей жизни. Поэтому в те­рапевтическом процессе важно, чтобы они взяли на себя груз от­ветственности, чтобы лучше понять, какие перемены необходимы. Видите, идея участия пациента имеет множество подтекстов.

– Ну и как же вы решаете проблему чувства вины?

– Здесь важно не разрушать защитные механизмы личности, – продолжал Саймонтон. – Начиная работу с новыми пациента­ми, мы не делаем сильного акцента на идею вовлеченности пациен­та. Мы представляем им ее более гипотетическим способом. Види­те ли, для этого легко отыскать случай, наблюдая за стрессовыми ситуациями и пытаясь найти новый путь к их разрешению. Это относится практически к каждому.

– И это тоже входит в идею вовлеченности пациента?

– Да, и если люди затем начинают интересоваться и задавать вопросы, им можно рассказать о роли иммунной системы, можно привести экспериментальные подтверждения, и все это можно сде­лать очень ненавязчиво. Мы всегда пытаемся избежать навязыва­ния сильных установок пациенту, который к этому психологически не готов. Это было бы вредно, так как пациент утратил бы те механизмы приспособления, которые он выработал для своего образа жизни, не приобретя других механизмов. Постепенно, по мере того как новые механизмы окрепнут и разовьются, он сможет модифици­ровать свою защитную систему и заботиться о себе по-новому.

Вопрос вовлеченности пациента показался мне очень интерес­ным и с теоретической точки зрения. Я высказал Саймонтону мысль о том, что в развитии болезни участвует только подсознательная психика человека, но не его сознательное «эго», потому что паци­ент не принимает сознательного решения заболеть.

Саймонтон не согласился со мной.

– Я не думаю, чтобы роль «эго» была центральной, – сказал он, – но я уверен, что без него не обходится. Чем больше я говорю с пациентами, тем больше я замечаю, что они говорят прямо, без намеков. Тем не менее роль «эго» – не главная.

– С другой стороны, роль «эго» становится центральной в про­цессе лечения, – сказал я, продолжая мысль. – Я думаю, что в процессе лечения ваш подход подразумевает работу сознательной составляющей психики.

Здесь я остановился на методике духовных учителей, например наставников дзен-буддизма, которые применяют несколько искус­ных приемов, чтобы напрямую обратиться к подсознанию своих учеников.

– Вы ведь так не поступаете, правда? – спросил я у Саймонтона. – Или у вас тоже есть способы заманивания пациентов в такие ситуации?

Карл улыбнулся: «Да, есть кое-какие».

– Что это за способы? — продолжал настаивать я.

– Я работаю с помощью метафоры. Например, я снова и снова метафорически убеждаю пациентов в том, что мы не отнимем у них болезнь до тех пор, пока они сами не будут готовы расстаться с ней. Я рассказываю им о том, что их болезнь служит многим полез­ным целям. Такие разговоры почти полностью проходят мимо со­знательного «эго». На самом деле они обращены к подсознанию, и это очень важно для снятия беспокойства.

В действительности, мне показалось странным, что врач будет заверять своих пациентов в том, что он не вылечит их болезнь прежде времени. Но я лучше понял это, когда Саймонтон подробно обосновал свою точку зрения.

– Что часто случается с моими пациентами, – пояснил он, – так это то, что они страшно пугаются, когда после удачного меди­цинского лечения и последующего осмотра им говорят, что у них нет признаков болезни. Это обычная история. Они в ужасе! Когда мы начинали анализировать это вместе с пациентами, мы увидели, что они действительно намеренно развивали в себе опухоль и использовали ее как костыль, помогающий им в жизни. Теперь вдруг им говорят, что у них больше нет опухоли, а у них еще нет другого инструмента. Это большая потеря.

– Значит, теперь они снова стоят перед стрессовой жизнен­ной ситуацией.

– Да, и без своей опухоли. Они не готовы к благополучию; они не готовы вести здоровый образ жизни; их семья и общество, в котором они живут, не готовы к тому, чтобы изменить отношение к ним, и т.д.

– В этом случае, – заметил я, – вы только исключили симп­томы, но не решили основную проблему. Это то же самое, что принимать лекарства, чтобы избавиться от боли в горле.

– Правильно.

– И что же происходит потом?

– Они получают рецидив, – продолжил Саймонтон, – и это исключительно трагический момент. Представьте, они говорили себе: я избавлюсь от своего рака, и все будет о'кей. Теперь они от него избавились, а чувствуют себя еще хуже, и никакой надежды нет. Они были несчастны со своим раком, но они еще несчастнее без него. Им не нравилось жить с раком; еще меньше им хочется жить без него.

Пока Саймонтон описывал эту ситуацию, мне стало ясно, что его терапия рака не только метод визуализации, который обычно связывают с его именем. По мнению Саймонтона, физическая бо­лезнь – это только проявление лежащих в ее основе психосомати­ческих процессов, которые вызываются различными психологичес­кими и социальными проблемами. Пока эти проблемы не будут ре­шены, пациент не излечится, несмотря на то что рак со временем может пройти. Хотя визуализация является центральной состав­ляющей терапии Саймонтона, основная суть этого подхода заклю­чается в воздействии на внутренние психологические установки посредством психологических консультаций и психотерапии.

Когда я спросил Карла, не видит ли он в психологическом кон­сультировании важный терапевтический инструмент для лечения также и других заболеваний, он ответил сразу же.

– Да, безусловно, — сказал он. – Важно отметить, что мы не даем людям разрешения искать рекомендаций. Психотерапия все еще считается неприемлемой во многих кругах нашего общества. К ней относятся с большим доверием, чем несколько лет назад, но этого пока недостаточно. Я вынес это предубеждение из медицинской школы, но сейчас я пришел к убеждению, что консультирова­ние будет важнейшей составляющей будущей системы холистичес­кого здравоохранения. Пока мы не приняли новый, более здоровый образ жизни, психологическое консультирование будет жизненно важным и для следующих поколений.

– Значит ли это, что появится больше психотерапевтов?

– Необязательно. Неважно, будет ли консультант иметь соот­ветствующую ученую степень; главное, чтобы он имел опыт кон­сультирования.

– Я думаю, что в прошлом эту функцию выполняли церковь и семья, в широком понимании этого слова.

– Несомненно. Знаете, основную методику консультирования нетрудно освоить. Помочь людям справиться с неуверенностью, чувством вины или обиды – все это исключительно важно, и этому можно легко обучиться. Для таких ситуаций разработаны достаточ­но стандартные методы. И что еще более важно, просто умением поговорить с кем-то о его проблемах, можно оказать громадную пользу. Это выводит человека из состояния беспомощности, кото­рое так разрушительно.

В конце наших трехдневных дискуссий я глубоко проникся ис­тинно холистической природой теоретической модели и многих гра­ней терапии Саймонтона. Я понял, что подход Саймонтона к рако­вым заболеваниям в будущем будет иметь широкое применение в самых различных областях здравоохранения. В то же время я осоз­нал, насколько он радикален и как много времени потребуется для того, чтобы его приняли больные, официальная медицина и общест­во в целом.

Когда я сопоставил образ мысли Саймонтона со взглядами, тра­диционно культивируемыми в медицинских кругах, мне вспомни­лось утверждение из работы Льюиса Томаса, что любая болезнь находится под влиянием центрального биологического механизма и стоит только исследовать этот механизм, как будет найден путь исцеления. Карл сказал мне, что такое убеждение разделяют мно­гие онкологи. Я спросил его, не думает ли он, что будет обнаружен центральный биологический механизм рака. Мне казалось, что я знаю, что скажет Саймонтон, но его ответ удивил меня.

– Я полагаю, что это вполне возможно, – сказал он, – но я не думаю, чтобы это повлияло на здоровье нашей культуры.

– Потому что тогда мы найдем что-нибудь еще?

– Несомненно. Психика заменит рак какой-нибудь другой болезнью. Если мы посмотрим на историю типов болезней, то увидим, что занимались этим на протяжении всей нашей истории. Какая бы это ни была болезнь – чума, туберкулез или полиомиелит, – как только мы с ней справлялись, мы находили что-либо еще.

Как и многие из утверждений Саймонтона, прозвучавшие в эти три дня, это был радикальный взгляд, но в свете наших обсужде­ний, он был особенно важен для меня.

– То есть, раскрытие биологического механизма рака отнюдь не обесценит вашу работу? – продолжал я.

– Ни в коей мере, – спокойно подтвердил Саймонтон, – моя базовая модель останется состоятельной. А если мы разовьем и применим эту модель на практике сейчас, независимо от того, най­ден или не найден биологический механизм, то у нас есть реальный шанс изменить сознание людей. Мы можем сделать важный эволю­ционный сдвиг во всей системе здоровья за пределами этой болезни.

Целостность и здоровье

Мои дискуссии с Карлом Саймонтоном вылились в такое коли­чество новых открытий и уточнений, что я готов был в последую­щие недели синтезировать свои записи, которые собирал в течение трех лет изучения проблем здоровья и исцеления, в связную кон­цептуальную структуру. Изучая многочисленные аспекты холисти­ческого здравоохранения, я очень заинтересовался теорией систем как общим языком для описания биологических, психологических и социальных измерений здоровья. По мере того как я продвигался по своим записям, я, естественно, начал формулировать системный взгляд на здоровье, отвечающий системному взгляду на живые ор­ганизмы. Мой первый тезис был основан на подходе к живым сис­темам, как к кибернетическим системам, характеризующимся много­численными взаимозависимыми колебаниями. В такой модели здо­ровый организм характеризуется состоянием гомеостаза, или дина­мического равновесия; здоровье связано с гибкостью, а стресс – с дисбалансом и утратой гибкости.

Эта кибернетическая модель позволила мне интегрировать много важных аспектов здоровья, которые я исследовал в течение не­скольких лет. Однако я также видел, что она имеет несколько се­рьезных недостатков. Например, я увидел, что в эту модель невоз­можно ввести понятие изменяемости. Эта кибернетическая систе­ма вернется в свое гомеостатическое состояние после прекращения возмущающего воздействия, но в ней нет места развитию, росту и эволюции. Более того, мне было ясно, что нужно учитывать и психологические факторы взаимодействия организма с окружаю­щей средой, но я не знал, каким образом интегрировать их в мо­дель. Хотя эта кибернетическая модель отличалась большим изяще­ством, чем традиционная биомедицинская модель, в конечном счете она была еще механистической и не позволяла мне преодолеть ньютоно-картезианские рамки.

В то время, в январе 1979 года, я еще не видел пути решения этих серьезных проблем. Я продолжал заниматься синтезом своей концептуальной структуры, учитывая ее непоследовательность и надеясь, что со временем смогу разработать такую кибернетичес­кую модель здоровья, которая включала бы психологические и со­циальные измерения. Действительно, эта достаточно неприятная си­туация изменилась в корне год спустя, когда я познакомился с тео­рией самоорганизующихся систем, разработанной Пригожиным, и связал ее с бэйтсоновской концепцией разума. В результате продол­жительных дискуссий с Эрихом Янчем, Грегори Бэйтсоном и Бобом Ливингстоном я наконец смог сформулировать системный взгляд на жизнь, который содержал все преимущества моей предыдущей кибер­нетической модели, в то же время включая в свой состав революци­онный синтез разума, материи и жизни, предложенный Бэйтсоном.

Теперь все стало на свои места. От Пригожина и Янча я узнал, что живые, самоорганизующиеся системы обладают не только спо­собностью поддерживать себя в состоянии динамического равнове­сия, но и проявляют противоположную, дополнительную способ­ность к самотрансценденции, способность созидательно превосхо­дить свои границы и генерировать новые структуры и новые формы организации. Применение этого подхода к феномену лечения убедило меня в том, что исцеляющие силы, присущие каждому живому организму, могут действовать в двух различных направлениях. Пос­ле нарушения организм в большей или меньшей степени может вернуться в свое прежнее состояние вследствие различных процес­сов самосохранения. Примерами этого феномена служат те мини­мальные недомогания, которые являются частью нашей повседнев­ной жизни и от которых мы обычно излечиваемся сами. С другой стороны, организм может охватить процесс самотрансформации и выхода за собственные границы, включающий стадии кризиса и пере­хода, приводящие совершенно к иному состоянию равновесия.

Я был чрезвычайно взволнован этим новым пониманием, и мое волнение усилилось, когда я понял, как правильно использовать бэйтсоновскую концепцию разума в моем системном взгляде на здо­ровье. Вслед за Янчем я позаимствовал у Бэйтсона его определение психического процесса как движущей силы самоорганизации. Со­гласно Бэйтсону, это означает, что организующая активность жи­вой системы – это психическая активность, и все ее взаимодейст­вия с окружающей средой имеют психический характер. Я понял, что это новая революционная концепция разума впервые преодоле­ла ньютоно-картезианские рамки. Разум и жизнь неразрывно соеди­нились, причем разум – или точнее психический процесс – при­знается имманентным всей материи на всех уровнях жизни.







Дата добавления: 2015-10-19; просмотров: 389. Нарушение авторских прав; Мы поможем в написании вашей работы!



Вычисление основной дактилоскопической формулы Вычислением основной дактоформулы обычно занимается следователь. Для этого все десять пальцев разбиваются на пять пар...

Расчетные и графические задания Равновесный объем - это объем, определяемый равенством спроса и предложения...

Кардиналистский и ординалистский подходы Кардиналистский (количественный подход) к анализу полезности основан на представлении о возможности измерения различных благ в условных единицах полезности...

Обзор компонентов Multisim Компоненты – это основа любой схемы, это все элементы, из которых она состоит. Multisim оперирует с двумя категориями...

Искусство подбора персонала. Как оценить человека за час Искусство подбора персонала. Как оценить человека за час...

Этапы творческого процесса в изобразительной деятельности По мнению многих авторов, возникновение творческого начала в детской художественной практике носит такой же поэтапный характер, как и процесс творчества у мастеров искусства...

Тема 5. Анализ количественного и качественного состава персонала Персонал является одним из важнейших факторов в организации. Его состояние и эффективное использование прямо влияет на конечные результаты хозяйственной деятельности организации.

Принципы, критерии и методы оценки и аттестации персонала   Аттестация персонала является одной их важнейших функций управления персоналом...

Пункты решения командира взвода на организацию боя. уяснение полученной задачи; оценка обстановки; принятие решения; проведение рекогносцировки; отдача боевого приказа; организация взаимодействия...

Что такое пропорции? Это соотношение частей целого между собой. Что может являться частями в образе или в луке...

Studopedia.info - Студопедия - 2014-2024 год . (0.014 сек.) русская версия | украинская версия