Студопедия — Разговоры с замечательными людьми 21 страница
Студопедия Главная Случайная страница Обратная связь

Разделы: Автомобили Астрономия Биология География Дом и сад Другие языки Другое Информатика История Культура Литература Логика Математика Медицина Металлургия Механика Образование Охрана труда Педагогика Политика Право Психология Религия Риторика Социология Спорт Строительство Технология Туризм Физика Философия Финансы Химия Черчение Экология Экономика Электроника

Разговоры с замечательными людьми 21 страница






– Исключительная зависимость от капитала, энергии и при­родных ресурсов относится к экологическим параметрам инфляции, – продолжал я. – А как насчет социальных параметров?

Хендерсон указала, что постоянно растущие социальные из­держки, вызванные неограниченным экономическим ростом, явля­ются второй важной причиной инфляции. «В своем стремлении уве­личить доходы, – продолжала она свою мысль, – индивидуумы, компании и предприятия пытаются отпихнуть от себя все социаль­ные и экологические издержки».

– Что это значит?

– Это значит, что они исключают эти издержки из своих ба­лансовых счетов и спихивают их друг на друга, гоняя их по системе и сваливая их наконец на окружающую среду и на будущие поколе­ния. – Хендерсон продолжала иллюстрировать свою точку зрения многочисленными примерами, называя стоимость судебных издер­жек, борьбы с преступностью, бюрократической координации, фе­дерального планирования, защиты потребителя, здравоохранения т.д. – Заметьте, что ни одна из этих областей не добавляет ничего к реальному производству, – заметила она. – Вот почему все они только усиливают инфляцию.

Другой причиной быстрого роста социальных издержек Хен­дерсон считает растущую сложность наших промышленных и тех­нологических систем. По мере того как эти системы все более ус­ложняются, их становится все труднее моделировать. «Но систе­мой, которую нельзя смоделировать, нельзя управлять, – утверж­дает она, – и эта неуправляемая сложность теперь порождает ужасающий рост непредвиденных социальных издержек».

Когда я попросил Хендерсон привести мне некоторые примеры, она без колебаний сказала: «Издержки на уборку мусора, – и страст­но продолжала: – Издержки на заботу о жертвах всей этой неуп­равляемой технологии – бездомных, лиц, занятых неквалифициро­ванным трудом, наркоманах, всех тех, кто не смог выбраться из лабиринта городской жизни». Она также напомнила мне о всех тех авариях и несчастных случаях, что случаются с увеличивающейся частотой, порождая все более непредвиденные социальные издерж­ки. «Если вы подведете итог всему сказанному, – заключила Хендерсон, – вы увидите, что на поддержание и регулирование систе­мы расходуется больше времени и средств, чем на производство полезных товаров и услуг. Все эти службы, поэтому, ведут к по­вышению инфляции».

– Знаете, – добавила она, заканчивая свою мысль, – я часто повторяла, что мы столкнемся с социальными, психологическими и концептуальными лимитами прогресса раньше, чем с лимитами
физическими.

Я был глубоко потрясен проницательной и страстной критикой Хендерсон. Она открыла мне глаза на то, что инфляция является нечто большим, чем экономической проблемой, что ее надо рассматривать как экономический симптом социального и технологи­ческого кризиса.

– Неужели ни один из экологических и социальных парамет­ров, о которых вы говорили, не фигурирует в экономических моде­лях? – спросил я, с целью вернуть нашу беседу в сферу экономики.

– Ни один. Вместо этого, экономисты применяют традицион­ные кейнсианские методы для инфлирования или дефлирования эко­номики и создают кратковременные колебания, которые только за­туманивают экологические и социальные реалии. – Традиционны­ми кейнсианскими методами нельзя больше решить ни одной нашей экономической проблемы. Эти проблемы можно просто двигать по кругу внутри системы социальных и экологических взаимоотноше­ний. – Вы можете снизить инфляцию с помощью этих методов, – утверждает она, – или даже инфляцию и безработицу. Но в ре­зультате вы можете получить большой дефицит бюджета или боль­шой дефицит внешней торговли, или космический взлет нормы при­были. Видите ли, сегодня никто не может контролировать все эти экономические параметры одновременно. Существует слишком много порочных кругов и петель обратной связи, которые не позволяют «настроить» экономику.

– В чем же тогда состоит решение проблемы высокой инфля­ции?

– Единственно реальное решение состоит в том, – ответила Хендерсон, опять обращаясь к своей любимой теме, – чтобы изме­нить саму систему, переструктурировать нашу экономику, децентрализовав ее, развивая щадящие технологии и поддерживая систе­мы с более умеренным вовлечением труда и людских ресурсов. Такая ресурсосберегающая экономика с полной занятостью будет по сути неинфляционной и экологически правильной

Сейчас, осенью 1986 года, когда я вспоминаю нашу беседу вось­милетней давности, я поражаюсь тому, как последующее экономи­ческое развитие подтвердило предсказание Хендерсон, и тому, как мало ее слушали правительственные экономисты. Администрация Рейгана снижала инфляцию посредством рецессии, а затем тщетно пыталась стимулировать экономику массовым снижением налогов. Эти манипуляции вызвали огромные трудности среди многих групп населения, особенно среди групп со средним и низким достатком. Их результатом явилось повышение уровня безработицы более чем на семь процентов и свертывание или значительное сокращение многих социальных программ. Все это преподносилось как панацея, которая в конце концов спасет нашу больную экономику, но про­изошло нечто противоположное. В результате «рейгономики» американская экономика оказалась пораженной тройной раковой опу­холью – гигантским дефицитом бюджета, постоянно ухудшающим­ся внешне торговым балансом и огромным внешним долгом, который превратил США в крупнейшего должника в мире. Под угрозой этого трехголового кризиса правительственные экономисты продол­жают зачарованно глазеть на мерцающие экономические индикато­ры и в отчаянии пытаются применить отжившие кейнсианские кон­цепции и методы.

Во время нашей дискуссии об инфляции, я часто замечал, что Хендерсон использует лексику теории систем. Например, она отме­чала «взаимосвязанность экономических и экологических систем» или говорила о «прогнозе социальных издержек во всей системе». В тот же день, позже, я прямо обратился к области теории систем и спросил ее, не находит ли она полезной эту концепцию.

– О да, – мгновенно отреагировала она, – я думаю, что системный подход существенен для понимания наших экономичес­ких проблем. Это единственный подход, который может внести ка­кой-то порядок в настоящий концептуальный хаос.

Я с удовлетворением воспринял это высказывание, так как не­давно я пришел к мысли, что концепция теории систем дает идеаль­ный язык для научной формулировки экологической парадигмы. Тут мы погрузились в длительную и увлекательную дискуссию. Я живо вспоминаю наше волнение, когда мы обсуждали потенциал систем­ного мышления в социальных и экологических науках, стимулируя друг друга внезапными открытиями, вместе вырабатывая новые идея и находя множество замечательных совпадений в наших мировоз­зрениях.

Хендерсон начала беседу, выдвинув идею о том, что экономика является живой системой, состоящей из человеческих существ и социальных институтов находящихся в постоянном взаимодействии с окружающими экосистемами.

– Изучая экосистемы, можно узнать массу полезных вещей об экономических ситуациях, – утверждала она. – Например, можно увидеть, что в системе все движется циклически. В таких экосисте­мах линейные причинно-следственные связи встречаются редко, поэтому они также не слишком полезны и для описания вложенных экономических систем.

Мои беседы с Грегори Бэйтсоном предыдущим летом убедили меня в важности признания нелинейности всех живых систем, и я заметил Хейзл, что Бэйтсон назвал такое признание «системной мудростью».

– Вообще, – предположил я, – системная мудрость говорит вам, что если вы делаете что-то хорошее, то не обязательно, что увеличение этого хорошего приведет к лучшему результату.

– Совершенно верно, — ответила Хендерсон с воодушевлени­ем. – Я всегда придерживалась того же мнения, говоря, что ничто так не портит, как успех.

Я рассмеялся над ее остроумным афоризмом. В типичной для себя манере, Хендерсон своей сжатой формулировкой системной мудрости сразу расставила точки над i: стратегии, успешные на одной стадии развития, могут быть совершенно неприемлемы на другой.

Нелинейная динамика живых систем навела меня на мысль о важности рециклирования. Я заметил, что сегодня уже непозволи­тельно выбрасывать старые вещи и сваливать промышленные отхо­ды где-нибудь в другом месте, потому что в нашей глобально взаи­мосвязанной биосфере уже нет «другого места».

Хендерсон была полностью согласна со мной. «По той же са­мой причине, – сказала она, – не существует такого понятия как «даровая прибыль», независимо от того, выужена она из чужого кармана, или получена за счет окружающей среды или будущих поколений».

Другим аспектом нелинейности является проблема масшта­ба, внимание к которой постоянно привлекал Фриц Шумахер, – продолжала Хендерсон. – Существуют оптимальные размеры для любой структуры, любой организации, каждого института, и увели­чение любого отдельного параметра неизбежно привлечет к разру­шению объемлющей системы.

– Это то, что называют «стрессом» в медицине, – вставил я. – Увеличение отдельного параметра в колеблющемся живом орга­низме приведет к потере гибкости в пределах всей системы, а про­должительный стресс такого типа вообще может привести к болез­ням.

Хендерсон улыбнулась.

– То же самое верно и для экономики. Повышение уровня доходов, эффективности или национального валового продукта сделает экономику более жесткой и вызовет социальный и экономи­ческий стресс.

Мы оба получали огромное удовольствие от этих скачков меж­ду системными уровнями, взаимно обогащаясь возникающим у каж­дого из нас озарением.

– Итак, взгляд на живую систему как на совокупность много­численных, взаимозависимых колебаний также применим и к эко­номике? – спросил я.

– Безусловно. Кроме тех кратковременных циклов деловой ак­тивности, рассматриваемых Кейнсом, экономика проходит через несколько более длительных циклов, на которые манипуляции Кейнса очень мало влияют. – Хендерсон рассказала мне, что Джей Фор-рестер и его группа системной динамики исследовали многие из этих экономических колебаний. Они отметили, что совершенно осо­бым видом колебаний является цикл роста и распада, который характерен для всей жизни.

– Вот это никак не могут осознать чиновники, – добавила она с горестным вздохом. – Они просто не могут понять, что во всех живых системах угасание и смерть являются предисловием воз­рождения. Когда я приезжаю в Вашингтон и общаюсь с людьми, кото­рые руководят большими корпорациями, я вижу, что они все напуга­ны. Все они знают, что грядут тяжелые времена. Но я говорю им.

– Посмотрите, предположим, в чем-то происходит спад, но, может быть, одновременно с этим что-то растет. Всегда присутст­вует циклическое движение, и вам только нужно поймать попутный ветер.

– И что же вы говорите руководителям бедствующей фирмы? Хендерсон ответила одной из своих широких, сияющих улыбок.

– Я говорю им, что некоторым фирмам должно быть дозволено умереть. И это естественно, если люди будут иметь возможность перейти из умирающих фирм в те, которые на подъеме. Мир
от этого не рушится, как я говорю своим деловым друзьям. Рушатся только некоторые вещи, и я показываю им некоторые сценарии культурного возрождения.

Чем больше я говорил с Хендерсон, тем больше убеждался в том, что ее прозрения коренятся в том экологическом сознании, что духовно в самой своей сути. Питаемая глубокой мудростью, ее духовность светла и активна, планетарна по своему охвату и дина­мична в своем оптимизме.

Опять мы проговорили до вечера, а когда проголодались, пере­шли на кухню и продолжили беседу там, пока я помогал Хендерсон готовить ужин. Я помню, что именно на кухне, пока я резал овощи, а она поджаривала лук и готовила рис, мы пришли к одному из самых интересных совместных открытий.

Все началось с замечания Хендерсон, что в нашей культуре существует интересная иерархия в отношении статуса различных видов работы. Она отметила, что работа с низким статусом обычно имеет циклический характер, то есть выполняется снова и снова, не оставляя продолжительного результата.

– Я называю это «энтропической» работой, потому что результат усилия легко разрушается, и энтропия, или хаос увеличи­вается снова.

Это та работа, которой мы сейчас с вами заняты, – продолжала Хейзл, – приготовление пищи, которая мгновенно будет съедена. К подобным же занятиям относится натирка полов, которые опять ста­новятся грязными, или стрижка живой изгороди и газона, которые опять отрастают. Заметьте, что в нашем обществе, как и во всех индустриальных обществах, должности, которые связаны с высокоэнтропической работой, обычно предназначаются женщинам и предста­вителям меньшинств. Они очень низко ценятся и низко оплачивают­ся.

– Несмотря на то что они так важны для поддержания нашего существования и здоровья, – закончил я ее мысль.

– А теперь обратимся к должностям с самым высоким стату­том, – продолжала Хендерсон. – Они связаны е работой по созданию чего-то долговременного – небоскребов, сверхзвуковых самолетов, космических кораблей, ядерных боеголовок и прочих высо­котехнологичных поделок.

– А как насчет маркетинга, финансов, администрирования и работы чиновников?

– Этой деятельности также придается высокий статус, потому что она связана с высокотехнологичными предприятиями. Они под­держивают свою репутацию за счет высокой технологии, независи­мо от того, насколько скучной может быть текущая работа.

Я заметил, что трагедия нашего общества заключается в том, что продолжительный эффект деятельности с высоким статусом часто оказывается неблагоприятным – разрушительным для окружаю­щей среды, социальной структуры и для нашего психического и физического здоровья. Хендерсон согласилась и добавила, что се­годня ощущается огромный недостаток в простых ремеслах, требу­ющих циклической работы, таких, как ремонт и обслуживание. В обществе они социально обесценились и не вызывают никакого ува­жения, хотя они жизненны, как всегда.

Подумав над различиями между циклической работой и рабо­той, оставляющей длительный результат, я вдруг вспомнил дзеновские притчи об ученике, просящем учителя о духовных наставлени­ях, и учителе, отсылающем его мыть котел для риса, подметать двор или подстригать живую изгородь.

– Интересно, – заметил я, – что циклической работе уделяется особое внимание в буддийской традиции, неправда ли? Фактически она считается составной частью духовного опыта.

Глаза Хейзл засияли.

– Да, верно; и это не только буддийская традиция. Вспомните о традиционных занятиях христианских монахов и монахинь – зем­леделие, уход за больными и другие работы.

– Я могу вам сказать, почему циклическим работам отводится такое важное место в духовных традициях, – взволнованно про­должал я. – Выполняя работу, которую надо делать снова и снова, мы начинаем постигать природный порядок роста и упадка, рожде­ния и смерти. Она помогает нам осознать, насколько мы связаны с такими циклами в динамическом порядке космоса.

Хендерсон подчеркнула важность такого подхода, потому что он еще раз показывает глубокую связь между экологией и духов­ностью. «А также связь с женским образом мышления, – добавила она, – который естественным образом настроен на эти биологические циклы». В последующие годы, когда мы с Хейзл стали добрыми друзьями и вместе исследовали множество проблем, мы часто воз­вращались к этой важнейшей взаимосвязи между экологией, жен­ским мышлением и духовностью. Мы многое обсудили за те два дня интенсивных дискуссий, а последний вечер мы провели в более непринужденной атмосфере, обмениваясь впечатлениями о наших общих знакомых и о странах, в которых мы бывали. Пока Хейзл развлекала меня забавными историями о своем пребывании в Аф­рике, Японии и многих других уголках земли, я поражался воисти­ну глобальному размаху ее активности. Она устанавливает тесные контакты с политиками, экономистами, бизнесменами, экологами, феминистами и общественными деятелями во всем мире. С нами она разделяет свой энтузиазм и пытается воплотить в жизнь свои концепции альтернативных моделей будущего.

Когда на следующее утро Хейзл везла меня на вокзал, свежий зимний воздух обострял мое ощущение того, что жизнь прекрасна. За прошедшие сорок восемь часов я добился огромного прогресса в понимании социального и экономического измерений нашей сдвига­ющейся парадигмы, и, хотя я понимал, что вернусь назад с множе­ством новых вопросов и загадок, я покидал Принстон с чувством глубокого удовлетворения. Я почувствовал, что мои беседы е Хейзл Хендерсон завершили полноту картины, и впервые я ощутил готов­ность начать работать над книгой.

7. ДИАЛОГИ В БИГ-СУРЕ

К концу 1978 года я в основном завершил свои исследования, касающиеся изменения парадигмы в различных областях науки. Я составил множество заметок по материалам десятков книг и статей и разговоров с многочисленными представителями интересовавших меня различных научных дисциплин. Я структурировал эти заметки в соответствии с планом книги и заручился помощью солидной груп­пы консультантов, в которую входили Стэн Гроф в области психо­логии и психиатрии; Хейзл Хендерсон – в экономике, технологии и политике; Маргарет Локк и Карл Саймонтон – в медицине и здравоохранении. Кроме того, я поддерживал близкие контакты с несколькими выдающимися исследователями, в том числе с Грего­ри Бэйтсоном, Джефри Чу, Эрихом Янчем и Р.-Д. Лэйнгом, к кото­рым я обращался, когда нуждался в совете.

Последним шагом перед тем, как приступить к работе над руко­писью «Поворотного пункта», была организация встречи, кото­рая превратилась в совершенно необыкновенное событие. В феврале 1979 года я собрал свою консультативную группу на трехднев­ный симпозиум, во время которого мы рассмотрели и обсудили кон­цепцию и структуру книги. Поскольку одной из главных моих целей было показать сходство в тех изменениях, которые происходят сей­час в понятиях и идеях различных областей, мне было очень важно собрать вместе моих консультантов, с которыми я до этого работал по отдельности, и дать им возможность обменяться мнениями и идеями друг с другом. В качестве интегрирующего фокуса для этих бесед я выбрал тему здоровья во всей ее многоаспектности, и для придания группе полноты пригласил хирурга Леонарда Шлейна и семейного психотерапевта Антонио Дималанту; оба они оказали сильное влияние на мое мышление за последние два года.

Для нашей встречи я выбрал уединенное поместье на побере­жье Биг-Сура около Эсалена, бывший семейный дом одного моего знакомого, Джона Стауде, который теперь использовался для небольших семинаров. Благодаря щедрому авансу издателей я мог пригласить моих консультантов из различных частей страны и снять дом на три дня.

Я встречал Хейзл Хендерсон, Тони Дималанту, Маргарет Локк и Карла Саймонтона в аэропорту Сан-Франциско, и, по мере того как они прилетали и присоединялись к нашей группе, возбуждение усиливалось. Никто из них ранее не встречался, но каждый знал о работах друг друга. К тому времени как все собрались, группа была в прекрасном настроении и ожидала начала симпозиума. Леонард Шлейн присоединился к нам около моего дома, и уже в вагоне по дороге в Биг-Сур начались первые оживленные дискуссии. Вооду­шевление еще более увеличилось, когда мы добрались до дома Джо­на Стауде – дома на скале над Тихим океаном, отделенного от дороги массивными старыми эвкалиптами и кедрами и окруженного разросшимся садом. Здесь к нам присоединился Стэн Гроф и не­сколько корреспондентов, так что вся группа составляла около двенадцати человек.

Когда все наконец собрались на первый ужин, я почувствовал, что мечта, которую я лелеял многие годы, наконец сбылась. Я снова был в Биг-Суре, в местах моих вдохновляющих встреч с Грегори Бэйтсоном и Стэном Грофом, местах, связанных для меня с момен­тами творчества и глубокими переживаниями. Длительные приго­товления к написанию новой книги были теперь завершены, и наи­более значительные из моих помощников и инспираторов собра­лись в одном доме. Я чувствовал себя на седьмом небе от счастья.

В течение следующих трех дней мы собирались в большой гос­тиной, выдержанной в типичном биг-суровском стиле, с обилием красного дерева и широким окном на океан. По мере разворачива­ния наших бесед в этом величественном пространстве, мы снова и снова обнаруживали взаимосвязь наших идей и наряду с этим – плодотворность сопоставления различных перспектив. Наше интеллектуальное приключение достигло своей кульминации, когда в пос­ледний день симпозиума к нам присоединился Грегори Бэйтсон. Хотя он говорил в этот день немного, лишь изредка вставляя свои замечания, все чувствовали, насколько нас вдохновляло его при­сутствие.

Общие дискуссии записывались на магнитофон, но, кроме того, в перерывах и до поздней ночи продолжались разговоры в неболь­ших группах. Воспроизвести все это целиком невозможно; я могу лишь попытаться передать характер и разнообразие идей в нижеследующих отрывках из стенограммы симпозиума. Я не добавлял никаких редакционных примечаний, предпочитая дать участникам этой необыкновенной группы говорить самим за себя.

Участники дискуссии: Грегори Бэйтсон Фритьоф, Карпа Антонио Дималанта Станислав Гроф Хейзл Хендерсон Маргарет Локк Леонард Шлейн Карл Саймонтон.

Капра: Я хотел бы начать наше обсуждение различных аспек­тов здоровья простым вопросом: «Что такое здоровье?» Из многих разговоров со всеми вами я понял, что мы можем начать отвечать на этот вопрос с того, что здоровье – это переживание благополу­чия, которое возникает, когда наш организм функционирует опре­деленным образом. Проблема состоит в том, чтобы описать это здо­ровое функционирование объективно. Может ли это вообще быть сделано и нужно ли иметь такой ответ, чтобы строить эффектив­ную систему здравоохранения?

Локк: Я полагаю, что значительная часть работы по здравоо­хранению осуществляется на интуитивном уровне, где невозможно классифицировать, а приходится иметь дело с каждым отдельным человеком, учитывая его прошлый опыт, нынешнее состояние и его жалобы. Ни один терапевт не может обойтись набором установлен­ных правил. Необходима гибкость.

Саймонтон: Я согласен с этим, и кроме того я полагаю важным отметить, что мы не знаем, что ответы на эти вопросы не существу­ют. Для меня одна из поразительнейших вещей в медицине состоит в том, что в стандартных учебниках не говорится, что ответы на важнейшие вопросы неизвестны.

Шлейн: Есть три слова, для которых мы не знаем определений. Первое – «жизнь», второе – «смерть», третье – «здоровье». Если вы посмотрите, что говорится о жизни в стандартном учебнике по биологии, вы обнаружите, что авторы не могут дать определения. Если вы послушаете дискуссию между врачами и юристами по по­воду критериев смерти человека, вы увидите, что они не знают, что такое смерть. Происходит ли это тогда, когда сердце перестает биться или когда мозг перестает работать? Когда наступает этот момент? Точно так же мы не можем дать определение здоровья. Все знают, что это такое, как и то, что такое жизнь и что такое смерть, но никто не может этого определить. Определение этих трех состоя­ний выходит за пределы возможностей языка.

Саймонтон: Однако если мы примем, что все определения в той или иной степени приблизительны, то мне кажется важным при­близить наше определение к сути дела настолько, насколько это возможно.

Капра: Я в предварительном порядке принял мысль о том, что здоровье является результатом динамического равновесия между физическим, психологическим и социальным аспектами организма. Болезнь с этой точки зрения есть проявление неравновесия или дисгармонии.

Шлейн: Мне не нравится определение болезни как дисгармо­нии внутри организма. Оно совершенно игнорирует генетические факторы и факторы среды. Например, если юноша работал на ас­бестовой фабрике во время Второй мировой войны, когда никто не знал, что асбест вызывает рак легких через двадцать лет, и если он в соответствующее время заболевает раком, можно ли говорить, что это происходит из-за дисгармонии внутри этого человека?

Карпа: Не только внутри человека, но также и в обществе и в экосистеме. Если расширить точку зрения, то так всегда и оказыва­ется. Однако я согласен, что нужно принимать во внимание генети­ческие факторы.

Саймонтон: Давайте поставим генетические факторы и факто­ры среды в правильный контекст. Если вы рассмотрите количество людей, которые подверглись воздействию асбеста, и зададитесь во­просом, какое количество из них получит мезотелиому легких (так называется болезнь, о которой мы говорим), вы обнаружите, что это приблизительно один из тысячи. Почему именно этот человек заболел? Есть много факторов, на которые нужно обратить внимание, но говорят об этом так, будто влияние канцерогенов порожда­ет рак. Нужно быть очень осторожным, говоря, что нечто является причиной чего-то, потому что есть опасность проглядеть очень важ­ные факторы. Генетические факторы также не имеют преобладаю­щего значения. Мы часто склонны относиться к генетике как к своего рода магии.

Хендерсон: Нужно также иметь в виду, что есть целый ряд систем, в которые погружен человек. Если мы хотим получить оп­ределение здоровья, нужно учитывать позиционную логику. Невоз­можно определить здоровье или уровень выдерживаемого стресса абстрактным образом. Всегда нужно учитывать конкретное поло­жение. Я представляю себе стресс как мячик, перебрасываемый в системе. Каждый старается передать стресс в другую часть систе­мы. Возьмите, например, экономику. Один из способов справиться с трудностями в экономике – увеличить процент безработных. Это переносит стресс назад к человеку. Известно, что увеличение без­работицы на один процент создает людям стресс, измеримый семью биллионами долларов, – заболеваемость, смертность, суицид и т.д. Мы видим здесь, как различные уровни системы справляются со стрессом, перебрасывая его куда-то еще. Другой вариант – когда общество перебрасывает стресс на экосистему, и он возвращается через пять-десять лет. Входит ли это в тему?

Саймонтон: Да, это важный момент. Для меня самое интерес­ное в этой дискуссии – это переходы между системами, непривя­занность к какому-то одному уровню.

Капра: Мне кажется, что в самой основе наших проблем в отношении здоровья лежит глубокий культурный дисбаланс, преоб­ладание мужских, относящихся к сфере ян, ценностей и установок. Я обнаружил, что этот культурный дисбаланс образует постоянный фон всех проблем индивидуального, социального и экологического здоровья. Когда я пытаюсь глубже рассмотреть проблемы здоровья и добраться до их корней, я обнаруживаю, что опять пришел к этому дисбалансу в нашей системе ценностей. Но при этом возни­кает вопрос: «Когда мы говорим о дисбалансе, можем ли мы вер­нуться к состоянию равновесия, или же человеческая эволюция подобна качанию маятника?»

Хендерсон: Я хотела бы ответить на это, снова обращаясь к примеру экономики. Одна из основных проблем экономики состоит в том, что она не учитывает эволюционный рост. Биологи хорошо понимают, что рост создает структуру, и сейчас мы находимся в такой точке эволюционной кривой, где ничто в такой степени не ведет к неудаче, как успех. Экономика в нашей стране дошла до той точки, где она создает все эти социальные неудобства и неприят­ности. Структура оказалась закованной в бетон, образуя нечто вро­де динозавра, так что она не может принимать сигналы от экосисте­мы. Она блокирует эти сигналы, так же как и социальные обратные связи. Я собираюсь разработать систему критериев социального здоровья вместо валового национального продукта.

Я хочу также сказать несколько слов относительно этого куль­турного дисбаланса. Современная технология, которую я называю технологией машин или технологией большого взрыва, разумеется имеет отношение к поощрению конкуренции в ущерб кооперации. Все мои модели связаны с экологией, и я знаю, что в каждой эко­системе конкуренция и кооперация всегда находятся в динамичес­ком равновесии. Социал-дарвинисты ошиблись в том отношении, что они рассматривают природу поверхностным взглядом и видят только кровь на когтях и зубы. Они не видят молекулярного уровня кооперации, потому что он слишком тонок.

Шлейн: Что вы имеете в виду под кооперацией на молекуляр­ном уровне?

Хендерсон: Ту кооперацию, которая имеет место, например, в азотном цикле, углеродном цикле и т.п. Все это примеры коопера­ции, которые социал-дарвинисты не могут заметить, потому что этого им не позволяют их научные представления. Они не видят всех этих циклических паттернов, характерных для биологических сис­тем, так же как для систем социальных и культурных.

Саймонтон: Чтобы уразуметь циклические паттерны в культур­ной эволюции, полезно понять циклы собственного развития. Если я понимаю циклы собственного развития, я буду гораздо более тер­пим и гибок, что имеет важные социальные и культурные следст­вия.

Капра: Я полагаю, что этому будет способствовать феминизм, потому что женщины естественным образом более чувствительны к биологическим циклам. Мы, мужчины, более ригидны и редко заду­мываемся над тем, что наши тела живут циклично, но осознание этого будет способствовать как более здоровому отношению к жиз­ни, так и признанию циклов в культуре.

Дималанта: Решающим феноменом в эволюции систем мне пред­ставляется так называемое усиление отклонений. Есть начальный толчок, например, какое-то изобретение, вызывающее изменения. Затем это изменение усиливается, и никто не думает о последстви­ях. Если система берет верх, продолжая усиливать первоначальное отклонение, она может разрушить себя, так что кривая культурной эволюции идет вниз. Затем появляется новая инициатива, которая также усиливается, и весь процесс повторяется. Я думаю, что этот процесс изучен недостаточно. Во Вселенной есть множество иллюстрирующих его примеров. В семейной терапии достаточно иногда дестабилизировать систему, чтобы произвести изменение, и один из наиболее эффективных механизмов для этого состоит в том, что­бы создать процесс усиления отклонения. Но нельзя продолжать все время усиливать его, нужно использовать и отрицательную об­ратную связь. В социальном плане – это место, где участвует наше сознание.







Дата добавления: 2015-10-19; просмотров: 341. Нарушение авторских прав; Мы поможем в написании вашей работы!



Важнейшие способы обработки и анализа рядов динамики Не во всех случаях эмпирические данные рядов динамики позволяют определить тенденцию изменения явления во времени...

ТЕОРЕТИЧЕСКАЯ МЕХАНИКА Статика является частью теоретической механики, изучающей условия, при ко­торых тело находится под действием заданной системы сил...

Теория усилителей. Схема Основная масса современных аналоговых и аналого-цифровых электронных устройств выполняется на специализированных микросхемах...

Логические цифровые микросхемы Более сложные элементы цифровой схемотехники (триггеры, мультиплексоры, декодеры и т.д.) не имеют...

Эндоскопическая диагностика язвенной болезни желудка, гастрита, опухоли Хронический гастрит - понятие клинико-анатомическое, характеризующееся определенными патоморфологическими изменениями слизистой оболочки желудка - неспецифическим воспалительным процессом...

Признаки классификации безопасности Можно выделить следующие признаки классификации безопасности. 1. По признаку масштабности принято различать следующие относительно самостоятельные геополитические уровни и виды безопасности. 1.1. Международная безопасность (глобальная и...

Прием и регистрация больных Пути госпитализации больных в стационар могут быть различны. В цен­тральное приемное отделение больные могут быть доставлены: 1) машиной скорой медицинской помощи в случае возникновения остро­го или обострения хронического заболевания...

Различие эмпиризма и рационализма Родоначальником эмпиризма стал английский философ Ф. Бэкон. Основной тезис эмпиризма гласит: в разуме нет ничего такого...

Индекс гингивита (PMA) (Schour, Massler, 1948) Для оценки тяжести гингивита (а в последующем и ре­гистрации динамики процесса) используют папиллярно-маргинально-альвеолярный индекс (РМА)...

Методика исследования периферических лимфатических узлов. Исследование периферических лимфатических узлов производится с помощью осмотра и пальпации...

Studopedia.info - Студопедия - 2014-2024 год . (0.013 сек.) русская версия | украинская версия