Глава 10. Старый монах, болезненно морщась, поднялся с земли и отряхнул свои выцветшие одежды

 

Старый монах, болезненно морщась, поднялся с земли и отряхнул свои выцветшие одежды. Он сочувственно посмотрел на грузно­го, неуклюжего человека, который перелезал через забор, отделяющий земли монастыря от городской автостоянки. Человек, казалось, чувс­твовал, что монах смотрит на него. Он обернулся, повиснув на заборе, и заорал: «Сайрус Болливаггер, приятель, так меня зовут, я журналист, пишу очерки. Если ты думаешь что-то из этого выкрутить, найми хорошего адвоката». Монах медленно подошел к большому камню и с тяжелым вздохом опустился на него.

Как странно все-таки, подумал он, вот он, пожилой монах просто гулял себе в саду монастыря, который был его домом последние пять-десять лет, и, несмотря на таблички, предупреждающие о том, что это частные владения, сюда ввалился этот грубиян и, несмотря на все протесты монаха, подошел к нему и, ткнув его в грудь толстым указа­тельным пальцем, сказал: «Быстренько, давай, рассказывай, как у вас тут, в этой дыре, а? Вы тут просто все гомики, да? Ну ты, вроде, на гомика не особенно похож, но давай, рассказывай, мне надо писать статью».

Монах осмотрел пришельца с ног до головы, чувствуя, что в его взгляде сквозит большее презрение, чем ему следовало бы показы­вать. Нельзя презирать своих братьев, но этот перешел всякие грани­цы. Старый монах, брат Арнольд, прожил здесь много лет, он пришел в монастырь еще мальчиком и с тех пор жил здесь, пытаясь привести свои взгляды на добро и зло в соответствие со священным писанием. Он всегда сам с собой обсуждал — таков был его обычай — все происходящее. Он не мог принять все, что было написано в Библии, как абсолютную истину. Не так давно он поделился своими сомнени­ями с аббатом, думая, что тот поможет ему разрешить его сомнения и очистить его разум, но нет, аббат пришел в ярость и наложил на брата Арнольда епитимью на всю неделю. В наказание он должен был мыть посуду для всего монастыря.

Тогда, как и сейчас, когда его оскорбил этот грубый мужлан-ре­портер, он все твердил про себя молитвы: «Господи, да будет милость Твоя, не дай мне допустить в душу пустое, не дай принять ничтожное за сущее». Это успокаивало его, давало ему возможность абстрактно глядеть на вещи.

Он бродил по монастырю, размышляя о прошедших годах. По утрам была работа, днем они учились, и столько рукописей нужно было украшать цветными рисунками — столько! Теперешние краски никуда не годились, химия, ужасные краски, а пергамент — о нем лучше не вспоминать вовсе. Он может подойти для того, чтобы из него делать абажуры, но не для такой тончайшей работы, для нее, как он заметил, современные материалы не подходили. Ну а после выпол­нения монастырской работы, что потом? День за днем, месяц за меся­цем, год за годом вечерня, затем ужин в уединенной тишине, а после ужина повечерье, завершение седьмого канонического часа. После этого — одинокая келья, стылая и промозглая, с узкой, жесткой кро­ватью и обязательным распятием в изголовье кровати, келья столь маленькая, что даже заключенные в тюрьме подняли бы бунт, посели их в такие камеры.

Он бродил по саду, думая обо всем этом, когда этот глупый буй­вол нахально вломился в частные владения, тыча ему пальцем в грудь и требуя сенсационных сведений для его статьи. Гомосексуалисты? Боже сохрани, какое там! Монахи не были гомосексуалистами, они относились к ним с определенной долей сочувствия, но совершенно их не понимали. Старый монах твердо потребовал, чтобы Сайрус Болливаггер уходил. Последний сорвался и принялся орать что-то про могущество прессы, говоря, что своим пером он может уничто­жить репутацию монастыря. Монах стоял и молча слушал, погружен­ный в размышления, он созерцал. Но вдруг Болливаггер поднял кулак величиной со свиной окорок и ударил монаха в грудь, сбив его с ног. Он лежал и думал в каком-то оцепенении о том, что же это произош­ло с человечеством, что вот такой вот увалень набрасывается с кула­ками на тщедушного человека на склоне его лет. Он не понимал этого.

Он лежал еще какое-то время, затем медленно, морщась от сильной боли, поднялся на ноги, колени его дрожали, ноги держали плохо. Он доковылял до камня, чтобы присесть на него, отдышаться и прийти в себя.

Выкрикивая угрозы насчет «разоблачения», Болливаггер наконец перелез через забор и тяжело спрыгнул на землю с другой стороны. Он стал быстро удаляться, своей неуклюжей грузной походкой напоми­ная скорее пьяную гориллу, чем представителя рода человеческого.

Брат Арнольд сидел там, возле искрящегося моря, обратив куда-то невидящий взор. Ничего не слыша, едва ли осознавая, что рядом пляж, громкие крики детей, шум веселящихся на пляже людей и пронзительные крики вечно недовольных жен, ругающих мужей за какие-то придуманные ими самими проступки. Вдруг Арнольд подс­кочил от неожиданности, на его плечо опустилась рука, и голос спро­сил: «Что беспокоит тебя, брат?» Он обернулся и увидел монаха при­мерно его возраста, глядящего на него озабоченными карими глаза­ми.

«На меня набросился репортер, он забрался сюда через забор и ударил меня в грудь», — сказал брат Арнольд. «Он потребовал, чтобы я рассказал ему, что мы все здесь гомики — гомосексуалисты — в этом монастыре, а когда я отказался, довольно резко — что ж, — тогда он меня ударил в грудь так, что я свалился наземь! Я почувствовал себя нехорошо, мне нужно было передохнуть. Но пойдем, давай вернемся в дом». Он с трудом поднялся на ноги, и двое братьев, которые прове­ли в этом монастыре много, много лет, медленно побрели по направ­лению к огромному зданию, которое было их домом.

Этим вечером, после повечерья, когда монахи разбрелись по кельям, брат Арнольд почувствовал сильную боль, казалось, его грудь пронизывали раскаленные пики. Он едва смог постучать в стену кельи своими сандалиями. За дверью раздался шорох, и голос спросил: «Что случилось, брат? Ты болен?» «Да, — слабым голосом ответил брат Арнольд, — да, брат, не можешь ли ты попросить врача из монастыр­ского лазарета прийти ко мне?»

За дверью что-то утвердительно пробормотали, и послышалось шарканье удаляющихся по каменному полу сандалий. Странно, поду­мал брат Арнольд, что монахам никогда не позволялось заходить в кельи друг друга, даже из самых невинных побуждений, никто, кроме врача, и только по медицинской необходимости, не имел на это права.

Может быть, в этом что-то было, быть может, некоторые монахи гомосексуальны? Может быть и так, подумал он. Настоятели монас­тыря придумали достаточно правил, чтобы не оставлять двух монахов наедине, даже гулять они имели право только по трое. Брат Арнольд лежал на своем ложе страдания и думал об этом до тех пор, пока не открылась дверь и участливый голос не спросил: «Брат Арнольд, что беспокоит тебя?» Брат Арнольд тогда снова рассказал о том, что про­изошло этим днем, рассказал об ударе в грудь и о падении. Монастыр­ский доктор был дипломированным врачом, с отвращением оставив­шим когда-то практику, поскольку не в силах был мириться со всем тем беспорядком, который обуял медицинскую «науку» в последнее время. Он осторожно расстегнул рубашку брата Арнольда и осмотрел его грудь, на которой виднелись отливающие черным и желтым синя­ки, его тренированный глаз заметил, что у брата Арнольда были сло­маны ребра. Он прикрыл грудь больного, поднялся на ноги и сказал: «Я должен пойти к отцу настоятелю и доложить об этом, брат Ар­нольд. У тебя сломаны ребра, тебе нужен рентген и лечение в больни­це». После этого он молча повернулся и вышел.

Вскоре опять послышался шорох и сильно приглушенные голоса в коридоре. Его дверь открылась, и зашли младший настоятель и врач. Взглянув на него, отец-настоятель сказал: «Брат Арнольд, тебе придется поехать в больницу на рентген и чтобы тебе вправили ребра и наложили гипс. Я пойду и доложу аббату, чтобы он мог сделать необходимые распоряжения. А пока врач останется с тобой, на тот случай, если тебе понадобится помощь». Отец-настоятель повернулся и собрался уходить, но брат Арнольд крикнул: «Нет, отец-настоятель, нет, я не хочу в больницу, я столько слышал о врачебных ошибках там, лучше пусть меня лечит наш монастырский врач, а если это не в его силах, я вручаю свою душу Господу».

«Нет, так не годится, брат Арнольд, этого я не могу позволить. Только аббат может принять такое решение, я пойду к нему», — сказал отец настоятель и покинул келью.

Монастырский врач мало чем мог помочь престарелому монаху, но он намочил кусок ткани и вытирал пот со лба брата Арнольда, чтобы хоть как-то унять жар. Он снова расстегнул одежду монаха, чтобы даже и ее вес не давил на сломанные ребра. Они сидели теперь вместе, так как старик приподнялся в постели, так ему было легче дышать.

Скоро опять послышались шаги. Дверь кельи отворилась и во­шел аббат. Отцу-настоятелю пришлось ждать за дверью, поскольку келья была такая маленькая, что, когда на койке лежал один человек, в нее могло войти еще только двое. Аббат подошел и взглянул на брата Арнольда, когда он увидел, в каком состоянии была грудная клетка последнего, на лице его проступили ужас и замешательство. Врач и аббат что-то обсудили вполголоса, и затем аббат повернулся к брату Арнольду со словами: «Я не могу взять на себя такую ответс­твенность, брат Арнольд, и оставить тебя здесь в таком положении. Тебе придется поехать в больницу. Он секунду помедлил, в глубоком раздумье, захватив нижнюю губу большим и указательным пальцами. Потом он снова взглянул на брата Арнольда и сказал: «Учитывая твой возраст, брат, и твое состояние, я могу, если пожелаешь, позвонить епископу, и только тогда, если он позволит..».

«Спасибо, большое, господин аббат», — промолвил брат Ар­нольд. «Мне тяжко было бы покинуть мое жилище здесь и устремить­ся к неведомым опасностям больницы, ведь теперь такие больницы... Я столько слышал о них плохого, что у меня нет к ним доверия, а без него мое лечение будет невозможно. Я полностью вверяю себя забо­там нашего монастырского врача».

«Как скажешь, брат Арнольд, — сказал аббат, — я не должен при тебе так говорить, но я не могу не согласиться с тобой».

Аббат вышел из кельи и вместе с отцом-настоятелем пошел к рабочему кабинету аббата, откуда он через несколько минут уже зво­нил епископу города Диосез, ведь именно там находился монастырь. Можно было слышать, как аббат повторял: «Как скажете, господин епископ, как скажете. Так я и сделаю. Да, до свидания», — затем телефонная трубка опустилась на рычаги.

Аббат сидел молча, затем, видимо осененный какой-то мыслью, он послал за писцом, который пришел, чтобы со слов аббата соста­вить бумагу, которую брат Арнольд должен был подписать. Там гово­рилось, что если брат Арнольд отказывается поехать в больницу, то он остается в монастыре под свою собственную ответственность и монастырские власти не отвечают за последствия такого решения.

В ярком свете полной луны белые стены монастыря холодно блестели. Легкие суетливые облачка проносились мимо блистающего лунного лика, причем в облике монастыря от этого появилось что-то зловещее. Лунный свет, ярко отражаясь от множества окон, сиял и, казалось, подмигивал клубящимся тучам. Где-то гулко ухала сова, совсем рядом слышался мягкий шелест волн, накатывающихся на прибрежный песок, одна дальше другой, и вновь уходящих, чтобы уступить место следующим. За монастырскими стенами стояла тиши­на, все звуки были приглушены, будто даже стены знали, что непода­леку притаилась смерть, стены словно ждали шелеста крыльев ангела смерти. Время от времени слышны были все те звуки, которые всегда живут в старых, старых зданиях, которые ощущают на себе груз сто­летий. Мыши тихонько скреблись на полированном полу, перебегая с места на место, изредка какая-нибудь из них испуганно пищала. Но само здание молчало, как только умеют молчать старые здания. Затем в часовне пробили часы, звуки разносились по внемлющей им округе. Откуда-то издали доносился стук колес поезда, несущегося по направ­лению к городу.

Брат Арнольд мучился от боли в своей постели. В свете мерцаю­щего огонька свечи он видел сочувственное лицо монастырского вра­ча. Вдруг, так внезапно, что брат Арнольд вздрогнул от неожиданнос­ти, врач сказал: «Брат Арнольд, мы очень озабочены тобой, твоим будущим. Некоторые твои мысли столь отличаются от канонических. Похоже, ты убежден, что не важно, во что человек верит, лишь бы верил. Брат Арнольд, на склоне дней твоих, покайся, покайся, проси отпущения грехов. Может быть, мне позвать духовника?»

Брат Арнольд посмотрел на него и сказал: «Отец, я удовлетворен прожитою жизнью, я попаду в то место, которое считаю раем, я следую путем своей веры, мне не обязательно во всем слушаться писания. Я считаю, что наша ортодоксальная религия грешит узостью взглядов». Он задохнулся от боли, ему казалось, что в груди у него бушует пожар, что в грудь кто-то забивает железные гвозди, и он подумал о гвоздях, которыми были пробиты руки и ноги Христа, он подумал и о боли от уколов копья стражника, стоявшего возле распя­тия.

«Преподобный отец, — воскликнул Арнольд голосом, полным боли и недоумения, — кто эти люди, собравшиеся у моей постели? А, вот, вижу, это моя мать, она пришла, чтобы призвать меня в Лучший мир, в Лучшую жизнь. Здесь мать, отец и многие мои друзья». Врач вскочил, выбежал за дверь и внезапно забарабанил кулаком по двери соседней кельи. За дверью послышался возглас удивления, и из-за нее появилась бритая голова монаха.

 

«Скорее! Скорее! — сказал монастырский врач, — зови аббата. Брат Арнольд покидает нас».

Не застегнув рясу и не одевая сандалий, монах понесся по кори­дору и запрыгал вниз по лестнице. Вскоре он вернулся вместе с абба­том, который ждал этого момента в своей комнате.

Брат Арнольд дико взглянул на него и воскликнул с мукой в голосе: «Почему, почему мы, служители церкви, проводники веры, боимся умирать?» В мозгу брата Арнольда прозвучал ответ на его вопрос: «Ты все поймешь, Арнольд, когда придешь к нам, на Ту сторону жизни. Ты скоро будешь с нами».

Аббат опустился на колени возле кровати, держа в поднятых руках распятие. Он молился. Он молился о милосердии, о пощаде для души брата Арнольда, так часто отходившего от религиозных кано­нов. Колеблющееся пламя свечи, горевшей у кровати, вдруг замигало и под порывом блуждающего ветерка на миг обратилось в черный уголек мертвого фитиля. Вдруг пламя вспыхнуло вновь, и в свете этой единственной свечи видно было, как брат Арнольд поднялся, воскли­цая: «Nunc Dimitis, Nunc Dimitis! Господи, да будет воля Твоя, позволь рабу Твоему отбыть с миром». Он захрипел и, бездыханный, повалил­ся на подушки.

Монастырский врач перекрестился и прочитал отходную молит­ву. Затем, перегнувшись через все еще коленопреклоненного аббата, он опустил веки брата Арнольда и положил на них маленькие плас­тинки, чтобы удерживать их закрытыми. Он подвязал умершему нижнюю челюсть, закрыв его разинутый рот и связав концы повязки поверх тонзуры на голове брата Арнольда. Он бережно поднял голову и плечи умершего монаха и вытащил подушки. Он взял руки Арноль­да и скрестил их на его груди. Он позаботился о чистоте тела брата Арнольда и после этого укрыл его мертвое лицо и тело простыней.

Аббат медленно поднялся и покинул одинокую келью, пошел к себе в кабинет и отдал распоряжения одному из монахов. Через нес­колько минут раздались удары колокола, возвещающего о переходе в мир иной. В молчании монахи встали с постелей, одели рясы и потя­нулись в часовню, чтобы отпеть усопшего. Позже, когда встанет сол­нце, начнется месса, месса, на которую соберутся все, после чего тело брата Арнольда, облаченное в рясу, с лицом, накрытым капюшоном, с распятием в скрещенных на груди руках, пронесут по садовой дорожке впереди траурной процессии к освященному клочку земли, в котором с давних времен хоронили многих и многих монахов.

Уже сейчас двое монахов готовились пойти туда, чтобы вырыть могилу, обращенную к морю, в этой могиле тело брата Арнольда будет оставаться до полного его разложения. Монахи молча шли, неся на плечах заступы, размышляя, может быть, о том, что ждет за поро­гом этой жизни. Священное писание многому учит нас, но можно ли во всем, во всех деталях полагаться на него? Брат Арнольд всегда говорил — чем всегда вызывал гнев аббата, — что не нужно слишком серьезно относиться к священному писанию, что им можно пользо­ваться как компасом, указателем пути. Брат Арнольд часто говорил, что загробная жизнь — это просто-напросто продолжение жизни земной. Как-то раз брат Арнольд сидел в трапезной, молчаливый и неподвижный. Перед ним стояла закрытая бутылка газированной воды. Вдруг он поднялся на ноги, схватил бутылку и воскликнул: «Смотрите, братья, бутылка — это тело человека, внутри нее находит­ся душа. Вот я открываю колпачок — и вода начинает пузыриться и бурлить, в ней циркулируют газы, так же как и в человеческой душе. Вот так, братья мои, мы покидаем тела наши по окончании жизни. Наши тела — лишь одежда для бессмертной души, когда она стано­вится старой и ветхой и не может больше удерживать душу, та осво­бождается и улетает прочь. А где же находится это «прочь»? Что ж, братья мои, ответ на этот вопрос каждый из нас найдет, когда придет его время». Брат Арнольд наклонил бутылку и, залпом выпив напол­ненный им стакан, продолжил: «Вот так вода, которая является телом, исчезла, подобным образом исчезнут и наши тела, разложившись в земле на мельчайшие частицы».

Двое монахов размышляли об этом, пока шли по дорожке и подыскивали место, где они могли бы вырыть могилу. Шесть футов в глубину, шесть футов в длину и три в ширину. Не промолвив ни слова, они принялись за работу, аккуратно срезали верхний слой зем­ли с травой и уложили его неподалеку, чтобы затем покрыть им свежую могилу.

В монастыре тело брата Арнольда уже выносили, прежде чем его охватит трупное окоченение и его станет трудно нести по узкой лест­нице. В руках четырех монахов был брезент с четырьмя ручками по углам. Они осторожно завели его под тело брата Арнольда и положи­ли тело точно в центре брезента. Они осторожно сложили брезент таким образом, что ручки в голове и в ногах совместились. Монахи потихоньку приподняли тело, аккуратно вынесли его в узкую дверь кельи и с некоторыми усилиями смогли развернуться в коридоре. Двигаясь медленно и повторяя строки отходной молитвы, они вынес­ли тело вниз по лестнице и проследовали с ним в часовню. Они почтительно опустили тело в гроб, разгладили рясу и одели сандалии на ноги мертвого монаха. Они осторожно положили распятие в мер­твые руки и опустили на его лицо капюшон. Затем они принялись нести свою печальную вахту у тела усопшего брата, которая продлит­ся до самого рассвета, когда вновь начнется месса.

Итак, брат Арнольд покинул свое тело. Он почувствовал, что какая-то сила увлекает его вверх. С некоторой опаской посмотрев вниз, он увидел, что от его нынешнего тела к бледному зловещему трупу, лежащему внизу на кровати, тянется серебристо-голубоватый шнур. Рядом с собой он видел с трудом различимые лица. Вот его мать. А вот отец. Они пришли из-за Завесы, чтобы помочь ему, чтобы направить его в этом путешествии.

Перед ним был мрак огромного, длинного туннеля или, может быть, трубы. Это напомнило ему трубу, укрепленную на шесте, с которой монахи иногда обходили деревню, поднося трубу к окнам, чтобы жители могли бросать в нее пожертвования, которые затем скатывались в мешок, прикрепленный внизу.

Брат Арнольд почувствовал, как он медленно двигается в трубе. Чувство было особенным, ни на что не похожим. Он снова посмотрел вниз и увидел, как серебристый шнур становится все тоньше и вот уже отделяется и исчезает прямо у него на глазах. Казалось, он был как эластичная резина, конец которой отпустили и она сама собой стяну­лась.

Когда он поднял голову, он увидел далеко вверху яркий свет. Это напомнило ему о том, как он когда-то спускался в монастырский колодец, чтобы почистить водяные фильтры. Тогда он посмотрел вверх и увидел яркий круг света и освещенный верх колодца. Теперь он испытывал похожее чувство, но ему казалось, что он поднимается вверх, вверх к свету, и он задумался: а что же дальше?

Внезапно, как черт из табакерки, Арнольд выскочил — куда же? — в этот новый мир, или в новый уровень существования. Несколько секунд он ничего не мог понять. Свет был так ярок, что ему пришлось закрыть глаза руками, а когда через несколько мгновений он убрал руки, из его уст вырвался сдавленный возглас: «О, Боже... вот это да!» Сбоку раздался смешок, он повернулся и увидел того, кто был когда-то его отцом. «Ну, Арнольд, — сказал он, — ты, конечно, удивлен. Я подумал бы, что ты уже все вспомнил, хотя должен признаться, — тут он грустно улыбнулся, — что мне для этого потребовалось изрядное количество времени».

Арнольд глядел по сторонам. «Да, честно говоря, я просто пора­жен. — сказал он. — Это место похоже на Землю, то есть на ее очень сильно улучшенную версию, конечно, но мне это кажется все-таки похожим на нее, а я-то думал, что попаду, ну я не знаю, в какой-то более абстрактный мир, не в такой, как этот». Он обвел рукой, указы­вая на парк и строения в нем. «Это похоже на какой-то пугающе роскошный вариант Земли!»

«Арнольд, тебе придется многому учиться, или переучиваться, — сказал его бывший отец. — Твои размышления, должно быть, приве­ли тебя к выводу, что, если сущность, душа, переходит из земного мира в духовные сферы, она сразу должна разрушить всю земную логику». Он взглянул на Арнольда и сказал: «Представь себе стакан, обычный чайный стакан; холодный стакан нельзя подставлять под кипяток, а то он лопнет, подобным образом устроены многие вещи. Все должно происходить постепенно, потихоньку. Точно так же ник­то не ожидает от человека, который месяцами был прикован к посте­ли тяжелой болезнью, того, что, выздоровев, он вскочит и начнет ходить и бегать, как тренированный атлет. Ты был в жестоком, жес­током мире, на Земле, ты взбирался вверх по склону, а теперь ты попал на плато, где ты можешь передохнуть и собраться с силами».

Арнольд смотрел по сторонам, наслаждаясь красотой зданий, зеленью травы и крон парковых деревьев безукоризненной формы. Здесь, он видел, птицы и животные совершенно не боятся людей. Этот мир казался вполне хорошо устроенным.

«Скоро, без сомнения, ты перейдешь вверх, на более высокие уровни, но до того, как решение об этом может быть принято, тебе придется пойти в Зал воспоминаний. Там, возможно, ты вспомнишь о своем первом посещении этого мира».

«Почему ты говоришь «вверх», — спросил Арнольд, — я думал, что небесные сферы и земные сферы, или уровни существования, называй их как хочешь, пересекаются и, возможно, даже находятся в одном и том же месте, так что почему ты говоришь "вверх"?»

 

В разговор вмешался еще один человек, который все время стоял рядом, но не проронил до сих пор ни слова. Он мягко заметил: «Нет, это называется «вверх», потому что это вверху, это совершенно точно. Мы переходим к более высоким вибрациям. Если бы мы переходили к более низким вибрациям, можно было бы говорить о том, что мы опускаемся вниз. И действительно, такие места с более низкими виб­рациями существуют и люди туда по некоторым причинам иногда отправляются, например, чтобы помочь какой-нибудь заблудшей ду­ше. Тогда о них так и говорят: «Он спустился на такой-то уровень». Но здесь мы находимся на промежуточном уровне, мы все поднима­емся сюда с Земли, мы все стремимся оторваться от Земли, а если мы затем спускаемся вниз, то можно сказать, что мы спускаемся ближе к центру Земли. Вот этого как раз и следует опасаться. Так что мы вверху, в более высоких вибрациях, стремимся оторваться от центра Земли, а ты, Арнольд, скоро перейдешь еще выше. Я не сомневаюсь в этом, поскольку это лишь промежуточный уровень, отсюда люди либо поднимаются на более высокие уровни, либо снова спускаются на Землю, чтобы кое-чему еще научиться. Но теперь тебе пора в Зал воспоминаний, все должны посетить его. Пойдем за мной».

Они тронулись в путь, шагая по очень чистой улице. На ней не было машин или каких-либо механических средств передвижения. Люди передвигались пешком, часто рядом с ними шли и животные. Вскоре Арнольд и его новый знакомый свернули с улицы в узенькую аллейку, в конце которой виднелась буйная зелень. Они шли рядом, погруженные в свои мысли. Скоро они дошли до конца аллеи и ока­зались перед красивейшим парком с замечательными растениями, великолепными цветами, которых Арнольд никогда раньше не видел. Там, в глубине парка, находилось огромное, украшенное куполом здание, которое люди называли Дворцом воспоминаний. Они немно­го постояли, глядя на все это, на зелень, живые яркие цветы и ярко-голубое небо, отражавшееся в глади озера, находящегося неподалеку от Дворца воспоминаний.

Не сговариваясь, Арнольд и его компаньон одновременно ступи­ли на дорожку, ведущую ко Дворцу. Они шли, размышляя, может быть, о других людях, которые сидели на скамейках и лежали на траве. Они видели людей, то и дело поднимающихся по ступеням крыльца и входящих во Дворец, а также людей, выходящих с противоположной стороны из какой-то невидимой ими двери. Одни выглядели радостными, другие — очищенными безмерным раскаянием. Арнольд, гля­дя на все это, поежился в ожидании своей очереди. Что происходит там, в Зале воспоминаний, что произойдет с ним? Пройдет ли он испытание и поднимется к более высоким вибрациям и более абс­трактной форме жизни или его снова отправят на Землю, чтобы прожить еще одну жизнь от начала до конца?

«Смотри, смотри», — пробормотал новый знакомый Арнольда. Он подтолкнул его и указал куда-то рукой. Его голос опустился до шепота, когда он произнес: «Это сущности с гораздо более высоких уровней, они должны приходить сюда, чтобы наблюдать за людьми, посмотри на них».

Арнольд увидел две золотые сферы, казалось, они были сотканы из света, столь яркого, что Арнольд не мог разглядеть их истинную форму. Золотые сферы проплывали мимо, как мыльные пузыри, вле­комые легким ветерком. Они проследовали мимо, по направлению к стенам Дворца воспоминаний. Достигнув стен, они просочились внутрь, не оставив на их поверхности ни следа.

«Теперь я должен тебя покинуть», — сказал новый арнольдов знакомый. «Ну, не унывай, выше нос, ТЕБЕ беспокоиться не о чем, это уж точно. До свидания. Когда ты выйдешь оттуда, тебя будет кто-то встречать. Веселее, что это у тебя такой похоронный вид!» Сказав это, он резко повернулся и зашагал прочь.

Арнольд с нарастающим беспокойством, нет, в полном ужасе побрел к крыльцу Дворца воспоминаний. У подножия огромных ка­менных ступеней он попытался остановиться, оглядеться и понять, что же происходит вокруг, но ему это не удалось, какая-то великая сила влекла и тянула его к дверям. Он поспешил вверх по ступенькам и лишь на секунду замешкался у огромной двери. Арнольда что-то втянуло или втолкнуло в дверь, так или иначе, он оказался внутри, а дверь за его спиной затворилась.