ЭВОЛЮЦИЯ
СИГНАЛОВ И УМЕНИЙ ИЛИ ГРАММАТИЧЕСКИЙ ВЗРЫВ?
Подайте зеркало, я в нем хочу прочесть... Шекспир «Ричард II» Мозг человека и породивший его язык (шепот прежде губ…)*
Проблема соотношения сознания, языка и иных когнитивных про-цессов и их материального субстрата остается по-прежнему одной из «предельных». Свойства мозга настолько многомерны и диффузны, что по мере усложнения техники визуализации мозговой активно-сти это парадоксально дает основания для некоего «локального аг-ностицизма». То, что казалось твердо установленным — локализо-ванность основных сенсорных и когнитивных функций, — вызывает теперь серьезные сомнения, основанные на современных данных мозгового картирования, показывающих не только участие многих зон мозга в любой серьезной когнитивной работе, но и статисти-ческую неоднозначность, индивидуальную вариативность и неста-бильность.
Несмотря на огромный прогресс когнитивных исследований, психофизическая проблема по-прежнему вызывает горячие споры. Идеальное и субъективное в контексте категории психического, со-отношение осознаваемых и неосознаваемых процессов, сложность нейрофизиологической интерпретации чувственного образа, про-блема изоморфизма между субъективными явлениями и их нейро-динамическими носителями — все эти темы не потеряли актуально-сти, и даже напротив — стали обсуждаться с новой силой.
По-прежнему при описании субъективной реальности имеет место «провал в объяснении», ибо соотношения сознания — не фи-зические, а значит, не могут быть прямо сведены к пространствен-но-временным координатам [Нагель 2001]. Параллельное описание нейрофизиологических процессов и ментальных состояний никак не помогает ответить на вопрос, как поведение нейронной сети порож-дает субъективные состояния, чувства, рефлексию и другие феноме-ны высокого порядка. Без смены фундаментальных представлений о сознании такой провал в объяснении преодолен быть не может, и здесь решающая роль аналитической философии бесспорна.
* Поддержано грантом 16.740.11.0113 Министерства образования и науки и грантом РФФИ № 11-06-12035-офи-м-2011.
Субъективная реальность, qualia, или феноменальное созна-ние — едва ли не центральная проблема в клубке этих сложнейших вопросов. На это указывает, в частности, Эдельман [Edelman 2004], подчеркивающий, что эволюция закрепляла способность порож-дать субъективные феномены, имеющие кардинальное значение для процессов высокого порядка. Тем не менее классическая ког-нитивная наука пока не может найти для qualia адекватные коор-динаты.
Об этом написано и продолжает писаться огромное количество статей и книг, и современное состояние проблемы очерчено в недав-них работах Дубровского и других исследователей (см., например, [Дубровский 2011; Лекторский 2011; Финн 2009; Редько 2011; Чер-ниговская 2008b, 2012a]).
По-прежнему при описании сознания пользуются разнообраз-ными и противоречивыми признаками, вплоть до радикальных: на-пример, Аллахвердов в своей психологике рассматривает психику как логическую систему; все обнаруживаемые в экспериментах гра-ницы участия сознания по переработке информации признаются фактически не связанными со структурой мозга. Процессы автома-тического создания «догадок о мире» он считает протосознательны-ми и указывает на необходимость специального механизма, прове-ряющего правильность этих догадок. Этот механизм и объявляется сознанием [Аллахвердов 2000].
Но если сознание — это «счетная палата», «ревизор», то тогда разговоры о его видах (силлогистическом, мифологическом, архаи-ческом, синкретическом и т. д.) вообще теряют смысл, ибо нереле-вантны по определению.
Какую бы позицию в определении основных свойств сознания мы ни занимали, важнейшим является поиск адекватного кода — кан-дидата на расшифровку. Не вижу более сильного кандидата, чем вербальный язык, с помощью которого, как я все более убеждаюсь, мозг и разговаривает с нами, с его помощью у нас есть надежда хоть как-то добраться до смыслов и структур, знаков и инструментов, ко-торыми на самом деле пользуется мозг.
Роль языка огромна, ибо именно он показывает нам, как мир чле-нится и формируется для человека. Не думаю, что здесь перепутана причина со следствием (напомню, что, по Дикону, язык оккупиро-вал мозг, которому и пришлось приспосабливаться к новым услови-ям [Deacon 2003, 2006]; см. также [Бикертон 2012]). На самом-то де-ле речь идет об эпигенетических процессах [Анохин 2009].
Но как преодолеть пропасть, которая отделяет наше сознание и все, что ему сопутствует, включая и специфические коды, от иных
свойственная приматологам склонность к нивелировке различий между общением людей и обезьян — кажется столь же неприемле-мой» [Козинцев 2010].
Существенные сведения и их обсуждение можно найти в ряде ра-бот [Fitch 2000; Lieberman 2002; Панов 2005, 2008; Черниговская 2006b; Пинкер, Джекендофф 2008; Read 2009; Botha, Knight (ed.) 2009; Резникова 2011; Томаселло 2011; Барулин 2012].
Как говорилось выше, разрешение психофизической проблемы возможно именно в нахождении ключей к разным кодам, в переводе с кода на код. Именно отсутствие такого инструмента, как вербаль-ный язык, а не отсутствие технологических возможностей не позво-ляет нам увидеть ментальное пространство других животных.
Очень вероятно, что идея неких врожденных концептов [Fodor 2009] не так уж экстравагантна, хотя за ней и тянется длинный шлейф скандалов. Возможно также, что нейрон (все еще основной игрок в нервной системе) и правда — устройство для совершения ло-гических операций типа или, и, не, если и только если и пр., а собы-тия в нейронной сети и их взаимосвязь могут описываться с помо-щью пропозициональной логики [McCulloch, Pitts 1943].
И все же мозг, генетически обладая способностью к порождению мандельштамовского «шепота прежде губ», следует Локку: ум при-обретает идеи, когда начинает воспринимать. Это справедливо ипо отношению к человеческому языку, потенция к овладению кото-рым врожденна, но проявляться она начинает, только эмпирически столкнувшись с языковым опытом.
На то, как происходит это поразительное овладение знанием сложнейшего кода, по-прежнему существуют две диаметральные точки зрения:
1) язык разворачивается и растет, как организм (то есть он уже присутствует в зародыше), и 2) язык приобретается с опытом, формируясь его характеристи-ками (пресловутая tabula rasa при рождении).
Обучаясь чему бы то ни было, человек учится понимать и ин-терпретировать, а не просто наполняет память фактами. Этозначит — работать со знаками [Лотман 1965; Пятигорский, Ма-мардашвили 1982]. Противоречивые факты о деятельности мозга становятся несколько более понятны, когда мы переходим к нейро-семиотическому рассмотрению разных способов обработки инфор-мации [Chernigovskaya 1994, 1996, 1999; Черниговская 2008b, 2010a, 2010c; Финн 2009].
Понятно, что язык живого — физико-химический, но это не та информация, которая нам поможет справиться с вышеозначенными
проблемами: ведь текст, написанный на этом языке, надо «переве-сти»! Даже при «переводе» с человеческого на человеческий требу-ются знания и учет всех пластов, ассоциаций и контекстов.
В случае с дешифровкой мозговых кодов, как это формулирует Дубровский, ситуация пока не оптимистична: языков и инструмен-тов у мозга много, и все действует одновременно на разных уровнях
и с разными адресатами.
К примеру, натрий-калиевый баланс необходим животным клет-кам для поддержания осморегуляции, для транспорта некоторых ве-ществ, например сахаров и аминокислот. Это очень важный язык — один из языков клеточного уровня. Важен ли он для когнитивной деятельности — ведь это несопоставимо более высокий и интегра-тивный пласт? Разумеется! Не будут работать клетки — исчезнет та внутренняя среда, которая создает целое milieu interieur, как это определял Клод Бернар [Бернар 1878].
Свойства таких специальных языков вырабатывались физико-хи-мическими факторами эволюции функций, обеспечивших форми-рование взаимосвязи функциональных систем, гомеостаз, становле-ние целостности организма и развитие механизмов адаптации.
Возможно, эволюционные процессы вообще универсальны. Можно ли найти их признаки не только в биологических, но и иных, в том числе информационных, системах, в частности в вербальном языке?
Это интересно не только в связи с существенным различием объ-ектов, но и в связи с огромной разницей в скорости становления рассматриваемых процессов: сотни миллионов лет для формирова-ния гомеостатических систем и максимум десятки тысяч лет разви-тия вербального языка [Наточин, Меншуткин, Черниговская 1992; Natochin, Chernigovskaya 1997; Chernigovskaya, Natochin, Menshutkin 2000].
Если эволюция имеет некие универсальные векторы, инструмен-ты и даже цели, то должен быть способ взаимного перевода языков, которыми написана жизнь. По крайней мере, хотелось бы на это надеяться. Не совмещения на временной оси on-line, что делается почти повсеместно при анализе поведения и его физиологических механизмов, а перевода в самом прямом смысле. Переводчики худо-жественной литературы знают, что точный перевод невозможен, это всегда более или менее успешное «переложение» оригинала. Да и декодирование самого произведения требует специальной подготов-ки (см., например, [Мамардашвили 1997; Николаева 2012]).
Даже когда речь идет о гораздо более привычных вещах и анали-зируются дискретные и гештальтные языки левого и правого полу-
шарий мозга, при всей метафоричности формулировок, эти языки оказываются непереводимыми, но обеспечивающими полноценное многомерное мышление [Манин 2009, 2013].
Логика развивалась, все более приближаясь в разных своих ипо-стасях к тому, что мы привыкли считать реальным миром, и наи-более эффективной на этом пути оказывается нечеткая логика, которую я бы соотносила уже не с привычными традиционно лево-полушарными механизмами, а с их зеркальными соседями [Финн 2009; Манин 2013].
В некотором смысле само дихотомическое описание основных мыслительных процессов размылось, подобно номенклатуре на-ук: после появления квантовой механики нечеткость, если не ска-зать — артистичность, подходов к совсем, казалось бы, нехудоже-ственному объекту никого не смущает. Похожим образом размылось
и представление о функционально двуполушарной структуре моз-га. И в каком-то смысле это больше соответствует современному со-стоянию знаний в данной области: нет того, что раньше называлось «правый мозг vs. левый мозг», нет и самих списков бинарных оппо-зиций их функций [Черниговская 2006b, 2010b].
Различные типы человеческого сознания, основанного на зна-ниях, можно классифицировать в терминах процедур базы знаний. Научное знание — это динамическая база, ориентированная на ис-тинность. Процедуры научного знания основаны на законах логики (вопрос — какой именно?), как принято думать, общих для всех наук,
и методах верификации фактов и гипотез, специфических для кон-кретных наук (ясно, что принципы доказательств в гуманитарных и естественных науках различны). Обыденное мышление опирается не только на истину, но и на устойчивые, «центрированные» струк-туры. Типичная для обыденного мышления тенденция к упроще-нию — проявление того, что ощущение устойчивости (когнитивный консонанс), легче достигаемое в простых структурах, оказывается предпочтительнее логической обоснованности: принятое однажды суждение в дальнейшем защищается от опровержения, в том числе простым игнорированием суждений, его опровергающих [Кузнецов 2006].
Мозг, стало быть, не только использует разные языки для обще-ния с разными адресатами внутри себя и целого организма на физи-ко-химическом уровне, но выбирает разные модусы для контактов и осмысления макроуровней — от научного до ритуального и бытово-го. Он также переходит с языка на язык в случае опасности или де-фицита возможностей, как в случае, подробно и замечательно опи-санном Ю. Маниным, когда врéменная утрата «левополушарной»
Но было бы наивно, как еще недавно, проводить водораздел по линии рациональная наука vs. иррациональное искусство — пора-зительно диаметральные ожидаемым описания мы видим в автоот-четах и в воспоминаниях как ученых, так и художников; не следует забывать и о разной роли подсознательной, неосознаваемой интел-лектуальной работы у художников и мыслителей разного типа (на-пример, [Адамар 1970; Зинченко 2010]).
Приведу пару примеров. Клод Моне (импрессионист!) пишет, анализируя творческий процесс: «Я опять взялся за невозможное:воду с травой, которая колеблется в ее глубине. Когда смотришь — чудесное зрелище, но можно сойти с ума, когда пытаешься написать. Но ведь я всегда берусь за такие вещи... Мне не везет как никогда: ни разу не было подряд трех дней хорошей погоды, и мне приходится все время переделывать свои этюды, ведь все растет и зеленеет. Ко-роче говоря, я гонюсь за природой и не могу ее настичь. Вода в реке то прибывает, то убывает, один день она зеленая, другой — желтая, иногда река почти совсем пересыхает, а завтра, после сегодняшне-го ливня, это будет целый поток! Одним словом, я в большом беспо-койстве» [Моне, 1969]. Альфред Шнитке: «Музыка — искусственный язык, дистиллированный музыкальный язык, подчиненный стро-жайшей рациональной регламентации, но как бы совсем внесеман-тический (а музыка все-таки свою семантику имеет, хотя и не сюжет-ную). То ли это язык, где семантика вся случайная и осколочная. Как будто человек управляет силами, которые ему не подчиняются. Ну, скажем, как ученик чародея, как человек, который использует маги-ческие формулы, не владея силами, которые приходят по этим за-клинаниям, не в состоянии с ними справиться» [Шнитке 1994].
Все это попытки понять другие языки и их правила. Однако, как говорил Феллини в ответ на вопрос, о чем его фильмы, «мог бы ска-зать — написал бы роман». Не переводятся языки поэзии, живопи-си, музыки, танца на линейный вербальный язык «простой» прозы…. Как не переводятся сны, тонкие и смутные состояния, бессознатель-ные процессы, вкусы и особенно запахи, медитации и настроения… Огромные пласты так называемого чувственного опыта, которые и пытается описать искусство и которые пока нет надежды соотнести с мозговыми кодами, с однозначным научным «переводом», также представляют серьезные трудности как для нейрофизиологических исследований, так и для моделирования: ведь речь идет не о поро-гах, а о qualia! (См. в связи с этим [Chernigovskaya, Arshavskу 2007; Черниговская 2004d].)
Джекендофф [Jackendoff 2003] предложил перекинуть мост между вычисляющим и самодостаточным мозгом и внешним ми-
главных инструментов искусства: Аристотель, Ньютон, Гёте, Гельм-гольц, Скрябин, Кандинский, Шерешевский... [Cytowic 1989; Engen 1991; Emrich 2002; Черниговская 2004d, 2012b].
Мамардашвили настаивал, что сознание — это парадоксальность, к которой невозможно привыкнуть. Но если раньше, продолжал он, это было предметом прежде всего философии, то сегодня ситуация иная, и не занимается ли естественно-научный подход препарирова-нием «трупа сознания»? Добавлю: похоже, что без кота Шрёдингера и здесь не обошлось…. Жаль, что он не владеет человеческим язы-ком, который и есть доступный нам язык сознания.
|
