Психология интеллекта 4 страница

1) Композиция: х + х' = у; у + у' " z и т. д.

2) Обратимость: у - х = х' или у - х' = х.

3) Ассоциативность: (х + х') + у' = = х + (х' + у') = (z).

4) Общая идентичная операция: х - х = О, у - у " 0 и т. д.

5) Тавтология, или специальная идентичная операция: х + х = х; у + у = у, и т. д. Само собой разумеется, что в этом случае возможно исчисление трансформаций, но для этого необходимо — из-за наличия тавтологий — опреде­ленное число правил, в детали которых мы здесь не будем входить. (См.: J. Piaget. Classes, relations et nombres. Paris, Vrin, 1942. 49)

Классификация “группировок” и основных операций мышления. Изучение проявлений мышления ребенка в эво­люции ведет к признанию не только существования “груп­пировок”, но и их взаимосвязи, то есть отношений, позволяю­щих классифицировать и располагать эти “группировки” в определенном порядке. В самом деле, психологическое су­ществование “группировки” легко опознать по явно выра­женным операциям, на которые способен субъект. И даже более того: пока нет “группировки”, нет и сохранения сово-купностей или целостностей, в то время как появление “груп­пировки” характеризуется появлением принципа сохране­ния. Например, субъект, способный с появлением структуры “группировки” к операциональному рассуждению, будет за­ранее убежден, что целое сохранится независимо от распо­ложения его частей, тогда как раньше он это оспаривал. Фор­мирование этих принципов сохранения мы будем изучать в главе 5, где покажем роль “группировки” в развитии ин­теллекта. Но для ясности изложения важно, прежде всего, описать конечные состояния равновесия мышления, с тем чтобы затем проанализировать генетические факторы, спо­собные объяснить образование этого равновесия. Поэтому, даже рискуя дать несколько абстрактное и схематическое изложение, мы дополним предыдущие рассуждения пере­числением основных “группировок”, вместе с тем оговари­вая, что эта картина будет представлять собой лишь конеч­ную структуру интеллекта и что полностью сохраняется проблема объяснения процессов формирования этих “груп­пировок”.

I. Первая система “группировок” образована так назы­ваемыми логическими операциями, то есть операция­ми, которые имеют исходным пунктом индивидные элементы, рассматриваемые в качестве инвариантных; при осуществлении таких операций ограничиваются тем, что классифицируют эти элементы, подвергают их сериации и т. п.

1. Самая простая логическая “группировка” — это “группировка” классификации, или иерархическо­го включения классов. Она покоится на первой ос­новной операции — объединении индивидов в классы и классов между собой. Классическим образцом такой “группировки” являются зоологические или ботанические классификации, однако по той же ди­хотомической схеме строятся и любые другие каче­ственные классификации.

Возьмем вид А, составляющий часть рода В семей­ства С и т. д. В род В помимо А входят и другие виды: назовем их А' (при этом А' = В - А). Аналогич­но и семейство С будет включать помимо В и дру­гие роды: назовем их В' (где В' = С - В) и т. д. Мы имеем тогда композицию: А + А' = В; В + В' = С; С + С' = D и т. д.; обратимость: В - А' = А и т. д.; ассо­циативность: (А + А') + В = А + (А' + В') = С и т. д., и все остальные признаки группировки. Именноэта первая группировка и порождает классический сил­логизм.

2. Вторая элементарная “группировка” использует операцию, состоящую не в объединении индивидов, рассматриваемых как эквивалентные (как в пер­вой группировке), а в соединении асимметричных отношений, которые выражают различия этих ин­дивидов. Объединение этих различий предполагает тогда последовательный порядок и, следовательно, “группировка” образует “качественную сериацию”. Если отношение 0 < А назвать а, отношение 0 < В — Ь, а отношение 0 < С — соответственно с, то отношение А < В можно назвать тогда а', отношение В < С — Ь' и т. д., и мы получаем группировку а + а' = b; b + b' = C и т. д. Обратная операция состоит в вычитании отношения, что эквивалентно прибавлению обрат­ного отношения. Группировка эта, таким образом, параллельна предыдущей, с той единственной раз­ницей, что операция сложения в этом случае вклю­чает порядок последовательности (и, следовательно, не является коммутативной); на транзитивности, свойственной этой сериации, основывается умоза­ключение А < В, В < С, следовательно, А < С.

3. Третья основная операция — это операция заме­щения, основа эквивалентности, которая объединя­ет в составной класс различные простые классы,

Заметим также, что лучшее доказательство есте­ственного характера целостностей, образованных этими “группировками” операций, состоит в том, что достаточно объединить между собой “группиров­ки” простого включения классов (1) и сериации (2), чтобы получить уже не качественную “группиров­ку”, а “группу”, образованную последовательно­стью целых (положительных и отрицательных) чи­сел. В самом деле, объединение индивидов в классы означает, что они рассматриваются как эквивалент­ные, в то время как их сериация в соответствии с не­которым асимметричным отношением выражает их различия. При рассмотрении свойств объектов нельзя одновременно группировать их и как экви­валентные, и как различные; но если абстрагиро­ваться от свойств, то уже тем самым мы делаем эти индивиды эквивалентными между собой и способ­ными к сериации соответственно некоторому чис­ловому порядку; мы, таким образом, трансфор­мируем их в упорядоченные “единицы”, а именно в этом и состоит конститутивная аддитивная опе­рация целого числа. Аналогичным образом объеди­няя мультипликативные “группировки” классов (5) и отношений (6), мы получаем мультипликатив­ную “группу” положительных (целых и дробных) чисел.

II. Приведенные выше различные системы не исчерпыва­ют всех элементарных операций интеллекта. Действи­тельно, интеллект не ограничивается оперированием с объектами для объединения их в классы, сериации или пересчета. Сфера его действия распространяется равным образом и на построение объекта как таково­го, и этот процесс начинается (как мы увидим в гл. 4) уже с появления сенсо-моторного интеллекта. Разложить объект вновь его составить — это, таким образом, действия, свойственные второй совокупности “груп­пировок”, основные операции которых могут быть на­званы “инфралогическими”, потому что логические операции комбинируют объекты, рассматриваемые как инвариантные. Эти инфралогические операции имеют не меньшее значение, чем операции логические, по­скольку они являются конститутивными элементами понятий пространства и времени, построение которых занимает почти все детство. И как бы резко они ни от­личались от логических операций, они в точности им параллельны. Вопрос о генетических взаимоотношени­ях между этими двумя операциональными системами образует, таким образом, одну из наиболее интересных проблем развития интеллекта.

1. Включению классов соответствует включение в иерархические целостности частей, ранее просто объединявшихся; конечный предел таких включе­ний — объект в целом (при этом неважно, на какой ступени он берется — вплоть до пространственно-временного универсума). Именно эта первая “груп­пировка” сложения частей дает возможность созна­нию до какого бы то ни было собственно научного опыта понять атомистическую композицию — ато­марное строение объектов.

2. Сериации асимметричных отношений соответству­ют операции размещения (пространственного или временного) и качественного перемещения (просто­го изменения порядка, независимо от меры).

3-4. Логическим подстановкам и симметриям соответ­ствуют пространственно-временные симметричные подстановки и отношения.

5-8. Мультипликативные операции представляют со­бой просто комбинации предшествующих опера­ций в соответствии со многими системами или эле­ментами.

Подобно тому как числовые операции могут рас­сматриваться как выражение простого слияния груп­пировок классов и асимметричных отношений, так и операции измерения представляют собой объеди­нение в единое целое операций деления и перемещения.

III. Аналогичная ситуация имеет место и в операциях, от­носящихся к ценностям; эти операции выражают отношения средств и целей, которые играют существен­ную роль в практическом интеллекте (и квантификация которых характеризует экономические ценности).

IV. Наконец, совокупность этих трех систем операций (I-III) может быть выражена в форме простых выска­зываний, что приводит к логике высказываний, по­строенной на основе импликаций и несовместимостей между пропозициональными функциями; именно эта система образует как логику в обычном смысле этого слова, так и гипотетико-дедуктивные теории, характер­ные для математики.

Равновесие и генезис. Цель настоящей главы состояла в том, чтобы найти такую интерпретацию мышления, кото­рая не приходила бы в столкновение с логикой, заданной как первичная и ни к чему не сводимая система, а учитывала бы характер формальной необходимости, присущей аксиомати­ческой логике, полностью сохраняя при этом за интеллектом его психологическую, по существу активную и конструктив­ную, природу.

Существование “группировок” и возможность их стро­гой аксиоматизации удовлетворяет первому из этих двух условий: теория “группировок”, упорядочивающая совокуп­ности логических элементов и операций в целостности, спо­собна достичь формальной точности именно потому, что эти целостности аналогичны тем общим системам, которые ис­пользует математика.

Вместе с тем, с психологической точки зрения, операции являются действиями, способными к композиции и обрати­мыми, но все же еще действиями, что обеспечивает преем­ственность между актом интеллекта и совокупностью адап­тивных процессов.

Однако в предшествующем рассмотрении нам удалось только поставить проблему интеллекта, и перед нами еще в полной мере остается задача найти ее решение. Из факта существования описанных выше “группировок” вытекает лишь то, что мышление на определенном уровне достигает состояния равновесия. Мы узнали также свойства этого рав­новесия; оно является одновременно мобильным и постоян­ным, так что структура операциональных целостностей сохраняется при ассимиляции новых элементов. Кроме того, мы знаем, что это подвижное равновесие предполагает обрати­мость (именно это, впрочем, и составляет содержание опре­деления состояния равновесия, которое дается в физике, и об­ратимость механизмов сложившегося интеллекта следует рассматривать именно исходя из этой реальной физической модели, а не из абстрактной обратимости логистической схе­мы). Но ни констатация этого состояния равновесия, ни даже формулировка его необходимых условий не составляют еще объяснения.

Психологическое объяснение интеллекта состоит в том, чтобы очертить путь его развития, показать, каким образом он с необходимостью завершается охарактеризованным рав­новесием. С этой точки зрения труд психолога можно срав­нить с трудом эмбриолога: сначала это — описание, сводящее­ся к анализу фаз и периодов морфогенеза вплоть до конечного равновесия, образованного морфологией взрослого; но как только факторы, обеспечивающие переход от одной стадии к следующей, выявлены, исследование сразу же становится “каузальным”. Наша задача, следовательно, вполне ясна: необходимо реконструировать генезис или фазы формиро­вания интеллекта, пока мы, таким образом, не дойдем до ко­нечного операционального уровня, формы равновесия ко­торого мы только что описали. И поскольку высшее нельзя свести к низшему (если только не искажать высшее или не обогащать низшее за счет высшего), постольку генетическое объяснение может состоять только в том, чтобы показать, ка­ким образом на каждой новой ступени механизм уже имею­щихся факторов, приводя к еще неполному равновесию, под­водит само уравновешивание этих факторов к следующему уровню. Так мы подходим шаг за шагом к тому, чтобы по­нять постепенное образование операционального равновесия, не преформируя его с самого начала и не вызывая его из не­бытия.

Таким образом, объяснение интеллекта сводится к тому, чтобы поставить высшие операции мышления в преемственную связь со всем развитием, рассматривая при этом само это развитие как эволюцию, направляемую внутренней необходимостью к равновесию. Такая функциональная преемствен ность вполне согласуется с различиями между последовательными структурами. Как мы видели, иерархию поведений, рефлексов и восприятий, глобальных с самого начала, можно представить в качестве прогрессирующего расширения расстояний и прогрессирующего усложнения путей, характеризующих обмены между организмом (субъектом) и средой (объектами); каждое их этих расширений или усложнений представляет, таким образом, новую структуру, тогда их преемственность подчиняется требованиям равновесия, которое должно быть в зависимости от сложности все более и более мобильным. Операциональное равновесие осуществляет эти условия при максимуме возможных расстояний (ибо интеллект стремится охватить универсум) и максимальной сложности путей действия (ибо дедукция способна на самые большие из отклонений). Это равновесие должно, следовательно, пониматься как предел эволюции, этапы которой нам необходимо установить.

Организация операциональных структур, таким образом, уходит своими корнями за пределы рефлексивного мышления, достигая источников самого действия. И поскольку операции сгруппированы во вполне структурированные целостности, их следует сравнивать со всеми структурами низшего уровня, перцептивными и моторными. Итак, путь, по которому должно идти наше исследование, полностью определен: сначала следует проанализировать взаимоотношения интеллекта с восприятием (гл. 3) и моторным навыком (гл. 4) и его социализацию (гл. 6). Только после такого исследования структура группировки, характеризующая живую логику в действии, выявит свою подлинную природу, либо врожденную, либо эмпирическую и просто навязанную средой, либо, наконец, являющуюся выражением все более многочисленных и сложных обменов между субъектом и объектами обменов сначала неполных, нестабильных и необратимых, но затем вследствие самой необходимости равновесия, которой они подчинены, приобретающих постепенно форму обратимой композиции, свойственной группировке.

 

 

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ИНТЕЛЛЕКТ И СЕНСО-МОТОРНЫЕ ФУНКЦИИ

 

 

ГЛАВА 3

ИНТЕЛЛЕКТ И ВОСПРИЯТИЕ

 

Восприятие — это знание, приобретаемое нами об объектах или их движениях в результате прямого и непосредственно осуществляющегося контакта с ними, тогда как интеллект — это знание, существующее лишь тогда, когда в процессе вза­имодействия субъекта с объектом имеют место различного рода отклонения и когда возрастают пространственно-вре­менные расстояния между субъектом и объектами. В силу этого можно было бы предположить, что интеллектуальные структуры и, в частности, операциональные “группировки”, характеризующие конечное равновесие в развитии интеллек­та, с самого начала существуют целиком или частично в фор­ме организаций, общих восприятию и мышлению. Такова, в частности, центральная мыль “теории формы”; сторонни­ки ее — как бы они ни игнорировали понятие обратимой груп­пировки — описали, тем не менее, законы структурирования целого, которые, по этой теории одновременно управляют как восприятием, моторностью и элементарными функция­ми, так и самим умозаключением, в частности силлогизмом (Вертгеймер). Нам также следует исходить из перцептив­ных структур, чтобы выяснить, возможно ли вывести из них объяснение всего мышления, включая “группировки”, как таковые.

Исторический экскурс. Гипотеза о тесной связи между восприятием и интеллектом всегда поддерживалась одними и отвергалась другими. Мы здесь будем упоминать лишь тех авторов, которые проводили экспериментальные исследова­ния, и не будем останавливаться на взглядах многочислен­ных философов, ограничивающихся лишь рассуждениями по этому поводу. При этом мы будем излагать взгляды как тех экспериментаторов, которые объясняют восприятие вме­шательством интеллекта, так и тех, кто стремится вывести ин­теллект из восприятия.

Первым проблему отношений между перцептивными и опе­рациональными структурами (в ее современной форме) по­ставил, несомненно, Гельмгольц. Известно, что визуальное восприятие способно достигать определенной “константно­сти”. Этому посвящалось и посвящается немало работ. Вели­чина воспринимается нами более или менее правильно в пер­спективе, несмотря на заметное уменьшение образа на сетчатке и перспективное уменьшение: форму мы различаем и при из­менении положения, а цвет узнаем не только при полном освещении, но и в тени и т. д. Гельмгольц стремился объяснить эту перцептивную константность вмешательством “неосоз­нанного рассуждения”, которое, по его мнению, корректиру­ет непосредственное ощущение, опираясь на приобретенные знания. Стоит вспомнить, сколько внимания уделял Гельмгольц образованию понятия пространства, чтобы стало ясно то значение, которое имела для него эта гипотеза. И не слу­чайно Кассирер (в свою очередь занимавшийся этими вопро­сами) предположил, что крупный физиолог, физик и геометр стремился объяснить перцептивную константность вмеша­тельством своего рода геометрической “группы”, внутренне присущей интеллекту, еще не осознанному, поскольку речь идет о восприятии.

Сказанное представляет немалый интерес для проводимо­го нами сравнения интеллектуальных и перцептивных меха­низмов. В самом деле, перцептивную константность в сенсо-моторном плане можно сравнить с различными понятиями “сохранения”, характеризующими первые достижения ин­теллекта (сохранение совокупностей, сохранение вещества, веса, объема и т. д. при деформациях, осуществляемых в со­зерцании). Эти понятия сохранения обязаны своим проис­хождением вмешательству “группировки” или “группы” опе­раций, и поэтому если бы визуальную константность можно было приписать неосознанному рассуждению в форме “груп­пы”, то в результате этого имела бы место непосредственная структурная преемственность между восприятием и интел­лектом.

Однако Геринг в свое время уже ответил Гельмгольцу, что вмешательство интеллектуального знания не видоизменяет восприятия: та же оптическая иллюзия или иллюзия веса и т. д. остаются и тогда, когда нам известны объективные величины воспринимаемых объектов. Отсюда можно сделать вывод, что рассуждение отнюдь не вмешивается в восприятие и что кон­стантности обязаны своим происхождением чисто физиоло­гическим регуляциям.

Однако и Гельмгольц, и Геринг были убеждены в наличии ощущений, предшествующих восприятию, и рассматривали в силу этого перцептивную константность как корректиро­вание ощущений, которое Гельмгольц приписывал интеллек­ту, а Геринг — нервным механизмам. По-новому проблема была поставлена после того как Эренфельс в 1891 г. открыл целостные перцептивные гештальты — гештальты-качества (Gestalt-qualitaten). Таким гештальтом является, например, мелодия, которая узнается, несмотря на транспозицию, изме­няющую все ноты (в этом случае, следовательно, ни одно элементарное ощущение не может остаться тем же самым). Это открытие положило начало двум психологическим школам, одна из которых продолжила идеи Гельмгольца в его обраще­нии к интеллекту, а другая — идеи Геринга в отрицании им роли этого последнего.

В самом деле, “школа Граца” (Мейнонг, Бенусси и др.) основывалась на ощущениях, и поэтому гештальты-качества интерпретировались как продукт синтеза: будучи транспони­рованы, они воспринимаются как вызываемые интеллектом. Мейнонг даже построил исходя из этой интерпретации раз­вернутую теорию мышления, основанную на идее целостно­сти (“коллективные объекты”, обеспечивающие связи пер­цептивного и концептуального). В противоположность этому “Берлинская школа”, идеи которой лежат у истоков “психо­логии формы”, исходит из совершенно иной позиции: ощу­щения не рассматриваются этой школой в качестве элемен­тов, предшествующих восприятию или независимых от него (они суть не “структурирующие”, а “структурированные со­держания”), и целостная форма (понятие которой теперь обобщается для всякого восприятия) понимается не как ре­зультат синтеза, а как первооснова, функционирующая неосоз­нанно и обладающая физиологической природой не в меньшей мере, чем психологической. Целостные формы (гештальты) существуют, согласно взглядам “Берлинской школы”, на всех ступенях психической жизни, и поэтому можно надеяться на объяснение интеллекта, исходя из перцептивных структур, вместо того чтобы совершенно непонятным образом вмешивать рассуждение в восприятие, как таковое. В последующих исследованиях так называемая школа Gestaltkreis, к которой принадлежали фон Вейцзекер, Ауэрсперг и др., пыталась расширить идею структуры целого, с самого начала включая в нее восприятие и движение, которые рассматриваются как действующие по необходимости совместно; в этом случае восприятие предполагает вмешательство антиципаций и моторных восстановлений в памяти, которые, не предопределяя собой интеллекта, тем не менее возвеща­ют о нем. Таким образом, это направление можно рассматри­вать как продолжающее (в несколько обновленном виде) гельмгольцевскую традицию, тогда как другие современные авторы, дающие чисто физиологическую интерпретацию вос­приятия (Пьерон и др.), остаются под влиянием Геринга.

Теория формы и ее интерпретация интеллекта. Теория формы заслуживает специального рассмотрения. Дело не толь­ко в том, что большое количество проблем ставится в ней в обновленном виде. Основное — это то, что она дает раз­вернутую теорию интеллекта, которая остается даже для ее противников образцом последовательной психологической интерпретации.

Центральная идея теории формы сводится к тому, что сис­темы психики никогда не образуются путем синтеза или объе­динения элементов, данных до их соединения изолированно, а с самого начала представляют собой организованные цело­стности — гештальты или структуры целого. Именно в силу этого восприятие не является синтезом предшествующих ощущений, а управляется на всех уровнях “полем”, элемен­ты которого зависимы друг от друга уже благодаря тому, что они воспринимаются вместе. Например, черная точка на боль­шом листе бумаги, даже будучи единственной, не может быть воспринята как изолированный элемент, потому что она выделяется в качестве “фигуры” на “фоне”, образованном бумагой, и это отношение “фигура” х “фон” предполагает организацию всего визуального поля. Это тем более верно,что, строго говоря, лист бумаги можно воспринимать как объект (“фигуру”), а черную точку — как отверстие, то есть как единственную видимую часть “фона”. Почему же тогда предпочтение отдается первому способу восприятия? И по­чему, если вместо одной точки мы видим три или четыре на достаточно близком расстоянии друг от друга, невозможно воспрепятствовать их объединению в возможные формы тре­угольников или четырехугольников? Это происходит пото­му, что элементы, воспринимаемые в одном и том же поле, немедленно объединяются в структуры целого, подчиняю­щиеся точным законам — “законам организации”.

Эти законы организации, управляющие всеми отношения­ми поля, являются в гештальтистской гипотезе не чем иным, как законами равновесия; они управляют одновременно как нервными токами, возникающими вследствие психического контакта субъекта с внешними объектами, так и самими этими объектами, включенными в целостную цепь, охватывающую, следовательно, одновременно и организм, и его ближайшую среду. С этой точки зрения, перцептивное (или моторное и т. п.) “поле” сравнимо с силовым (электромагнитным и т. п.) по­лем и управляется аналогичными принципами: принципом минимума, наименьшего действия и т. д. При наличии мно­жества элементов мы придаем им такую форму целого, кото­рая является не любой, а предельно простой формой, вы­ражающей структуру поля: воспринимаемую форму в этом случае будут определять правила простоты, регулярности близости, симметрии и т. д. Отсюда вытекает основной закон целостных форм (так называемый закон “прегнантности”) из всех возможных форм та форма, которая реализуется, все­гда является “наилучшей”, то есть наилучшим образом урав­новешенной.

Более того, “хорошая форма” всегда способна к “транспо­зиции”, как мелодия, у которой переменили все ноты. Такая транспозиция, свидетельствующая о независимости целого по отношению к частям, также объясняется законами рав­новесия: в этом случае имеют место те же самые отношения между новыми элементами, и завершаются они той же самой формой целого, что и отношения, которые были между пред­шествующими элементами, причем происходит все это не бла­годаря акту сравнения, а вследствие повторного образования равновесия (подобно тому, как вода в канале после открытия шлюзов вновь принимает горизонтальную форму, но уже на другом уровне). Характеристике таких “хороших форм” и изучению их транспозиций посвящено огромное число экс­периментальных работ, представляющих определенный ин­терес, однако в детали этих работ здесь не стоит углубляться.

Следует, однако, подчеркнуть наиболее существенную часть рассматриваемой теории, а именно то, что законы орга­низации характеризуются ее сторонниками как независимые от развития и, следовательно, как общие для всех уровней. Это утверждение следует с неизбежностью, если ограничи­вается рассмотрением лишь функциональной организации или “синхронным” равновесием поведений, так как необхо­димость такого равновесия выступает в качестве закона для всех уровней развития, а отсюда вытекает и функциональная непрерывность, на которой мы всегда настаивали. Но обыч­но такому инвариантному функционированию противопо­ставляют последовательные структуры, рассматриваемые с “диахронией” точки зрения, которые как раз и изменяются от одного уровня к другому. Сущность же гештальта — в объе­динении функции и структуры в единое целое под названием организации и в рассмотрении ее законов как неизменных. Поэтому сторонники теории формы стремятся показать, при­влекая внушительный материал, что перцептивные структу­ры — одни и те же не только у маленького ребенка и взросло­го, но вообще у позвоночных всех категорий, а единственное различие между ребенком и взрослым состоит лишь в отно­сительной значимости некоторых общих факторов организа­ции (например, фактора близости), тогда как в совокупности эти факторы остаются одними и теми же, а вытекающие из них структуры подчиняются одинаковым законам.

В частности, в решении гештальтистами знаменитой про­блемы константности восприятия следует выделить два мо­мента: во-первых, константность (например, константность величины) не корректирует начального искажения ощуще­ния, возникающего из-за уменьшения образа на сетчатке, по­скольку не существует начального изолированного ощуще­ния и поскольку образ на сетчатке — это лишь рядовое звено в целостной цепи, соединяющей объекты с мозгом посредством соответствующих нервных токов; следовательно, объек­ту, воспринимаемому в перспективе, немедленно и непосредственно гарантируется его реальная величина просто в силу законов организации, делающих именно эту структуру наи­лучшей. Во-вторых, перцептивная константность, следуя этой теории, не приобретается субъектом, а дана в готовом виде на всех уровнях развития, равным образом и у животного, и у грудного младенца, и у взрослого. Явные же исключения, обнаруживаемые при экспериментах, объясняются сторонни­ками этой концепции тем, что перцептивное поле не всегда достаточно структурировано: константность является наи­лучшей тогда, когда цель (объект восприятия) составляв часть “конфигурации” целого (как это имеет место в последовательном ряду объектов).

Интеллект в этом случае получает изумительно простую интерпретацию, которая, окажись она верной, дала бы воз­можность почти непосредственно связать высшие структу­ры (в частности, рассмотренные нами в гл. 2 “операциональ­ные группировки”) с наиболее элементарными гештальтами сенсо-моторного и даже перцептивного порядка. Особого внимания заслуживают три применения теории формы к изучению интеллекта: применение теории формы Кёлером к сенсо-моторному интеллекту, Вертгеймером — к структуре силлогизма и Дункером — к интеллектуальному акту в целом

По Кёлеру, о появлении интеллекта можно говорить тог­да, когда восприятие не продолжается непосредственно в дви­жениях, способных обеспечить достижение цели. Шимпанзе, находящийся в клетке, стремится достать фрукт, до которого невозможно дотянуться рукой; в этом случае необходимо промежуточное средство, употребление которого и определит то усложнение, которое свойственно интеллектуальному дей­ствию. В чем же оно состоит? Если палка, предоставленная обезьяне, помещена параллельно руке, она тотчас же вос­принимается ею как возможное продолжение руки, тогда как в любом другом положении она будет рассматриваться как ин­дифферентный объект. Таким образом, палка, бывшая до опре­деленного момента нейтральной, фактически приобретает значение только в результате ее включения в структуру це­лого. В результате этого происходит “переструктурирование” поля, и именно такие внезапные переструктурирования и характеризуют, по Кёлеру, интеллектуальный акт. В пере­ходе от структуры менее хорошей к лучшей состоит сущность этого “схватывания”; интеллект, следовательно, оказыва­ется простым продолжением восприятия, но продолжением опосредованным или косвенным.

С аналогичным принципом объяснения мы встречаемся у Вертгеймера в его гештальтистской интерпретации силло­гизма. Большая посылка является “формой”, которую мож­но сравнить с перцептивной структурой: “все люди” обра­зуют в соответствии с этим совокупность, расположенную внутри совокупности “смертных”. Подобный же принцип положен в основу и меньшей посылки: “Сократ” — это инди­вид, расположенный внутри круга “людей”. Операция, полу­ченная из этих посылок заключения — “следовательно, Сократ смертен”, — сводится просто к переструктурированию целого путем удаления промежуточного круга (“люди”), после того как этот круг вместе с его содержанием помещен внутрь боль­шого круга (“смертные”). Умозаключение, следовательно, представляет собой, согласно Вертгеймеру, “перецентровку”: “Сократ” как бы децентрируется из класса “людей”, для того чтобы оказаться перецентрированным в класс “смертных”. Силлогизм, таким образом, подчиняется общей организации структур; в этом он аналогичен переструктурированиям, ха­рактеризующим практический интеллект, по Кёлеру, с той только разницей, что здесь мы имеем дело уже не с действием, а с мышлением.