ЕВРОТРЭШ

 

Я был настроен против всего и против всех. Я не хотел видеть людей вокруг себя. Такая неприязнь не была следствием какой‑то сильной изнуряющей тревоги; а была просто зрелым признанием моей собственной психологической ранимости и отсутствия качеств, необходимых для поддержания с кем‑то дружеских отношений. Разные мысли боролись за место под солнцем в моем перегруженном мозгу точно так же, как я отчаянно старался придать им какой‑нибудь порядок, могущий послужить стимулом для моей вялой и апатичной жизни.

Для других Амстердам был волшебным местом. Жаркое лето; молодые люди, наслаждающиеся достопримечательностями города — олицетворения индивидуальной свободы. Для меня же он был скучной чередой размытых теней. Яркий солнечный свет раздражал меня и я редко выбирался из дома до наступления темноты. Днем я смотрел по телевизору программы на английском и голландском и курил много марихуаны. Рэб оказался далеко не гостеприимным хозяином. Абсолютно не чувствуя своей нелепости, он сообщил мне, что в Амстердаме известен под именем Робби.

Отвращение ко мне Рэба/Робби казалось вспыхивало ярким пламенем за маской его лица, выкачивая кислород из маленькой передней, в которой я устроил себе лежбище. Я замечал, как мускулы его скул дергались в едва сдерживаемой ярости, когда он приходил домой — грязный, мрачный и усталый от тяжелой физической работы, — и находил меня, размякшего перед ящиком с привычным косяком в руке.

Я был обузой. Я провел здесь всего четырнадцать дней, будучи три недели на чистяке. Физические симптомы отнятия пошли на убыль. Если можешь продержаться месяц, у тебя есть шанс. Тем не менее, я чувствовал, что пришло время подыскать себе свою квартиру. Моя дружба с Рэбом (теперь, разумеется, переименованным в Робби) не выжила бы на основе смоделированной мною односторонней эксплуатации. А что еще того хуже — мне было на все насрать.

Однажды вечером, примерно через две недели после того, как я у него поселился, Рэб решил, что с него достаточно.

— Когда ты соберешься начать искать работу, мужик? — спросил он с явно напускным безразличием в голосе.

— Я ищу, приятель. Вчера прошвырнулся по городу, попробовал поискать кое‑какие мазы, понимаешь? — неприкрытая ложь, сказанная мной с изобретательной искренностью.

Так мы и жили — наигранная цивилизованность с подтекстом обоюдного антагонизма.

Я сел на 17‑й трамвай, шедший в центр из небольшого депрессивного квартала Рэба/Робби в западном секторе. Ничего и никогда не происходит в таких местах, как наше, голландцы называют их Slotter Vaart; Везде панельные стены и бетон. Один бар, один супермаркет, один китайский ресторан. Везде одно и то же. Необходим центр города, чтобы уловить дух места. Я мог опять вернуться в Уэстер Хэйлис или на Кингсмид, в одно из тех мест, от которых я и смотался сюда. Только убежать мне не удалось. Один мусорный бак в трущобах в стороне от action strasser ничем не отличается от множества других, и не важно, в каком городе он находится.

В своем нынешнем душевном состоянии я ненавидел любое общение с людьми. И Амстердам — скверное место в такой ситуации. Не успел я задымить в Дамраке, как тут же ко мне пристали. Я ошибся, начав озираться по сторонам, пытаясь сориентироваться.

— Француз? Американец? Англичанин? — спросил меня парень арабского вида.

— Отъебись, — прошипел я.

Даже уйдя от него в английский книжный магазин, я мог слышать его голос, перечисляющий наркоту в ассортименте.

— Гашиш, героин, кокаин, экстази...

Предполагая расслабиться во время осмотра книг, я оказался поставленным перед внутренней дилеммой: спереть ли книжку? Решив этого не делать, я вышел, опасаясь, что желание станет нестерпимым. Довольный собой, я прошел через Площадь Дама в глубь квартала красных фонарей. Холодные сумерки сгустились над городом. Я прогуливался, наслаждаясь наступлением темноты. На боковой от канала улочке, рядом с тем местом, где в окнах сидят шлюхи, мне навстречу с угрожающей скоростью шагал мужчина. Я быстро решил схватить его за шею и задушить на месте, если он попытается завести со мной разговор. С этим кровожадным намерением я сфокусировал внимание на его адамовом яблоке, и мое лицо исказила презрительная усмешка, когда я увидел, что его холодные глаза насекомого медленно наполнились страхом от дурного предчувствия.

— Время... у вас есть часы? — боязливо спросил он.

Я резко мотнул головой, решительно шагая мимо него, и ему пришлось выгнуть свое тело, чтобы не столкнуться со мной и не свалиться на мостовую. На Варместраат уже было не так легко. Молодая шпана устроила ряд уличных драк; фаны Аякса и Зальцбурга. Кубок УЕФА. Да. Я не мог вынести суеты и криков. Шум и движение нервировали меня больше, чем сама угроза насилия. Следуя линии наименьшего сопротивления, я свернул на боковую улочку и зашел в полутемный бар.

Тихий, спокойный райский уголок. Кроме темнокожего мужчины с желтыми зубами (я никогда еще не видел настолько желтые зубы), увлеченно игравшего в пинболл, единственными обитателями этого места были бармен и женщина, сидевшая на стуле у барной стойки. Они распивали бутылку текилы, и их смех и интимное поведение указывали, что их отношения давно перешли черту обыденного общения обслуги с клиентом.

Бармен наливал женщине стопку текилу. Они были слегка пьяны, выставляя напоказ свой приторный флирт. Мужчине потребовалось какое‑то время, чтобы, наконец, заметить мое присутствие в баре. На самом деле, той женщине пришлось привлечь его внимание ко мне. В ответ, глядя на нее, он лишь смущенно пожал плечами, хотя было очевидно, что ему наплевать на меня. И еще я почувствовал, что был для него помехой.

В определенных состояниях сознания я был бы оскорблен этим пренебрежением и, несомненно, начал бы качать права. В некоторых других состояниях я сделал бы гораздо больше. В настоящий же момент я радовался, что меня игнорируют, это лишь подтверждало, что я был положительно невидим, чего и добивался. Мне было все по барабану.

Я заказал Хайнекен. Женщина, казалось, хотела втянуть меня в их беседу. Я же намеревался избежать контакта. Мне нечего было сказать этим людям.

— Ну и откуда же ты приехал с таким акцентом? — засмеялась она, пронизывая меня своим рентгеновским взглядом.

Когда ее глаза встретились с моими, я тут же углядел тип человека, который, несмотря на кажущуюся дружелюбность, инстинктивно желает манипулировать людьми. Возможно, я попросту увидел свое отражение. Я улыбнулся.

— Из Шотландии.

— Правда? Откуда? Глазго? Эдинбург?

— На самом деле отовсюду, — ответил я вкрадчиво пресыщенным голосом.

Какое значение имело, из каких неразличимых говеных городов и трущоб я выполз, когда рос в этой скучной и отвратительной маленькой стране?

Она засмеялась, даже задумалась на мгновение, как будто я сказал что‑то действительно стоящее.

— Отовсюду, — повторила она, — прямо как я. Отовсюду.

Она представилась как Крисси. Ее бойфренда, или того, кто ухлестывая за ней, собирался стать ее бойфрендом, звали Ричардом. Из‑за барной стойки Ричард украдкой кидал на меня обиженные взгляды, пока я не повернулся к нему лицом, уловив его гримасы в зеркале. Он ответил утиным качанием головы, сопровождаемым словом «Привет», расстроенным шипением и неловким пощипыванием своей крысиной бородки на покрытом оспинами лице, скорее подчеркивающей, а не скрывающий лунный пейзаж, из которого она росла.

Крисси болтала в беспорядочной, экспансивной манере, высказываясь об окружающем мире и приводя показательные примеры из своей жизни в качестве доказательства своих суждений. У меня есть привычка — смотреть на голые руки людей. Руки Крисси были испещрены следами заживших царапин; вроде тех, которые остаются после трансплантации тканей для сокрытия швов. Еще более заметными были следы от порезов, свидетельствовавшие своей глубиной и расположением больше о ненависти к самой себе, о реакции на глубокое разочарование, а никак не о серьезной попытке самоубийства. Ее лицо было открытым и живым, но в ее водянистых глазах просматривался аспект униженности, обычный для травмированных людей. Я читал ее как старую потертую карту всех мест, где ты не хочешь побывать: наркомания, умственное расстройство, наркопсихоз, сексуальная эксплуатация. В Крисси я видел ту, кому не нравится ни этот мир, ни она сама, и она пытается улучшить свое положение с помощью ебли и наркоты, не понимая, что только осложняет себе жизнь, усугубляя проблему. Я и сам был знаком с некоторыми из тех мест, в которых побывала Крисси. Но она выглядела так, словно была очень плохо снаряжена для подобных путешествий и, похоже, задерживалась там намного дольше, чем другие.

В данный момент ее проблемы заключались в выпивке и Ричарде. Моей первой мыслью было то, что она заслуживала обоих. Я нашел Крисси довольно омерзительной. Ее тело было покрыто слоем твердого жира вокруг живота, лодыжек и бедер. В ней я видел забитую женщину, чье единственное сопротивление эффекту среднего возраста заключалось в решении носить молодежную одежду, слишком облегающую и откровенную для ее мясистой фигуры.

Ее одутловатое лицо флиртующе cтроило мне ужимки. Меня слегка поташнивало от этой женщины; она лишилась привлекательности, но бессознательно продолжала пытаться демонстрировать давно потерянный сексуальный магнетизм, словно не замечая гротескной водевильной карикатурности того, что его подменило. Именно тогда, как парадоксально это не звучит, ужасный импульс, скорее всего берущий начало из внутренностей моих гениталий, поразил меня: этот человек, к которому я испытываю отвращение, эта женщина станет моей любовницей.

Почему же это должно было случиться? Наверное из‑за моей естественной извращенности; возможно Крисси была тем странным театром, где отвращение встречается с привлекательностью. Может быть, я восхищался ее упрямому нежеланию признаться в безжалостном увядании ее возможностей. Она вела себя так, словно новые, будоражащие, восхитительные события ждали ее за углом, несмотря на все доказательства обратного. Я чувствовал беспричинное желание, как и обычно при встрече с таким типом людей, тряхнуть ее и выкрикнуть правду ей в лицо: «Ты — бесполезный, уродливый кусок мяса. Твоя жизнь до сих пор была безнадежной и отвратительной, и впредь она станет только еще хуже. Перестань лгать самой себе».

Переполняемый конфликтующей массой эмоций я активно презирал каких‑то людей, одновременно планируя их соблазнение. Только гораздо позже я признавал, к своему ужасу и стыду, что эти чувства ни капли не конфликтовали. На этот раз, тем не менее, я не был уверен, флиртовала ли Крисси со мной или лишь поддразнивала этого убогого Ричарда. Возможно, она и сама не была в этом уверена.

— Мы завтра едем на пляж. Ты просто обязан поехать с нами, — заявила она.

— Было бы замечательно, — широко улыбнулся я и лицо Ричарда потеряло цвет.

— Мне, возможно, придется работать... — нервно заикнулся он.

— Ну, тогда, если ты нас не повезешь, мы поедем сами! — она жеманно улыбнулась в манере маленькой девочки — тактика, часто используемая шлюхами, которой она, несомненно, когда‑то была, пока обладала внешностью, приносящей деньги.

Я безусловно врывался в раскрытые ворота.

Мы выпили еще и поговорили, пока все более нервничающий Ричард не закрыл бар, а потом пошли в кафе немного дунуть. Время нашего свидания было окончательно определено; я жертвовал своей ночной жизнью ради дневных пляжных забав с Крисси и Ричардом.

На следующий день, Ричард был очень напряженный, когда вез нас на пляж. Я получал удовольствие, смотря, как белели костяшки его пальцев, сжимавших руль, когда Крисси, изогнувшись на переднем сиденье, завела со мной фривольный и относительно кокетливый разговор. Любая глупая шутка или несмешной анекдот, лениво слетавшие с моих губ, встречались взрывами неистового хохота со стороны Крисси, в то время как Ричард страдал в напряженном молчании. Я мог чувствовать, как ненависть ко мне возрастала по нарастающей, сокрушая его, срывая дыхание, помрачив его мыслительный процесс. Я чувствовал себя как проказливый ребенок, увеличивающий громкость на телевизоре с единственной целью разозлить взрослых.

Он невольно осуществил некоторое подобие мести, когда вставил в магнитофон кассету с Carpenters. Я корчился от дискомфорта, пока они с Крисси хором подпевали.

— Такая ужасная потеря, Кэрен Карпентер, — серьезно сказала она. Ричард кивнул, угрюмо соглашаясь.

— Жалко, не правда ли, Юэн? — спросила Крисси, желая включить меня в их странный мини‑фестиваль скорби по поводу этой мертвой поп‑звезды.

Я улыбнулся в доброжелательной, но слегка наплевательской манере.

— Мне насрать. По всему миру есть люди, которым нечего есть. Почему я должен испытывать сожаление по поводу сверхпривилегированной ебанутой янки, которую так много трахали, что она оказалась не в состоянии донести ложку жратвы до своего рта?

Последовало удивленное молчание. Наконец Крисси заныла:

— У тебя гадкий, циничный ум, Юэн!

Ричард чистосердечно согласился, не в силах скрыть свое удовольствие от того, что я расстроил ее. Он даже стал подпевать песенке «Top of the World». После этого они с Крисси начали что‑то говорить на голландском и хихикать.

Меня не возмутило это временное отлучение. По правде говоря, я наслаждался их реакцией. Ричард попросту не понимал тип таких людей, как Крисси. Я чувствовал, что ее привлекали уродство и цинизм, потому что она считала себя способной изменить людей. Во мне она видела вызов. Раболепное ухаживание Ричарда иногда забавляло ее, но все же он был подобен коротким каникулам, а не постоянному сидению дома, совершенно пресному и скучному. Пытаясь стать таким, по его мнению, как она хочет его видеть, он не оставил ей ничего для изменения, не давая получить ей удовлетворение от действительно сильного влияния на отношения друг с другом. А покамест она будет держать этого дурака рядом на привязи, чтобы он потакал ее безграничному тщеславию.

Мы лежали на пляже. Мы кидали друг другу мяч. Это было некоей карикатурой на то, что люди делают на пляже. Я начал чувствовать себя неудобно от этой ситуации и жары и пошел полежать в теньке. Ричард бегал вокруг в своих обрезанных джинсах; загорелый и атлетичный, несмотря на слегка вздутый живот. Крисси выглядела смущающе дряблой.

Когда она пошла за мороженым, впервые оставив меня с Ричардом наедине, я почувствовал, что слегка начинаю нервничать.

— Она изумительна, не правда ли! — с энтузиазмом заявил он.

Я с неохотой улыбнулся.

— Крисси через многое прошла.

— Да, — признал я. Это я уже и сам понял.

— Я к ней отношусь совсем не так, как к другим женщинам. Я давно с ней знаком. Иногда мне кажется, что ее надо защищать от нее самой.

— Это слишком концептуально для меня, Ричард.

— Ты знаешь, о чем я. Ты прячешь руки.

Я почувствовал, как моя нижняя губа искривилась в инстинктивной обиде. Детская, абсолютно нечестная ответная реакция кого‑то, кто на самом деле не был обижен, но делает вид, что обижен, чтобы оправдать грядущую агрессию к собеседнику или заставить его заткнуться. Для меня такое поведение было вторым "я". Я был доволен тем, что он чувствовал, будто выяснил все обо мне; с иллюзией власти надо мной он станет дерзким и потому неосторожным. А я подловлю момент и вырву у него сердце. Он не был такой уж сложной мишенью, лежа рядом на рукаве своей рубашки. Во всей этой ситуации мои с Ричардом отношения были настолько же важны, насколько и отношения между мной и Крисси — в каком‑то смысле она была местом битвы, на котором развернулась наша дуэль. Наша естественная антипатия, возникшая при первой встрече, прошла тепличный период в оранжерее продолжавшегося контакта. За поразительно короткое время она распустилась в полноценную ненависть.

Ричард нисколько не раскаивался в своем бестактном замечании. Напротив, он продолжил атаку, пытаясь создать из меня подходящую фигуру для своей ненависти:

— Мы, голландцы, отправились в Южную Африку. Вы, британцы, угнетали нас. Вы засунули нас в концлагеря. Вы придумали концлагеря, а не нацисты. Это вы их научили этому, так же как и вы научили их геноциду. Вы были более эффективны с маори в Новой Зеландии, чем Гитлер с евреями. Я не оправдываю то, что буры делают в Южной Африке. Никогда. Никоим образом. Но вы, британцы, заложили ненависть в их сердца, сделали их жестокими. Угнетение порождает угнетение, а не разрешение конфликта.

Я почувствовал прилив злости. Меня почти подмывало толкнуть речь, что я шотландец, а не британец, и Шотландия была последней оккупированной колонией Британской Империи. Хотя я сам в это не особенно верю — шотландцы угнетают сами себя своей одержимостью по поводу англичан, которая и порождает у них ненависть, страх, раболепство, зависимость и презрение. Кроме того, я не собирался ввязываться в спор с этим самовлюбленным идиотом.

— Не могу утверждать, что знаю много о политике, Ричард. И все же, мне кажется, что твой анализ отдает субъективностью.

Я встал, улыбаясь Крисси, вернувшейся со стаканчиками с Хаген‑Дазом, украшенными на верхушке затейливой розочкой.

— Ты знаешь кто ты, Юэн? Знаешь? — приставала она.

Крисси явно обдумывала какую‑то тему, пока ходила за мороженым. Теперь она обрушит свои наблюдения на нас. Я пожал плечами.

— Посмотрите‑ка на этого Мистера Клевого. Везде бывал, все пробовал. Ты точно такой же, как Ричард и я. Бездельничаешь и гуляешь. Куда это ты собирался ехать после Амстердама?

— На Ибицу или Римини, — ответил я.

— Туда, где рейверские тусовки и экстази, — заключила она.

— Там хорошие тусовки, — кивнул я. — Побезопаснее джанка.

— Это, может, и правда, — сказала она раздражительно, — но ты просто Евротрэш, Юэн. Мы все такие. Сюда примывает всякое отребье. Амстердамский порт. Мусорный бак для европейского хлама.

Я улыбнулся и достал новую бутылку Хайнекена из корзинки Ричарда.

— За это стоит выпить. За Евротрэш! — провозгласил я тост.

Крисси с энтузиазмом ударила своей бутылкой по моей. Ричард неохотно присоединился к нам.

Ричард, конечно же, был голландцем, но вот акцент Крисси было гораздо сложнее определить. У нее временами появлялся Ливерпульский выговор, наводивший на мысль о каком‑то непонятном гибриде английского и французского среднего класса, хотя я был уверен, что этот акцент напускной. И все же я вообще не собирался спрашивать, откуда она, чтобы не дать ей возможность ответить: отовсюду.

Когда мы тем вечером вернулись в Дам, я мог заметить, что Ричард страшится худшего. В баре он тщетно пытался споить нас, отчаянно стараясь свести то, что должно было случиться, к нулю и облому. Его лицо приняло измученное выражение. Я собирался домой вместе с Крисси. Это было настолько очевидно, что она могла с таким же успехом дать объявление в газете.

— Я так устала, — зевнула она. — Это все морской воздух. Проводишь меня домой, Юэн?

— Почему бы тебе не подождать, пока я закончу работу? — простонал в отчаянии Ричард.

— О, Ричард. Я совершенно измотана. Не беспокойся, Юэн доведет меня до станции, да?

— Где ты живешь? — прервал ее Ричард, обращаясь ко мне, пытаясь получить хоть долю контроля над событиями.

Я приподнял ладонь руки, отмахнувшись от его вопросов, и повернулся обратно к Крисси.

— Это самое меньшее, что я могу сделать после того, как вы с Ричардом позволили мне сегодня так хорошо провести время. Кроме того, мне тоже пора спать, — продолжил я низким, маслянистым голосом, позволяя ленивой усталой улыбке появиться на моем лице. Крисси чмокнула Ричарда в щеку.

— Я позвоню тебе завтра, детка, — сказала она, смотря на него так, как мать смотрит на недовольного ребенка.

— Спокойной ночи, Ричард, — улыбнулся я, когда мы уже уходили.

Я распахнул дверь для Крисси, и когда она вышла, оглянулся назад, посмотрел на измученного дурака за барной стойкой, подмигнул ему, приподняв брови:

— Сладких снов.

Мы прошли через квартал красных фонарей, через каналы Вурбург и Ахтербург, наслаждаясь свежим воздухом и городской суетой.

— Ричард невероятно ревнив. Так раздражает, — задумчиво сказала Крисси.

— Нет сомнений, что его сердце в правильном месте, — отозвался я.

Мы шли к Центральной Станции в полнейшей тишине, к тому самому месту, где останавливался трамвай Крисси. Она жила прямо за стадионом Аякса. Я решил, что пришло время огласить мои намерения. Я повернулся к ней и сказал:

— Крисси, я хочу провести эту ночь с тобой.

Она посмотрела на меня с полузакрытыми глазами и выдвинутой вперед челюстью.

— Я думала, что ты захочешь, — самодовольно ответила она. Крисси обладала просто потрясающим высокомерием.

Дилер, стоявший на мосту над Ахтербургским каналом, окинул нас своим взглядом. Демонстрируя тонкое понимание нужного времени и знание рынка, он прошипел: «Экстази для секса». Крисси вскинула брови и стала было останавливаться, но я потащил ее дальше. Говорят, что экстази хорош для ебли, но лично я под ним могу только танцевать и обниматься. Да и вообще, мой последний раз был так давно, что мои яйца попросту распирало от желания. Последнее, что мне было нужно, так это афродизиак. Крисси мне не нравилась. Мне нужен был трах; все просто. Джанк имеет тенденцию накладывать сексуальный мораторий на потребителя и пост‑героиновое сексуальное пробуждение захватывает тебя без всякой пощады — зуд, который только и ждет, чтобы его почесали. Мне надоело сидеть и дрочить в передней Рэба/Робби, распространяя затхлый мускусный запах спермы, смешивающейся с дымом гашиша.

Крисси делила квартиру с нервной смазливой девушкой, Маргрит, которая постоянно кусала свои ногти, закусывала нижнюю губу и говорила на беглом голландском и медленном английском. Мы немножко поболтали, потом мы с Крисси направились к кровати в ее спальне в пастельных тонах.

Я начал целовать и трогать ее, и мысли о Ричарде не покидали меня ни на секунду. Я не хотел сексуальных игр, я не хотел заниматься любовью, не с этой женщиной. Я хотел выебать ее. Сейчас же. Единственной причиной, по которой я лапал ее, был Ричард; полагая, что потратив время на это и сделав все должным образом, я добьюсь большего контроля над ней, тем самым получив возможность доставить ему больше неприятностей.

— Трахни меня... — прошептала она.

Я откинул одеяло и непроизвольно скривился, увидев ее влагалище. Оно было ужасным: воспаленное и в шрамах. Она слегка смутилась и застенчиво объяснила:

— Мы с подружкой забавлялись игрой... с пивными бутылками. Просто все немножко вышло из‑под контроля. У меня здесь все воспалено... — она потерла свою промежность, — трахни меня в попку, Юэн, мне это нравится. У меня тут есть вазелин.

Она нагнулась над спальным столиком и вытащила банку с KY. Она начала намазывать мой эрегированный член.

— Ты ведь не будешь возражать? Сунуть мне в попку? Давай любить друг друга как животные, Юэн... мы и есть животные, Евротрэш, помнишь?

Она перевернулась и стала намазывать вазелином свою задницу, начиная со складок, а затем и саму дырку. Когда она закончила, я засунул ей палец, проверяя на дерьмо. Против анального секса я ничего не имею, но терпеть не могу дерьма. Дырка была чистой, кроме того, гораздо симпатичнее ее пизды. Ее будет гораздо приятнее пялить туда, чем в воспаленную разодранную щелку, испещренную шрамами. Игры с вылизыванием. На хуй. С Маргрит? Уверен, что нет! Даже отстранясь от эстетики, я боялся кастрации, представляя ее дырку полной битого стекла. Мне хватит и ее задницы.

Она, несомненно, делала это раньше много раз — настолько легко я вошел в ее задницу. Я схватил ее тяжелые ягодицы обеими руками, в то время как ее отвратное тело прогибалось передо мной. Думая о Ричарде, я прошептал ей:

— Я думаю, что тебя надо защищать от тебя самой.

Я агрессивно дергался и был шокирован, увидев свое отражение в зеркале — перекошенное, ухмыляющееся, уродливое лицо. Энергично потирая свою воспаленную пизду, Крисси кончила, ее толстые складки болтались из стороны в сторону, когда я выпустил свою струю ей в ректум.

После секса я почувствовал сильное омерзение. Просто лежать рядом с ней было пыткой. Тошнота почти овладела мной. В какой‑то момент я попытался отвернуться от нее, но она обняла меня своими большими рыхлыми руками и прижала к своим грудям. И я лежал, истекая холодным потом, переполняемый отвращением к самому себе, сжатый между ее грудей, которые оказались на удивление маленькими для ее телосложения.

В течение нескольких недель мы с Крисси продолжали трахаться, всегда в той же позиции. Раздражение Ричарда при виде меня увеличивалось прямо пропорционально этим сексуальным занятиям, и хотя я и согласился с Крисси не рассказывать Ричарду о наших с ней отношениях, они были более или менее открытым секретом. При любых других обстоятельствах я бы потребовал прояснить роль этого пиздострадальца в нашей тусовке. Впрочем, я уже планировал оградить себя от общения с Крисси. Для этого, рассуждал я, лучше всего было держать Крисси и Ричарда вместе. Странно было то, что у них, казалось, не было широкого круга близких друзей, только поверхностные знакомства с такими типами, как Сайрус, мужик, игравший в пинболл в баре Ричарда. Принимая это во внимание, последнее, что я хотел сделать — это настроить их друг против друга. Если это произойдет, я никогда не смогу избавиться от Крисси, не доставив этой неуравновешенной суке сильной боли. Какие бы у нее не были недостатки, этого ей больше не надо было.

Я не обманывал Крисси; и сейчас, вспоминая обо всем, не пытаюсь оправдаться перед самим собой за то, что случилось. Я могу это сказать с полной уверенностью, и точно помню наш разговор в кафе на Утрехтстраат. Крисси была очень самонадеянна и строила планы о том, как я перееду к ней жить. Это было вызывающе неуместно. Тут же я открыто высказал ей то, что исподволь говорил своим отношением к ней в течение всего нашего знакомства, и она бы поняла это, если бы только удосужилась заметить.

— Не ожидай от меня того, чего я не могу тебе дать, Крисси. Ты тут не при чем. Все дело во мне. Я не могу быть связан серьезными отношениями. Я никогда не смогу стать тем, кем ты хочешь меня видеть. Я могу быть другом. Мы можем трахаться. Но не проси меня дать тебе нечто большее. Я не могу.

— Кто‑то, должно быть, причинил тебе действительно сильную боль, — сказала она, покачивая головой, выдыхая гашишный дым над столом.

Она пыталась превратить свое чувство обиды в жалость ко мне, и у нее это плохо получалось.

Я помню наш разговор в кафе так хорошо потому, что он произвел на нее совершенно противоположный эффект, нежели я рассчитывал. Ее стало тянуть ко мне еще сильнее; как будто я бросил ей новый вызов.

Такова была правда, но, возможно, далеко не вся. Я не мог жить с Крисси. Никогда нельзя возбудить в себе чувство там, где его нет. Но наступило время перемен. Я ощутил себя физически и ментально сильнее, почувствовал готовность раскрыться, готовность содрать с себя непрошибаемую скорлупу замкнутости. Оставалось только найти подходящего человека.

Я получил работу портье‑то‑портье‑се в маленьком отеле в Дамраке. Долгие рабочие часы тянулись без всякого общения и я проводил его за чтением или просмотром телепрограмм, осторожно шикая на молодого пьяницу или обкуренных гостей, бродивших по отелю в любое время дня и ночи. Днем же я начал посещать уроки голландского.

К облегчению Рэба/Робби я съехал с его квартиры и поселился в комнате в красивом домике, почти примыкающем к узенькому каналу Йордаан. Домик был новым, недавно полностью перестроенным по причине того, что предыдущее здание обвалилось и съехало в рыхлый песок Амстердамской почвы, но, несмотря на новизну, он был построен в том же традиционном стиле, что и его соседи. И плата была на удивление по карману.

После того, как я переехал, Рэб/Робби опять стал походить на себя прежнего. Он стал более дружелюбным и общительным по отношению ко мне, приглашал меня выпить или покурить, познакомиться с его друзьями, которых до этого он держал подальше от меня, опасаясь, что они будут испорчены этим джанки. Все его друзья были словно перенесены машиной времени из шестидесятых, курили гашиш и до смерти боялись «тяжелой наркоты». Хотя у меня не было так много свободного времени, мне было приятно по новой наладить отношения с Рэбом/Робби. Одним субботним днем мы сидели в кафе Флойд и почувствовали себя вполне комфортабельно для того, чтобы выложить свои карты на стол.

— Я рад видеть, что ты, наконец, устроился, — сказал он. — Ты был в полной жопе, когда только приехал сюда.

— Спасибо тебе за то, что ты приютил меня, Рэб... Робби, но ты был не самым гостеприимным хозяином, должен тебе сказать. У тебя была такая кислая физиономия, когда ты возвращался вечерами домой.

Он улыбнулся.

— Я понимаю, о чем ты говоришь. Наверно, я заставил тебя чувствовать себя еще хуже. Но ты испугал меня, понимаешь? Я работаю, как последний пидор весь день, прихожу домой, и там сидит этот обдолбанный уебок, пытающийся слезть с иглы... понимаешь, я думал, типа, кого я сюда затащил, чувак?

— Да. Я полагаю, что производил отталкивающее впечатление и был немногим лучше кровопийцы.

— Нет, ты не был настолько плох, — заключил он, весь размякший от нашего разговора. — Я уж слишком напрягся. Просто, смотри так, я такой парень, которому нужно его собственное личное пространство, просекаешь?

— Я могу понять это, приятель, — сказал я, ухмыляясь, и проглатывая кусок космопирожка. — Я улавливаю посланные тобой космические вибрации.

Рэб/Робби засмеялся и сильно затянулся сплиффом. Он вообще раздобрел.

— Ты знаешь, мужик, я ведь точно вел себя как говнюк. Весь этот бред с Робби. Зови меня так, как ты меня всегда звал. Как в Шотландии, в Толлкроссе. Рэб. Вот кто я. Вот кем я всегда буду. Рэб Доран. Бунтари Толлкросса. БТК. Пиздатые были времена, а?

На самом деле то были довольно поганые времена, но дом всегда кажется привлекательнее тогда, когда ты вдали от него, и в особенности, когда он вспоминается в дымке гаша. Словно сговорившись, я присоединился к его фантазиям, мы поностальгировали, выдув еще больше косяков перед тем, как отправиться по барам, где мы нажрались до свинячьего визга.

Несмотря на реанимацию нашей дружбы, я проводил с Рэбом очень мало времени, в основном из‑за работы. Днем, если я не ходил учиться языку, я зубрил грамматику или спал перед ночной сменой. Среди жильцов в нашей квартире была одна женщина по имени Валерия. Она помогала мне осваивать голландский, в изучении которого я начал добиваться больших успехов. Мое знание разговорных французского, испанского и немецкого также быстро улучшалось из‑за большого количества туристов, с которыми мне приходилось общаться в отеле. Валерия стала хорошим другом; и что еще важнее — у нее была подружка по имени Анна, в которую я влюбился.

Это было прекрасное время. Мой цинизм испарился и жизнь стала видеться приключением с неограниченными возможностями. Само собой разумеется, я перестал встречаться с Крисси и Ричардом и редко появлялся в районе красных фонарей. Они казались остатками гнусного и грязного периода моей жизни, периода, с которым я навсегда покончил. Я больше не испытывал желания и надобности намазывать свой член вазелином, чтобы погрузить его в дряблую задницу Крисси. У меня была красивая молодая подружка, с которой я мог заниматься любовью, и именно этим мы и занимались большую часть дня перед тем, как я выходил на свою вечернюю работу, еле волоча ноги от секса.

Без преувеличения, жизнь была идиллической на протяжении всего оставшегося лета. Все это изменилось одним днем; теплым, ясным днем, когда мы с Анной сидели на центральной площади Дама. Я весь сжался, когда увидел Крисси. Она направлялась в нашу сторону. На ней были темные очки и она казалась еще более обрюзгшей, чем раньше. Она была нарочито вежливой и настояла на том, чтобы мы сходили в бар Ричарда на Вормесстраат и пропустили по маленькой. Я неохотно согласился, решив, что отказ может послужить причиной истерики.

Ричард был искренне рад тому, что у меня подружка и она не Крисси. Я никогда не видел его более открытым. Я чувствовал себя слегка виноватым за то, что подверг его таким пыткам. Он рассказал мне про свой родной город, Утрехт.

— Какие известные люди вышли из Утрехта? — мягко подкалывал я его.

— О, куча народа.

— Да? Назови одного?

— Гммм... ну, Джеральд Ваненбург.

— Чувак из ПСВ?

— Да.

Крисси злобно посмотрела на нас.

— Кто такой чертов Джеральд Ваненбург? — резко сказала она, повернулась к Анне и подняла брови, как будто мы с Ричардом сказали какую‑то глупость.

— Знаменитый футболист, игрок сборной — промямлил Ричард. Пытаясь разрядить обстановку, он добавил. — Он когда‑то встречался с моей сестрой.

— Могу поспорить, ты бы хотел, чтобы он не с ней, а с тобой встречался, — зло ответила Крисси.

На некоторое время воцарилось зловещее молчание, пока Ричард не принес стопки с текилой.

Крисси все время крутилась вокруг Анны. Она поглаживала ее обнаженные руки, не переставая говорить ей, какая она красивая и стройная. Анна скорее всего смутилась, но не подавала виду. Мне была неприятна эта толстая жаба, лапающая мою подружку. Она становилась все более агрессивной с каждой выпитой рюмкой. Вскоре она начала расспрашивать, как у меня дела, и чем я сейчас занимаюсь. Ее тон был вызывающим.

— Вот только мы его почти не видим в последнее время, да, Ричард?

— Успокойся, Крисси... — ответил Ричард, чувствуя себя явно неловко.

Крисси погладила Анну по щеке. Анна смущенно улыбнулась.

— Он тебя трахает так же, как меня? В твою маленькую красивую попку? — спросила она.

У меня было такое чувство, как будто с моих костей сорвали кожу. Лицо Анны исказилось, и она повернулась ко мне.

— Я думаю, что нам лучше уйти, — сказал я.

Крисси швырнула в меня пивной кружкой и стала оскорблять. Ричард вцепился в нее, не отпуская от барной стойки, иначе бы она ударила меня.

— ЗАБИРАЙ СВОЮ МАЛЕНЬКУЮ БЛЯДЬ И УЕБЫВАЙ! НАСТОЯЩИЕ БАБЫ ТЕБЕ НЕ ПО ДУШЕ, ДЖАНКИ ХУЕВ! ТЫ ЕЙ ПОКАЗЫВАЛ СВОИ РУКИ?

— Крисси... — слабо начал я.

— УЕБЫВАЙ! УЕБЫВАЙ ОТСЮДА! ТРАХАЙ СВОЮ МАЛЕНЬКУЮ ДЕВОЧКУ, ЕБАНЫЙ ПЕДОФИЛ! Я НАСТОЯЩАЯ, Я НАСТОЯЩАЯ ЖЕНЩИНА, МУДАК!

Я буквально вытолкнул Анну из бара. Сайрус обнажил свои желтые зубы и невозмутимо пожал своими широкими плечами. Я обернулся и увидел, как Ричард успокаивает Крисси.

— Я настоящая женщина, а не какая‑то маленькая девочка.

— Ты прекрасна, Крисси. Самая прекрасная, — нежно говорил Ричард.

В каком‑то смысле это было благословление. Мы с Анной зашли выпить в другой бар, и я рассказал ей всю правду про Ричарда и Крисси, не утаивая ничего. Я рассказал ей как херово я себя чувствовал, и в какой жопе находился, и как, хотя я ничего ей не обещал, довольно погано обращался с Крисси. Анна все поняла и мы решили забыть этот эпизод. В результате нашего разговора я почувствовал себя еще лучше, и моя последняя маленькая Амстердамская проблема разрешилась.

Странно, но когда через несколько дней я услышал о том, что из Оостердока, рядом с Центральной Станцией, выловили тело женщины, то сразу же подумал о Крисси, она ведь была такой ебнутой. Правда, я быстро забыл об этом. Я наслаждался жизнью или хотя бы пытался наслаждаться, несмотря на то, что обстоятельства работали против нас. Анна поступила в колледж на модельера, и из‑за моей ночной работы мы стали вести как корабли во время дрейфа, поэтому я всерьез подумывал подыскать себе другую работу. К тому же я скопил приличную сумму гульденов.

Я в раздумьях валялся на диване, когда услышал настойчивый стук в дверь. Это был Ричард, и как только я открыл дверь, он плюнул мне в лицо. Я был слишком шокирован, чтобы почувствовать злость.

— Ты убийца, твою мать! — прорычал он.

— Что? — я все понял, но не мог это осмыслить. Тысячи импульсов заполнили мое тело, повергнув меня в ступор.

— Крисси мертва.

— Оостердок... это была Крисси...

— Да, это была Крисси. Теперь ты рад?

— НЕТ, МУЖИК... НЕТ! — запротестовал я.

— Лжец! Долбанный лицемер! Ты обращался с ней как с дерьмом. Ты и такие, как ты. Ты скверно поступал по отношению к ней. Использовал ее и выкинул, как грязную тряпку. Воспользовался ее слабостью, ее желанием открыться. Такие люди, как ты, всегда так делают.

— Нет! Это было совсем не так, — взмолился я, зная, что все было точно так, как он описал.

Ричард молча стоял и смотрел на меня. У меня было такое чувство, будто он смотрит сквозь меня, усмотрев нечто, что было мне недоступно. Я прервал молчание, наверное длившееся несколько секунд, хотя казалось, что прошли минуты.

— Я хочу пойти на похороны, Ричард.

Он жестоко ухмыльнулся.

— В Джерси? Ты же туда не поедешь!

— Нормандские острова... — сказал я нерешительно. Я не знал, что Крисси была оттуда. — Я поеду, — заявил я ему.

Я твердо решил поехать. Я чувствовал себя виноватым. Я должен поехать. Ричард окинул меня презрительным взглядом, затем заговорил низким, дрожащим голосом:

— Сент‑Хелье, Джерси. Дом Роберта Ле Маршана, отца Крисси. Следующий вторник. Ее сестра уже там, она занималась перевозкой тела.

— Я хочу поехать. А ты?

Он горько усмехнулся.

— Нет. Она мертва. Я хотел ей помочь, когда она была жива.

Он повернулся и пошел прочь. Я смотрел ему вслед, пока его спина не растворилась в темноте, затем вернулся в квартиру, не в состоянии унять дрожь по всему телу.

Мне нужно было добраться до Сент‑Хелье ко вторнику. Местонахождение Ле Маршана можно будет выяснить позднее, когда я доберусь до острова. Анна захотела поехать вместе со мной. Я сказал ей, что я совершенно неподходящий компаньон для такого путешествия, но она настояла на своем. Вместе с Анной, терзаемый чувством вины, которое, казалось, просочилось в арендованную мной машину, я проехал через Голландию, Бельгию и Францию к небольшому порту Сент‑Мало. Я думал о Крисси, конечно, но одновременно и о других вещах, о которых раньше не задумывался. Начал думать о политике Европейской интеграции, пытаясь понять, хорошо это или плохо. Я пытался сопоставить точку зрения политиков с тем парадоксом, что узрел, проезжая по уродливым дорогам Европы; абсурдная несовместимость с неминуемым политическим объединением. Представления политиков казались еще одной мошеннической схемой для выкачивания денег из населения или очередной попыткой властных структур закрутить гайки. Пока мы не достигли Сент‑Мало, мы ели в захудалых придорожных забегаловках. По приезде мы с Анной сняли номер в дешевом отеле и надрались в стельку. Следующим утром мы на пароме отправились в Джерси.

Мы прибыли в понедельник и снова сняли комнату в отеле. В Jersey Evening Post не было никаких объявлений о похоронах. Я достал телефонный справочник и поискал Ле Маршана. В справочнике их было шесть, но только один — Р. Мужчина поднял трубку.

— Алло?

— Алло. Я хотел бы поговорить с Мистером Робертом Ле Маршаном.

— Я Вас слушаю.

— Извините за беспокойство, но мы друзья Крисси и приехали из Голландии на похороны. Мы знаем, что все запланировано на завтра, и хотели бы присутствовать.

— Из Голландии? — мрачно повторил он.

— Да. Мы сейчас в отеле «Гарднер».

— Ну, вы проделали долгий путь, — констатировал он. Его классический, вкрадчивый английский акцент сильно раздражал. — Похороны в десять. Церковь Святого Томаса, кстати, через дорогу от вашего отеля.

— Спасибо, — сказал я, но он уже положил трубку.

Как констатация факта...Казалось, будто для Мистера Ле Маршана все было просто констатацией фактов.

Я чувствовал себя выжатым как лимон. Несомненно, его холодность и неприязнь были следствием предположений, которые он сделал насчет амстердамских друзей Крисси и причины ее смерти; когда ее выловили из дока, в ее желудке нашли кучу барбитуратов.

На похоронах я представился ее матери и отцу. Ее мать была маленькой, иссохшей женщиной, уменьшенной этой трагедией до практически полного небытия. Ее отец выглядел как человек, чувствующий большую вину за случившееся. Я явно ощущал его ощущение краха и ужаса, и это снижало мое чувство вины за свою маленькую, но решающую роль в смерти Крисси.

— Я не хочу лицемерить, — сказал он. — Мы не всегда находили общий язык, но Кристофер был моим сыном, и я любил его.

Я почувствовал комок в груди. В моих ушах зазвенело и кислород, казалось, испарился в атмосфере. Все внешние звуки затихли. Я каким‑то образом сумел кивнуть головой, извиниться, и отойти от родственников, собравшихся вокруг могилы.

Я стоял, содрогаясь в замешательстве, и прошлые события вихрем пронеслись в моей голове. Анна крепко обняла меня и остальные наверняка подумали, что я убит горем. Какая‑то женщина подошла к нам. Она была более молодой, подтянутой и красивой версией Крисси... Криса...

— Вы знаете, да?

Я стоял, уставившись куда‑то вдаль.

— Пожалуйста, только ничего не говорите отцу с матерью. Разве Ричард не сказал вам?

Я отрешенно качнул головой.

— Это убьет маму и папу. Они до сих пор ничего не знают о его перемене... Я привезла тело домой. Попросила постричь его волосы, одеть его в костюм. Я подкупила их, чтобы они ничего не рассказали родителям... это причинит лишь боль. Он не был женщиной. Он был моим братом, понимаете? Он был мужчиной. Таким он родился, таким был похоронен. Все прочее лишь причинило бы боль тем, кто остался. Вы же понимаете? — с мольбой в глазах сказала она. — Крис был в смятении. Здесь у него была полная каша, — она указала на голову. — Бог свидетель, я пыталась. Мы все пытались. Родители могли свыкнуться с наркотиками, даже с гомосексуализмом. Для Кристофера это все было большим экспериментом. Он пытался найти себя... вы же знаете, как у этих бывает. — Она посмотрела на меня со смущением, смешанным с презрением. — Я имею в виду, у такого типа людей.

Она заплакала.

Ее одновременно терзали печаль и гнев. При таких обстоятельствах можно было не подвергать ее слова сомнению, хотя что же они пытались скрыть? В чем была проблема? Что было не так в реальности? Как экс‑джанки я знал ответ на это. Часто в реальности много чего идет не так. Да и чья реальность то была, если на то пошло?

— Все в порядке, — сказал я.

Она с благодарностью кивнула головой и присоединилась к остальным. Мы долго не задерживались. Нам нужно было успеть на паром.

Когда мы приехали в Амстердам, я разыскал Ричарда. Он извинялся за то, что втянул меня во все это.

— Я неверно судил о тебе. Крис совершенно слетел с нарезок. Ты не был причиной его смерти. Жестоко с моей стороны было отправлять тебя туда без объяснений.

— Нет, я заслужил это. Я был последним дерьмом, — грустно сказал я. Мы выпили несколько бутылок пива, и он рассказал мне историю Крисси. Нервные срывы, решение в корне поменять свою жизнь и пол; она потратила большую часть наследства на операцию. Начала с ввода женских гормонов — эстрогена и прогестерона. Они помогли росту ее грудей, смягчили ее кожу и уменьшили волосяной покров на теле. Ее мышцы потеряли силу, и распределение ее подкожного жира изменилось, все более напоминая женскую структуру. Волосы на лице она удалила электролизом. После этого — операция на горле и голосовых связках: в результате у нее исчез кадык и смягчился голос. Курс речевой терапии наладил произношение.

Так она проходила три года перед тем, как приступить к самой радикальной операции, которую надо было выполнять в четыре этапа. Пенектомия, кастрация, пластическая реконструкция и вагинопластия, образование искусственного влагалища, построенного путем создания углубления между простатой и прямой кишкой. Влагалище было сделано из тканей, пересаженных с бедра, и было покрыто тканями с полового члена и/или мошонки, чтобы, как объяснил Ричард, получить возможность испытывать оргазм. Форма влагалища была достигнута при помощи специального слепка, который ей пришлось носить в течение нескольких недель после операции.

В случае с Крисси, эти операции послужили причиной сильной депрессии, и она начала принимать большие дозы болеутоляющих, что было не самым лучшим выходом, если учесть ее прошлое. Это увлечение, по признанию Ричарда, и стало главной причиной ее смерти. Он видел, как она выходила из бара рядом с Площадью Дам. Она купила барбитураты, приняла их, потом была замечена в нескольких барах рядом с каналом. Это могло быть самоубийством или несчастным случаем. Скорее всего, нечто среднее.

Кристофер и Ричард были любовниками. Он с любовью говорил о Кристофере, радуясь тому, что теперь может называть его Крисом. Он рассказал про его амбиции, одержимости, мечты; их амбиции, одержимости и мечты. Нередко они подходили близко к тому, чтобы найти свою нишу; в Париже, Лагуна‑Бич, Ибице или Гамбурге; они подходили близко, но никогда вплотную. И не как Евротрэш, а просто как люди, хотевшие нормально пожить.