О ПРИЧИНЕ, НАЧАЛЕ И ЕДИНОМ

ДЖОРДАНО НОЛАНСКИЙ К НАЧАЛАМ ВСЕЛЕННОЙ

[...] Хоры блуждающих звезд, я к вам свой полет

. направляю,

К вам поднимусь, если вы верный уквжете путь. Ввысь увлекая меня, ваши смены и чередованья Пусть вдохновляют мой- взлет в бездны далеких миров.

То, _что так долго от нас время скупое скрывало, Я обнаружить хочу в темных его тайниках. [...]

К СВОЕМУ ДУХУ

[...]Смело стремись в высоту, в отдаленные сферы

природы, Ибо вблизи божества ты запылаешь огнем.

Единое, начало и причина, Откуда бытие, жизнь и движенье, Земли, небес и ада порожденья, Все, что уходит вдаль и вширь, в глубины.

Для чувства, разума, ума — картина: Нет действия, числа и измеренья Для той громады, мощи, устремленья,

Что вечно превышает все вершины [...]

ДИАЛОГ ВТОРОЙ

Теофил. [...] Мы называем бога первым началом, по­скольку все вещи ниже его и следуют согласно извест­ному порядку прежде или позже или же сообразно своей природе, длительности и достоинству. Мы назы­ваем бога первой причиной, поскольку все вещи от­личны от него, как действие от деятеля, произведенная вещь от производящей [...].

Диксон. Скажите же, какова разница между причи­ной и началом в предметах природы?

Теофил. Хотя одно выражение иногда употребляет­ся вместо другого, тем не менее, говоря в собственном смысле слова, не всякая вещь, являющаяся началом, есть причина, ибо точка — это начало линии, но не ее причина; мгновение есть начало действия, terminus a quo, следовательно, есть начало движения.

[...] Всеобщий ум — это внутренняя, реальнейшая и специальная способность и потенциальная часть души

мира. Это есть единое тождественное, что наполняет все, освещает Вселенную и побуждает природу произ­водить как следует свои виды и, таким образом, имеет отношение к произведению природных вещей, подобно тому как наш ум соответственно производит разумные образы. Это он, ум, называется пифагорейцами двига­телем и возбудителем Вселенной [...]. Плотин называет его отцом и прародителем, ибо он распределяет семена на поле природы и является ближайшим распредели­телем форм. Нами она называется внутренним худож­ником, потому что формирует материю и фигуру из­нутри, как изнутри семени или корня выводит и офор­мляет ствол, изнутри ствола гонит суки, изнутри су­ков — оформленные ветви, изнутри этих распускает почки, изнутри почек образует, оформляет, слагает, как из нервов, листву, цветы, плоды и изнутри в опре­деленное время вызывает соки из листвы и плоды на ветвях, из ветвей в суки, из суков в ствол, из ствола в корень. Развивая подобным же образом свою деятель­ность в животных сначала из семени и из центра серд­ца к внешним членам и стягивая потом из последних к сердцу распространенные способности, он этим дей­ствием как бы соединяет уже протянутые нити. Итак, если мы полагаем, что не без размышления и интел­лекта сделаны те, как бы мертвые, произведения, какие мы умеем измышлять в известном порядке и уподобле­нии на поверхности материи, когда, обработав и выре­зав дерево, производим изображение лошади, то не дол­жны ли мы более великим считать тот художественный интеллект, который изнутри семенной материи спла­чивает кости, протягивает хрящи, выдалбливает арте­рии, вздувает поры, сплетает фибры, разветвляет нервы и со столь великим мастерством располагает целое? Более великим художником не является ли тот, говорю я, кто не связан с одной какой-либо частью материи, но непрерывно совершает все во всем? Имеется три рода интеллекта: божественный, который есть всё, этот ми­ровой, который делает всё, остальные — частные, кото­рые становятся всем; потому что необходимо, чтобы между крайними находился этот средний, который есть истинная действующая причина всех природных вещей,

В li:

 

имеющая не только внешний, но и внутренний харак­тер.

[...] Душа находится в теле, как кормчий на ко­рабле. [...] Душа Вселенной, поскольку она одушевля­ет и оформляет, является ее внутренней и формаль­ной частью; но в качестве того^ что движет и уп­равляет, не является частью, имеет смысл не нача­ла, но причины. В этом с нами согласен сам Аристо­тель [...].

Диксон. Я согласен с тем, что вы говорите, ибо если интеллектуальная потенция нашей души может быть бытием, отделенным от тела, и если она имеет смысл действующей причины, то тем более это необходимо утверждать относительно мировой души; ибо Плотин говорит в писаниях против гностиков, что с большей легкостью мировая душа господствует над Вселенной, чем наша душа над нашим телом, потому что большое различие есть между тем способом, каким управляет одна и другая. Одна, не будучи скованной, управляет миром таким образом, что сама не становится связан­ной теми вещами, над которыми господствует. [...] При­мер совершенного писателя и кифариста приводит [...] Аристотель; из того факта, что природа не рассуждает и не думает, полагает он, нельзя сделать вывод, что она действует без интеллекта и конечного намерения, по­тому что превосходные музыканты и писатели меньше размышляют о том, что делают, и, однако^ не оши­баются, подобно людям более грубым и косным, кото­рые хотя и более об этом думают и размышляют, однако создают произведения менее совершенные и, кроме того, не без ошибок.

Теофил. Вы правильно понимаете. Обратимся же к более частному. Мне кажется, что преуменьшают бо­жественную доброту и превосходство этого великого одушевленного подобия первого начала те, кто не хочет понять и утверждать, что мир одушевлен вместе с его членами [...].

Диксон. [...] Ни один более или менее известный фи­лософ, также и среди перипатетиков, не станет отри­цать, что мир и его сферы известным образом одушев­лены [...].

Теофил. [...] Я утверждаю, что ни стол как стол не одушевлен, ни одежда, ни кожа как кожа, ни стекло как стекло; но как вещи природные и составные они имеют в себе материю и форму. Сколь бы незначитель­ной и малейшей ни была вещь, она имеет в себе части духовной субстанции, каковая, если находит подходя­щий субъект, стремится стать растением, стать живот­ным и получает члены любого тела, каковое обычно на­зывается одушевленным, потому что дух находится во всех вещах и нет ни малейшего тельца, которое бы не заключало в себе возможности стать одушевленным

[...]-

Диксон. Итак, вы известным образом согласны с мне­нием Анаксагора, называющего частные формы при­роды скрытыми, отчасти с мнением Платона, выводя­щего их из идей, отчасти с мнением Эмпедокла, для которого они происходят из разума, и известным обра­зом с мнением Аристотеля, для которого они как бы исходят из потенции материи?

Теофил. Да, ибо, как мы уже сказали, где есть фор­ма, там есть известным образом все; где есть душа, дух, жизнь, там есть все.

[...] Итак, вкратце вы должны знать, что душа мира и божество не целиком присутствуют во всем и во вся­кой части таким же образом, каким какая-либо мате­риальная вещь может там быть, так как это невоз­можно для любого тела и любого духа; они присутст­вуют таким образом, который нелегко вам объяснить иначе, чем так: вы должны заметить, что если о душе мира и о всеобщей форме говорят, что они суть во всем, то при этом не понимается — телесно и простран­ственно, так как таковыми они не являются и таким образом они не могут быть ни в какой части; но они суть целиком во всем духовным образом [...].

• ДИАЛОГ ТРЕТИЙ

[...] Теофил. Итак, Демокрит и эпикурейцы, которые все нетелесное принимают за ничто, считают в соот­ветствии с этим, что одна только материя является субстанцией вещей, а также божественной природой,

как говорит некий араб, по прозванию Авицеброн, что он показывает в книге под названием Источник жизни. Эти же самые, вместе с киренаиками, киниками и стои­ками, считают, что формы являются не чем иным, как известными случайными расположениями материи. И я долгое время примыкал к этому мнению единственно потому, что они имеют основания, более соответствую­щие природе, чем доводы Аристотеля. Но, поразмыслив более зрелым образом, рассмотрев больше вещей, мы находим, что необходимо признать в природе два рода субстанций: один — форма и другой — материя; ибо необходимо должна быть субстанциальнейшая дейст­вительность, в которой заключается активная потенция всего, а также наивысшая потенция и субстрат, в кото­рой содержится пассивная потенция всего: в первой имеется возможность делать, во второй — возможность быть сделанным.

[...] Никто не может помешать вам пользоваться на­званием материи по вашему способу, как, равным обра­зом, у многих школ она имела разнообразные значения.

[...] Итак, подобно тому как в искусстве, при беско­нечном изменении (если бы это было возможно) форм, под ними всегда сохраняется одна и та же материя, — как, например, форма дерева — это форма ствола, за­тем — бревна, затем — доски, затем — сиденья, затем — скамеечки, затем — рамки, затем — гребенки и т. д., но дерево всегда остается тем же самым, — так же и в при­роде, при бесконечном изменении и следовании друг за другом различных форм, всегда имеется одна и та же материя.

Гервазий. Как можно подкрепить это уподобление?

Теофил. Разве вы не видите, что то, что было се­менем, становится стеблем, из того, что было стеблем, возникает колос, из того, что было колосом, возникает хлеб, из хлеба — желудочный сок, из него — кровь, из нее — семя, из него — зародыш, из него — человек, из него — труп, из него — земля, из нее — камень или дру­гая вещь, и так можно прийти ко всем природным формам.

[...] Ноланец утверждает следующее: имеется интел­лект, дающий бытие всякой вещи, названный пифаго-

рейдами и Тимеем ' подателем форм; душа — формаль­ное начало, создающая в себе и формирующая всякую вещь, названная ими же источником форм; материя, из которой делается и формируется всякая вещь, назван­ная всеми приемником форм.

Диксон. [...] Формы не имеют бытия без материи, в которой они порождаются и разрушаются, из лона которой они исходят и в которое возвращаются. По­этому материя, которая всегда остается той же самой и плодоносной, должна иметь главное преимущество быть познаваемой как субстанциальное начало, в каче­стве того, что есть и вечно пребывает. Все же формы в совокупности следует рассматривать лишь как раз­личные расположения материи, которые уходят и при­ходят [...]. [Материя], по их мнению, есть начало, необ­ходимое, вечное и божественное, как полагает мавр Авицеброн², называющий ее богом, находящимся во всех вещах [...].

Теофил. [...] В самом теле природы следует отличать материю от души, и в последней отличать этот разум от его видов. Поэтому мы называем в этом теле три вещи: во-первых, всеобщий интеллект, выраженный в вещах; во-вторых, животворящую душу всего; в-тре­тьих, предмет. Но на этом основании мы не будем от­рицать, что философом является тот, кто в своей фило­софии приемлет это оформленное тело, или, как я пред­почел бы сказать, это разумное животное, и начинает с того, что берет за первые начала некоторым образом члены этого тела, каковы воздух, земля, огонь; далее — эфирная область и звезды; далее — дух и тело; или же — пустое и полное [...].

Диксон. Итак, [...] Вы утверждаете, что, не совер­шая ошибки и не приходя к противоречию, можно дать различные определения материи.

Теофил. Верно, как об одном и том же предмете мо­гут судить различные чувства и одна и та же вещь мо­жет рассматриваться различным образом. Кроме того, как уже было отмечено, рассуждение о вещи может производиться различными головами. Много хорошего высказали эпикурейцы, хотя они и не поднялись выше материального качества. Много превосходного дал для

познания Гераклит, хотя он и не вышел за пределы души. Анаксагор сделал успехи в познании природы, ибо он не только внутри ее, но, быть может, и вне и над нею стремился познать тот самый ум, который Сократом, Платоном, Трисмегистом³ и нашими бого­словами назван богом [...].

[...] Имеется первое начало Вселенной, которое рав­ным образом должно быть понято как такое, в кото­ром уже не различаются больше материальное и фор­мальное и о котором из уподобления ранее сказанному можно заключить, что оно есть абсолютная возмож­ность и действительность. Отсюда не трудно и не тя­жело прийти к тому выводу, что всё, сообразно субстан­ции, едино, как это, быть может, понимал Парменид, недостойным образом рассматриваемый Аристотелем.

Диксон. Итак, вы утверждаете, что, хотя и спуска­ясь по этой лестнице природы, мы обнаруживаем двой­ную субстанцию — одну духовную, другую телесную, но в последнем счете и та и другая сводятся к одному бытию и одному корню [...].

ДИАЛОГ ЧЕТВЕРТЫЙ

Теофил. [...] Вы можете подняться к понятию... души мира, каким образом она является действительностью всего и возможностью всего и есть вся во всем; по­этому, в конце концов, раз дано, что имеются бесчис­ленные индивидуумы, то всякая вещь есть единое, и познание этого единства является целью и пределом всех философий и естественных созерцаний, причем в своих пределах остается наивысшее созерцание, ко­торое подымается над природой и которое для не ве­рующего в него невозможно и есть ничто.

Диксон. Это верно. Ибо там подымаются при по­мощи сверхъестественного, а не естественного света.

Теофил. Его не имеют те, кто считает всякую вещь телом, или простым, как эфир, или сложным, как звезды и звездные вещи, и не ищет божества вне бесконечного мира и бесконечных вещей, но внутри его и в них.

Диксон. В одном только этом, мне кажется, отли­чается верующий богослов от истинного философа.

Теофил. Так думаю также и я [...].

Диксон. [...] Природа [...] делает все из материи пу­тем выделения, рождения, истечения, как полагали пи­фагорейцы, поняли Анаксагор и Демокрит, подтвер­дили мудрецы Вавилона. К ним присоединился также и Моисей, который, описывая порождение вещей по воле всеобщей действующей причины, пользуется сле­дующим способом выражения: да произведет земля своих животных, да произведут воды живые души, как бы говоря: производит их материя. Ибо, по его мнению, материальным началом вещей является вода; поэтому он говорит, что производящий интеллект, названный им духом, пребывал на водах, т. е. сообщил им производи­тельную способность и из нее произвел естественные виды, которые впоследствии все были названы им, со­гласно своей субстанции, водами [...].

ДИАЛОГ ПЯТЫЙ

Теофил. Итак, Вселенная едина, бесконечна, непод-, вижна. Едина, говорю я, абсолютная возможность, едина действительность,- едина форма или душа, едина материя или тело, едина вещь, едино сущее, едино ве­личайшее и наилучшее. Она никоим образом не может быть охвачена и поэтому неисчислима и беспредельна, а тем самым бесконечна и безгранична и, следова­тельно, неподвижна. Она не движется в пространстве, ибо ничего не имеет вне себя, куда бы могла переме­ститься, ввиду того что она является всем. Она не рож­дается, ибо нет другого бытия, которого она могла бы желать и ожидать, так как она обладает всем бытием. Она не уничтожается, ибо нет другой вещи, в кото­рую она могла бы превратиться, так как она является всякой вещью. Она не может уменьшиться или уве­личиться, так как она бесконечна. Как ничего нельзя к ней прибавить, так ничего нельзя от нее отнять, по­тому что бесконечное не имеет частей с чем-либо со­измеримых.

[...] Если точка не отличается от тела, центр от окружности, конечное от бесконечного, величайшее от малейшего, мы наверняка можем утверждать, что вся

6* 163

1!:

 

βϊ·'ι

 

Вселенная есть целиком центр или что центр Вселен­ной повсюду и что окружность не имеется ни в какой части, поскольку она отличается от центра; или же что окружность повсюду, но центр нигде не находится, по­скольку он от нее отличен. Вот почему не только не невозможно, но необходимо, чтобы наилучшее, вели­чайшее, неохватываемое было всем, повсюду, во всем, ибо, как простое и неделимое, оно может быть всем, по­всюду и во всем. Итак, не напрасно сказано, что Зевс наполняет все вещи, обитает во всех частях Вселенной, является центром того, что обладает бытием, единое во всем, для чего единое есть все. Будучи всеми вещами и охватывая все бытие в себе, он делает то, что всякая вещь имеется во всякой вещи [...].

Диксон. [...] Порожденное и порождающее [...] всегда принадлежат к одной и той же субстанции. Благодаря этому для ва'с не звучит странно изречение Гераклита, утверждающего, что все вещи суть единое, благодаря изменчивости все в себе заключающее. И так как все формы находятся в нем, то, следовательно, к.нему при-ложимы все определения, и благодаря этому противоре-, чащие суждения оказываются истинными. И то, что об­разует множественность в вещах, — это не сущее, не вещь, но то, что является, что представляется чувству и находится на поверхности вещи.

Теофил. Это так... Природа нисходит к произведе­нию вещей, а интеллект восходит к их познанию по одной и той же лестнице [...].

Поверь мне, что опытнейшим и совершеннейшим геометром был бы тот, кто сумел бы свести к одному-единственному положению все положения, рассеянные в началах Эвклида; превосходнейшим логиком тот, кто все мысли свел бы к одной. Здесь заключается степень умов, ибо низшие из них могут понять много вещей лишь при помощи многих видов, уподоблений и форм, более высокие понимают лучше при помощи немногих, наивысшие совершенно при помощи весьма немногих. Первый ум в одной мысли наисовершеннейшим образом охватывает все; божественный ум, абсолютное един­ство, без какого-либо представления сам есть то, что понимает, и то, что понято. Так, следовательно, мы, ПО'

дымаясь к совершенному познанию, подвигаемся, сво­рачиваем множественность, как при нисхождении к произведению вещей разворачивается единство. Ни­схождение происходит от единого сущего к бесконеч­ным индивидуумам, подъем — от последних к первому.

[...] Когда мы стремимся и устремляемся к началу и субстанции вещей, мы продвигаемся по направлению к неделимости; и мы никогда не думаем, что достигли первого сущего и всеобщей субстанции, если не дошли до этого единого неделимого, в котором охвачено все. Благодаря этому лишь в той мере мы полагаем, что достигли понимания субстанции и сущности, поскольку сумели достигнуть понимания неделимости.

[...] Отсюда следует, что мы необходимо должны го­ворить, что субстанция по своей сущности не имеет числа и меры, а поэтому едина и неделима во всех ча­стных вещах; последние же получают свое частное зна­чение от числа, т. е. от вещей, которые лишь относятся к субстанции.

[...] Противоположности совпадают в едином; от­сюда нетрудно вывести в конечном итоге, что все вещи суть единое, как всякое число, в равной мере четное и нечетное, конечное и бесконечное, сводится к единице.

[...] Скажите мне, какая вещь более несходна с пря­мой линией, чем окружность? Какая вещь более проти­воположна прямой, чем кривая? Однако в начале и наименьшем они совпадают; так что, какое различие найдешь ты между наименьшей дугой и наимень­шей хордой — как это божественно отметил Кузанский, изобретатель прекраснейших тайн геометрии. Далее, в наибольшем, какое различие найдешь ты между беско­нечной окружностью и прямой линией? Разве вы не видите, что, чем больше окружность, тем более она своим действием приближается к прямоте?

[...] Если мы хорошо обдумаем, то увидим, что уни­чтожение есть не что иное, как возникновение, и воз­никновение есть не что иное, как уничтожение; любовь есть ненависть; ненависть есть любовь [...]. Что служит для врача более удобным противоядием, чем яд? Кто доставляет лучший териак, чем гадюка? В сильней­ших ядах — лучшие целительные снадобья,

[...] Шарообразное имеет предел в ровном, вогнутое успокаивается и пребывает в выпуклом, гневный жи­вет вместе с уравновешенным, наиболее гордому всего более нравится скромный, скупому — щедрый.

Подведем итоги. Кто хочет познать наибольшие тайны природы, пусть рассматривает и наблюдает ми­нимумы и максимумы противоречий и противополож­ностей. Глубокая магия заключается в умении вывести противоположность, предварительно найдя точку объ­единения (стр. 163—291).