ВМЕСТО КРИТИКИ

[...] До сих пор мы считали г-на Куюнджича' мыслителем материалистического направления, но теперь видим, что заблуж­дались. Что, разве «явление» — это всего-навсего наше субъектив­ное ощущение, которого у многих и по отношению ко многим явле­ниям может вообще не быть, например для слепого [нет] света и т. д.? Что, разве только изучение человеческой «связи» с Все-

 

ленной, только человеческих «внутренних связей» и только «отдельных действий» челове­ка составляют философскую науку или, что одно и то же, философию? Это далеко не так.

Г-н Куюнджич сводит всю философию к науке о челове­ке, подразделяя ее на три ви­да: на науку об ощущении, на науку о мышлении, и на науку об отношении челове­ческого духа вообще к внеш­нему миру. Во всяком случае мы так понимаем «постоян­ную связь сознания с внеш­ним миром, постоянные связи отдельных ощущений созна­ния (?) и постоянные связи отдельных проявлений созна­ния». А если примем во вни­мание и то, что науку об ощу­щении г-н Куюнджич подво­дит под психологию, а науку о сознании — под логику, то получается, что психология и

логика составляют целых две трети всей философии. Третья часть относится к науке об отношении человеческого духа вообще к внешнему миру, или к практической философии.

Мы полагаем, что поприще философии гораздо шире. И сами немецкие философы понимали нечто большее под философией. Так, Фихте-старший считал философию наукой наук, «наукоуче-нием», а сам Гегель называет свою философию философией «абсолюта», или всемирного духа. Что касается нас, то мы, к примеру, не знаем, чем психология более философская наука, нежели физика, а логика по сравнению с химией или вообще любая другая наука? Более того, скорее наоборот, психология и логика по своему современному уровню развития гораздо менее философские науки, нежели физика и астрономия, так как являются менее научными. Кстати, что такое наука? Г-н Куюн­джич говорит, что наука — это «знание законов». Но что такое законы? «Постоянные связи отдельных явлений в нашем зна­нии», — говорит Куюнджич. Но когда явления суть наши ощуще­ния, а связи этих ощущений — наши знания, тогда и законы — знание «постоянных связей в нашем ощущении и знании» или в сознании. Прежде всего заметим, что даже Гегель не выра­жался так неясно, как это делает г-н Куюнджич в своих фило­софских определениях, чем, конечно, больше всего вредит себе, ибо читатель очень легко может его превратно истолковать. Мы опасаемся, как бы этого не случилось и с нами, ибо действи­тельно трудно понять, как это законы устанавливают постоянные связи явлений в нашем знании. Вероятно, эти законы, о которых идет речь, существуют и без нас, и только наше знание того, что они существуют, создает науку! По словам же г-на Куюнджича,

получается наоборот. Поскольку он смотрит на мир сквозь призму своего Я, то из этого уже не может получиться ничего хорошего. Скажу яснее. «Явление есть не что иное, как ощущение, которое возбуждает в нас предмет своим движением», — говорит г-н Куюн-джич. Следовательно, явления сами по себе не существуют кроме как в нашем ощущении? А ощущение — это явление или нет? Если да, то оно — ощущение ощущения, а это, конечно, абсурд.

Явления действительно являются основой всякой науки, в том числе философии, или науки о законах Вселенной, но эти явления не содержатся в нашем ощущении или в нашем сознании, а большей частью вне нас. И ощущение есть явление, и созна­ние— явление, точно так же как и ветер, что дует на улице. Предположим, к примеру, что человека нет на этом свете, следо­вательно, нет и «нашего ощущения», и «нашего сознания», — существовали ли бы тогда явления? Конечно, существовали бы, а так и было когда-то, ибо человек появился на этом свете [более] поздно. А по мнению г-на Куюнджича, оказывается иначе.

Никто не в состоянии перечислить все явления, совершаю­щиеся на этом свете, но касательно тех, на которые человек обратил внимание с незапамятных времен, замечено, что они не все отличаются одно от другого, но многие принадлежат к одной, другие к другой категории и т. д. и что явления одной категории, пусть даже одни из них имели место в Европе, а другие в Африке, вызваны одной и той же причиной. Эти причины под­разделяют, так сказать, явления на виды, над которыми стоят другие, еще более общие причины, по отношению к которым те первые относятся как явления к своим непосредственным причи­нам. Эти вторые, более общие причины становятся предметами различных наук, которые состоят в знании общих и непосредствен­ных причин известных явлений. А поскольку эти причины не ме­няются, являются вечными, как и этот мир, то они и получили имя законов, ибо действительно по отношению к явлениям они играют роль предписания по отношению к действиям, которые согласно ему совершаются. Любая наука имеет массу таких зако­нов, которых будет не меньше, а [все] больше по мере развития различных наук.

Но и сами эти группы законов не представляют собой чего-то совсем независимого; напротив, чем выше мы поднимаемся по ступеням все более общих законов, тем больше замечается их взаимная зависимость, так что в конце концов между верховными законами Вселенной господствует такая гармония, такое р^вно-весие, что одна ступень без другой становится вообще невозмож­ной. Философия и является наукой об этих верховных законах и их гармонии, и поэтому она охватывает не только человека, но и всю Вселенную. Поэтому философами являются не только те, которые занимаются психологией или логикой, или отношениями человеческого духа к внешнему миру, но также, причем с еще большим основанием, и химики, физики, астрономы и им подоб­ные, ибо они настоящие наблюдатели и знатоки верховных зако­нов, управляющих Вселенной. Коперник, Галилей, Ньютон, Гум­больдт и им подобные во всяком случае имеют больше прав на­зываться философами, чем даже сам Гегель.

Возвращаясь к г-ну Куюнджичу и приняв явление за ощуще­ние, которое возбуждают в нас внешние предметы, мы в действи-

тёльности оказываемся в одном лагере с покойным Фихте, кото­рый учил, что человеческое Я — это все, а еще больше с покой­ным Кантом, о котором г-н Куюнджич в своем патриотическом воодушевлении Досифеем² говорит, что он в «моральной фило­софии стоит гораздо ниже Досифея», хотя Кант именно тогда процветал со своим «категорическим императивом»! Если ощуще­ния определяют явления, а мир законы, то не одно ли это и то же, что и категорический императив Канта? И Кант учил, что известные нам предметы не существуют вне нашего знания! причем формы, в которых мы их знаем, дает им наш ум, а ка­ковы они сами по себе и в себе (an sich), этого никто не знает. Г-н Куюнджич, следовательно, не имеет права принижать Канта (стр. 135—139).

БОТЕВ

Выдающийся болгарский революционер-демократ, просвети­тель-материалист, публицист и поэт Христа Вотев (1848—1876), продолжавший дело Л. Каравелова, родился в г. Калофере. Годы в России, где он учился в Одесской гимназии, были для Ботева революционной шко­лой. На Ботева большое влия­ние оказали философские взгляды Н. Г. Чернышевского и других русских материали­стов, представителей револю­ционно-демократического уто­пического социализма. В 1874—1875 гг. он издавал в Румынии газету «Знамя», ко­торая стала центром объеди­нения всех революционных сил болгарского народа. X. Бо-тев погиб 20 мая 1876 г. во время Апрельского восстания в Болгарии.

Ниже приводится произ­ведение X. Ботева «Символ ве­ры Болгарской коммуны» (1871 г.) в переводе Д. Горбо­ва,'которое дано автором дан­ного вступительного текста В. Г. Карасёвым по изданию: «Избранные произведения бол­гарских революционных демо­кратов». М., 1959.