Д. САТУРИНОЧЕРК ПЕРИОДИЧЕСКОЙ ПЕЧАТИ В АНГЛИИ
Ай да свободная пресса! Мало вам было хлопот? Юное чадо прогресса Рвется, брыкается, бьет, Как забежавший из степи Конь, незнакомый с уздой, Или сорвавшийся с цепи Зверь нелюдимый, лесной... Некрасов
I
– Пресса есть зеркало общественной жизни. Она непосредственный продукт последней, ее отражение... – Пресса – могущественное оружие для выработки общественного мнения, для придания ему того или иного направления. Кто имеет в своих руках прессу, тот имеет почти диктаторскую власть над страной... – Пресса –это теперь седьмая великая держава, и, быть может, более влиятельная в международной политике, чем пресловутый концерт других шести держав... Она – сильнейший двигатель прогресса. – Пресса превратилась в чисто меркантильное явление, находящееся в услужении у представителей капитала...
Таковы разнородные и противоречивые отзывы, которые вы услышите о периодической печати. Какой же из этих отзывов справедлив, какой заключает наибольшую долю истины? Мы отвечаем: все они справедливы, решительно все. – Но позвольте! Не может же один и тот же фактор быть и продуктом общественной жизни, и в то же время орудием для выработки общественного мнения, т.е. директивой общественной жизни. Не может пресса быть двигателем прогресса и в то же время быть меркантильной и находиться в услужении у капитала. Одно из двух: или она причина того или иного направления общественной жизни, или она следствие этого направления, или она – двигатель прогресса, или же – прислужница капитала. Но не может же она быть и причиной и следствием, и прогрессивной и реакционной силой?.. – Нет, она именно и то, и другое, и третье, и четвертое... Если вы хотите понять периодическую печать какой-либо страны, если вы стремитесь определить ее значение, изучайте ее в связи со всем миром общественной жизни. Пресса – это нервная система общественного организма. Ее здоровое или болезненное состояние отражается прямо или косвенно на функционировании всех других органов общественного тела; но в то же время сама пресса находится в тесной зависимости от здорового или болезненного состояния всех общественных органов и классов. И подобно тому, как в биологии вы не можете изучить историю развития нервной системы без параллельного ознакомления с эволюцией живого организма, так и в обществоведении вы не можете получить верного представления о развитии прессы данного общества без параллельного ознакомления с историей самого общества. Вот почему в нашем сжатом очерке английской прессы[103][1] нам придется уделить значительное место ознакомлению с английской жизнью вообще и отчасти с новейшей историей этой жизни.
II
Какая великая перемена произошла за последнее столетие в глубинах социально-политической жизни Англии, и в то же время как мало заметна эта перемена при поверхностном наблюдении! «Наши часы возвещают громким боем наступление каждого нового часа; но вы не услышите ударов молота в истории вселенной, когда старая эра заменяется новой эрой. Люди не понимают того, что у них под руками: подобно тому, как спокойствие есть характерное свойство силы, так наиболее важные факторы истории могут быть и наиболее молчаливыми» [104] [2]. Взгляните на поверхность политической жизни Англии, – как мало, по-видимому, она изменилась! Сто двадцать лет тому назад английская интеллигенция, с Картрайтом, Горном Туком и великим Фоксом во главе, выработала программу реформ, представлявшую программу-минимум того времени. Палата общин, заявили эти радикалы, не может сделаться истинно народным учреждением, пока не будут установлены ежегодные всеобщие выборы, всеобщее избирательное право, равные избирательные округа, тайное голосование при выборах, вознаграждение членов парламента и пока не будет отменен для последних имущественный ценз. Через несколько лет после того вспыхнула французская революция, и в сердцах передовой Англии загорелись восторженные надежды, засияла светлая вера.
Bliss was it in that dawn to be alive; But to be young was very heaven...[105][3]
– писал в то время Уордсворт. Прошло более ста лет, программа радикалов 1780 г. в своих важнейших пунктах давно осуществлена, а между тем в парламенте заседают лишь одни богачи и миллионеры, по-прежнему политическая власть находится целиком в руках владеющих классов, по-прежнему среди трудящихся классов господствует политический индифферентизм, и, как бы для полноты сходства, в тот самый момент, когда пишутся эти строки, палата лордов занята рассмотрением билля о народном образовании – билля, устанавливающего своеобразный налог со всего населения в пользу господствующей церкви. Формы несколько изменились, дух остался тот же. Более того, скажет пессимист, дух понизился, пошел в сторону реакции. Англия начала прошлого века напрягала все свои силы, чтобы сокрушить тиранию Наполеона; теперь она напрягает всю свою энергию, чтобы стереть с лица земли две крошечные республики. Полвека тому назад английская демократия носила на руках Маццини и Гарибальди и отвечала восстанием на всякую попытку правительства ограничить свободу митингов. Теперь она преклоняется перед Чемберленом-ренегатом и сама разносит митинги, лишь только кто-либо решается подвергнуть честной критике политику Чемберлена. Как бы по мановению волшебного жезла все, что было прекрасного в Англии, исчезло – исчезла честная пресса, испарились великие люди, скрылись благородные борцы за великие идеи. И поневоле хочется повторить слова, сказанные тем же Уордсвортом в 1803 г., в момент разочарованности, вызванной упадком французской революции.
I find nothing great: Nothing is left which I can venerate; So that almost a doubt within me springs Of Providence, such emptiness at length Seems at the heart of all things...[106][4]
Но этот дешевый пессимизм рассеивается как дым, лишь только мы переходим от поверхностных аналогий к более глубокому анализу английской истории. Мы убеждаемся тогда, что история XIX в. в Англии представляет собой стройную и непрерывную эволюцию всех сторон общественной жизни и что эта эволюция неуклонно стремится в сторону осуществления тех высших идеалов равенства и справедливости, которые теперь начертаны на знамени всей передовой Европы. Бесспорно, за последние годы число честных органов периодической печати значительно сократилось. Сознательная измена своему направлению таких газет, как «Daily Chronicle», «Daily News», «Echo»[107][5], и переход их на сторону чемберленовской политики представляют, несомненно, грустные факты. Но они лишь показывают, насколько современная буржуазия чувствует свою зависимость от трудящихся классов. Сто лет тому назад владеющие классы считали внешнюю политику своей монопольной собственностью, и им бы в голову не пришло справляться у народа, что он думает по поводу той или иной дипломатической ноты, одобряет ли он те или иные военные действия. Народ тогда читать не умел, для него газет не существовало. Свобода печати существовала лишь для имущих классов, для тех, кто мог платить по 35 коп. за номер газеты. Народу же вход в храм печатного слова был закрыт благодаря налогу в 12 коп. на каждый фунт бумаги и в 16 коп. на каждый номер газеты. Свобода печати или, точнее говоря, отмена «налога на знание» была таким образом, в интересах масс. И массы, после почти полувековой борьбы за народную прессу, добились, наконец, в 1855 и 1861 гг., отмены ненавистных налогов на знание. В настоящее время всякий рабочий и всякий пахарь получает свою еженедельную газету, и грамотность, благодаря школьному закону 1870 г., сделалась всеобщей. Народные полупенсовые газеты расходятся теперь в миллионах экземпляров. Правда, многие из этих газет в состоянии скорее отравить, чем просветить народные мозги, и эти газеты, в общем, расходятся в значительно большем количестве, чем газеты честного направления. Но исторические факты должно оценивать не с абсолютной точки зрения, а с относительной. И если мы сравним число экземпляров демократической прессы, расходившихся в первой половине этого века, с количеством экземпляров одних только газет честного направления, расходящихся ныне, мы убедимся, что сознательность народных масс за последний век сделала громадный шаг вперед. Газета Фергюса О'Коннора – «Northern Star», основанная в 1837 г. и имевшая наибольший успех среди газет того времени, расходилась в 60000 экз. Радикальные газеты предыдущего ей периода никогда не достигали такой распространенности. «Gauntlet», издававшаяся Карлейлем, продавалась в 22000 экз., «Crisis» Роберта Овена – в 5000 экз.; другие издания для народа имели еще более ограниченный круг читателей. Теперь же «Reynold's Newspaper», праздновавшая недавно свой 50-летний юбилей и никогда не изменявшая своему демократическому и республиканскому направлению, расходится в нескольких стах тысяч экземпляров; такое же широкое распространение имеют две другие демократические газеты – «Weekly Echo» и «Morning Leader». Даже социалистическая газета «Clarion» расходится теперь в 60000 экз. И, в общем, чисто демократические органы имеют, по крайней мере, миллион читателей. Но даже продажные дешевые газеты, так называемая «желтая пресса», расходящиеся в миллионах экземпляров, никоим образом не могут служить признаком падения духовного уровня масс. Такие газеты, как «Daily Mail», «Sun», «Daily Express», «Evening News», «Lloyd's Newspaper», «Weekly Despatch», «People» и т.д., служат орудием, при помощи которого господствующие классы стараются привлечь представителей труда на сторону своей хищнической политики. И это лишь показывает, что в Англии правительство теперь не может ничего предпринять, не заручившись одобрением масс, что голос народа завоевывает здесь все быстрее и быстрее принадлежащее ему место в государственной жизни. Прикрываясь флагом равенства и братства людей и выставляя себя радетелем интересов труда, эти гешефтмахерские газеты добиваются своих нечистых целей путем распространения ложных фактов. И непосредственный вред, приносимый ими, несомненно велик. Но они приносят в конце концов и свою крупную пользу. Они знакомят народ с вопросами общественной и государственной жизни, с бытом Других наций, будят мозги масс, расширяют их умственный горизонт, приучают их интересоваться внутренней и внешней политикой. Эти газеты играют в Англии ту же роль, какую в Германии или Австрии играет антисемитическая агитация. Маска лжи не может долго затемнять однажды пробужденные мозги масс, правда жизни, в конце концов, выплывает наружу, и сегодняшний джинго или антисемит-пролетарий завтра проснется убежденным демократом. Уже теперь можно заметить начало реакции против южно-африканской войны. Нет сомнения, что волна этой реакции будет неудержимо расти, и потопит творцов этой войны. Еще менее опасений должно внушать исчезновение великих людей, великих борцов за идеал. Герои подобны звездам. Они восходят и сияют лишь на темном небе. Но они бледнеют, исчезают, становятся ненужными там, где свет широко разливается свободной волной и где массам живется сравнительно сносно. И именно таково положение дел в Англии. Если мы сравним положение трудящихся классов в Англии, каким оно было в начале XIX в. и каково оно теперь, мы убедимся в значительном и несомненном прогрессе. Все те цепи, какие сковывали раньше мысль и действия рабочего и пахаря, пали в течение этого века одна за другой, и можно смело сказать, что борьба за свободу теперь в Англии немыслима, – немыслима просто потому, что самая широкая свобода здесь уже господствует. Свобода печати здесь царствует безграничная. Гонений на прессу нет, не только прямых, но и косвенных. «Reynold's Newspaper» и социалистические газеты, нападающие беспощадно на правительство и в каждом номере выясняющие всю преступность южно-африканской войны, школьного билля, ирландской политики и всех хищнических мер последних лет, имеют вполне свободный доступ даже в казармы. «Раньше это было воспрещено, – объяснил мне офицер, – и солдаты читали эти газеты в двадцать раз больше именно потому, что они были запретным плодом. После отмены запрещения они стали читаться гораздо меньше». В Англии народ имеет право устраивать митинги под открытым небом, чего не позволяется ни в одной из крупных стран Европы. Джон Берне, социалистический депутат одного из округов Лондона, устраивал за последние годы каждое воскресенье митинги в Бэттерси-парке, на которые собиралось по несколько тысяч человек. Митинги эти направлены были против войны и правительства, и полиция охраняла Бёрнса от нападений джинго. Примеру Бёрнса следуют многие другие социалисты, и везде полиция бесстрастно следит за порядком на митингах[108][6]. Самое слово «социалист» здесь не пользуется ни тем обаянием среди одних слоев, ни той ненавистью среди других, какие мы видим на континенте. И это потому, что социализм здесь не преследуется. На устраиваемых социалистами митингах вы нередко встретите солдат среди публики. Многие из чиновников и, в особенности из народных учителей открыто заявляют себя социалистами, и это не мешает им получать повышения по службе. Основанная ученым-социалистом Сиднеем Веббом «Школа политической экономии и политики» в настоящее время включена в качестве отдельного факультета в новый лондонский университет и пользуется правительственной субсидией и привилегиями государственной школы. Социалист Оливье, член и один из основателей Общества фабианцев[109][7], в начале 1900 г. получил назначение от Чемберлена на важный пост секретаря Ямайки. На другой день после назначения в Обществе фабианцев был митинг по вопросу о войне, и самую страстную речь против чемберленовской политики произнес именно Оливье. О положении рабочего класса в Англии, о его психической физиономии и его заветных думах я не могу говорить подробно в этом очерке. Здесь я отмечу только два несомненных факта. Английский рабочий, на основании писанного и неписанного закона, пользуется самой широкой свободой, можно сказать всей той свободой, какая доступна индивидууму в буржуазно-общественной организации. И, во-вторых, материальное положение трудящихся классов непрерывно улучшалось в течение этого века, и в настоящий момент оно стоит на более высоком уровне, чем когда бы то ни было раньше за последнее столетие, и значительно выше, чем положение трудящихся в любой из стран Европы[110][8]. Эти два факта объясняют нам, почему английский рабочий проявляет такую политическую индифферентность в последние годы. «Джон Булль, – говорит Холланд Розе[111][9], – является наиболее упорным из недовольных, когда у него нет ни гроша в кармане; он тогда даже проявляет известные политические убеждения, никогда, однако, не упуская из виду ближайшие практические результаты. Но пока к его услугам имеется ростбиф и пиво, он мало говорит об абстрактных вещах, его довольство тогда колоссально». Эти слова Розе вполне справедливы по отношению к настоящему времени. На континенте рабочий класс организуется во имя известных идеалов, стремится к завладению политической властью, борется за расширение свободы индивидуума. В основе этой борьбы и там лежит стремление к улучшению своего материального положения. Но там связь между политической властью и экономическими интересами классов ясна всякому мыслящему рабочему. Прогресс совершался в этих странах, и более всего во Франции, путем смены революций и реакций. Каждая революция носила в себе зародыши реакции, и всякая сменившая революцию реакция, в силу самой природы своей, обусловливала необходимость новой революции. Иной процесс прогресса мы видим в истории Англии. Эсмен, в своих «Началах государственного права»[112][10], указывает на следующие причины отличия эволюции государственных учреждений в Англии и во Франции. Феодальная система была внесена в Англию извне, благодаря норманнскому завоеванию, и сразу приняла форму правильной организации, причем верховная власть сохранила все прерогативы верховенства. Таким образом, у англичан отправным пунктом была сильная королевская власть. Во Франции, наоборот, феодализм возник самопроизвольно, среди всеобщей анархии; и в этом феодальном раздроблении монархия оставлена была долгое время без тех прерогатив, которые позволили бы ей сдерживать в должных границах очень могущественных сеньоров. Такое различие обратилось в пользу английской свободы. Островное положение Англии создало для нее целый ряд преимуществ, которые и обусловили оригинальность и сравнительно мирный характер ее истории. Окружающая Англию со всех сторон капризная стихийная сила послужила для нее естественной и даровой защитой против вражеских нашествий, более надежной, чем были для континентальных держав их гигантские и дорого стоящие крепости и постоянные армии. В то время как во Франции наиболее здоровые и сильные мужчины проводили свои лучшие годы в казармах или гибли на полях сражений, в Англии они принимали непрерывное участие в национальном производстве и способствовали росту национального богатства. С другой стороны, то же островное положение побудило Англию обратить главное свое внимание на создание могущественного флота, благодаря которому она мало-помалу сделалась владычицей морей. Таким образом, торговая предприимчивость английской нации, обусловленная тем же островным положением, получила благодаря английскому флоту сильнейший стимул к развитию, и со времени открытия Америки Англия завоевывала все более обширные и более отдаленные рынки для сбыта английских продуктов. Меньшая потребность страны в военных силах лишала в значительной степени королевскую власть в Англии того страшного орудия порабощения народа, каким в руках континентальных королей являлись их многочисленные батальоны солдат. И в то время как во Франции разыгрывалась кровавая трагедия борьбы народа, предводительствуемого средними классами, против коалиции европейских королей, их дворян и их армий, – трагедия, длившаяся четверть века и поглотившая несметное количество жизней, – в Англии благодаря изобретениям Аркрайта, Картрайта и Кромптона[113][11] совершилась мирная промышленная революция, стоившая рабочему народу тоже немалых страданий и жертв, но тем не менее в конечном счете задержавшая рост общественного организма в гораздо меньшей степени, чем это сделали во Франции войны Великой революции и наполеоновские. Господство духа гражданственности над духом милитаристическим наложило свою печать на всю новейшую историю Англии. Лишь только вы покидаете континент и переправляетесь в Англию, вы сразу чувствуете иную атмосферу гражданственности. В какой столице Европы можете вы пройтись по улицам, не натыкаясь на каждом шагу на людей, вооруженных с ног до головы смертоносным оружием и глядящих на вас взором не то властелина, не то сыщика? Вооруженный солдат, полисмен – необходимый элемент европейской улицы. В Англии строго запрещается офицерам, солдатам и городовым носить на улице оружие. Единственным оружием солдат и офицеров на улицах является коротенькая безвредная тросточка; городовым же дается короткая палка с тяжелым набалдашником, – оружие, которым можно нанести чувствительный удар, но которое могут носить все граждане. Лондон также не знает консьержей – этого отвратительного института, учрежденного во Франции империей на подмогу институту сыщиков. Гражданская свобода в Англии развилась в более совершенной степени, чем где бы то ни было в Западной Европе. Бóльшая степень внешней безопасности способствовала большему развитию гражданской свободы, большей обеспеченности личной неприкосновенности. В Англии труд обставлен большими гарантиями против насилий капитала, чем в какой-либо другой стране Европы; и эти гарантии заключаются не столько в завоеванных рабочими и признанных законом правах, сколько в отсутствии надежной вооруженной силы, на которую владеющие классы могли бы опираться во время конфликтов с классами угнетенными. Вытекающая отсюда более мягкая форма господства капитала над трудом устраняет также и со стороны рабочих склонность к насилиям над капиталистами, столь обычным во время столкновений капитала с трудом на континенте. И в результате у обеих сторон выработалась в Англии постоянная готовность к взаимным уступкам, компромиссам, которыми и характеризуется вся новейшая английская история. Когда в 1867 г. правительство запретило народу устроить в Гайд-Парке митинг протеста под открытым небом, – запретило под тем предлогом, что Гайд-Парк составляет частную собственность королевы, – собравшаяся многотысячная толпа выломала чугунную ограду парка, и с тех пор право устраивать митинги в Гайд-Парке уже не оспаривалось правительством. Народ считал это запрещение насилием, так как митинги устраивались в Гайд-Парке с незапамятных времен, и ответил на насилие насилием. Помимо вышеуказанных причин, обусловивших мирное развитие гражданской истории Англии, мы считаем, необходимым упомянуть еще о двух важных явлениях, имевших однородное влияние: мы говорим об исчезновении крестьянства в самой Англии и о господствующей роли, которую английская промышленность играла на международном рынке вплоть до последних двух десятилетий. Оба эти явления суть черты высшего развития капитализма, и оба они усиливали значение рабочего пролетариата в Англии. На континенте промышленный капитал, в случае конфликта с рабочим классом, может соединиться с капиталом землевладельческим, за спиной которого всегда стоит многочисленное и консервативное крестьянство. Поэтому континентальная буржуазия, чувствуя под ногами твердую почву, может бравировать пролетариат и относиться спокойно к обострению борьбы классов. Наоборот, в Англии, где крестьянства нет, буржуазии приходилось относиться к требованиям и настроению рабочих с гораздо большим вниманием; а партия лэндлордов и епископов господствующей церкви, в своей борьбе против промышленной буржуазии и нонконформизма, могла добиваться политического господства только путем привлечения симпатий пролетариата на свою сторону, путем позирования в роли радетелей рабочего класса. В то же время долгое и неоспоримое господство английской промышленности на всемирном рынке давало английским капиталам такие монополии, обеспечивало такие барыши, благодаря которым для английской буржуазии было гораздо выгоднее делать уступки рабочим, повышать их плату, сокращать рабочий день, улучшать условия работы на фабриках и заводах, словом – «удовлетворять справедливые требования» рабочего класса, чем доводить последний до острых и опасных конфликтов, могущих потрясти сами основы национального производства. Все эти обстоятельства способствовали тому, что антагонизм интересов капитала и труда в течение всего XIX в. затушевывался всякого рода компромиссами и уступками, бросаемыми пролетариату то партией лэндлордов[114][12], то буржуазией. И таким-то образом получилось то, что Англия, – пользуясь удачным выражением М. Тугана-Барановского, – «представляет собой и самое совершенное, и самое уродливое создание капитализма». Нигде концентрация капиталов и крупное производство не достигали такой высокой ступени развития, как в Англии. Нигде как представители труда, так и представители капитала не организованы для взаимной борьбы так превосходно, как в Англии. Сказанного, надеемся, достаточно, чтобы понять две важные черты, отличающие английскую периодическую печать от континентальной, а именно: отсутствие в Англии сколько-нибудь влиятельной социалистической прессы (есть два – три еженедельных издания, из которых только «Clarion» пользуется сравнительным успехом; ежедневных же социалистических газет совсем нет) и специфически гуманитарный характер прессы буржуазной. Буржуазная пресса Англии является прямым отражением отношений английской буржуазии к трудящимся классам. В то же время она в руках буржуазии служит орудием для сглаживания классовых противоречий, для смягчения классовой борьбы пролетариата против капитала. Не должно думать, что этот гуманитарный характер таких радикально-демократических газет, как «Reynold's Newspaper», или таких буржуазно-демократических газет, как «Daily News», «Morning Leader» или «Echo», есть лишь лицемерная личина, прикрывающая чисто корыстные расчеты. «Echo», год тому назад вернувшаяся из джингоистского[115][13] в радикальный лагерь, редактируется социалистом Перси Олдейном; «Reynold's Newspaper» редактируется адвокатом Вильямом Томсоном, основателем Национальной Демократической Лиги, выставившей на своем знамени коренное преобразование парламента на началах чистого демократизма и стремящейся к образованию самостоятельной рабочей партии. В «Daily News» и «Morning Leader» работают многие искренние демократы. Вообще, среди сотрудников этих газет вы найдете все оттенки демократизма, начиная от вождей официальной либеральной партии и кончая такими атеистами-анархистами, как Моррисон-Дэвидсон (в «Reynold's Newspaper»). Всех их, несмотря на разницу их мировоззрений, объединяет одно и то же сознание необходимости реформ для постоянного улучшения условий трудящихся масс. Эти же гуманитарные тенденции воодушевляют значительную часть буржуазии, убежденной в гармонии интересов труда и капитала и верящей в благодетельность основы современного строя – принципа частной собственности. И потому поддерживаемые этой частью буржуазии газеты берут на себя защиту непосредственных интересов пролетариата и агитируют за демократические реформы, проведение которых возможно без уничтожения основ буржуазного строя.
III
Пять часов утра. Чудовищно огромный Лондон закутан непроницаемым гнилым туманом и спит еще тяжелым предутренним сном. Даже молочники еще не начали разъезжать по улицам и оглушать их своим пронзительным криком: Milk! Milk![116][14] Но в самом центре столицы, в Tudor Street, Fleet Street и прилегающих к ним улицах, где разместились с давних времен гигантские газетные фабрики, жизнь и движение не замирали в течение всей ночи ни на минуту, а к пяти часам утра достигли своего высшего напряжения. Усталые наборщики, вдоволь наглотавшиеся свинцовой пыли, кончили наконец свой тяжелый «дневной» труд и толпами покидают типографии и расходятся по домам. На смену им нахлынули в газетные улицы тысячи разносчиков, рассыльных, чернорабочих, с повозками, на велосипедах, автомобилях и т.п. – Готово! – Слышится облегченный вздох в редакциях, и главные редактора, убедившись, что их фабричному изделию не грозит более никакой опасности, что оно закончено и сейчас пойдет гулять по всему белому свету, поспешно надевают пальто и цилиндр, усаживаются в кэбы и мчатся домой, чтобы поскорее вкусить свой короткий отдых. Огромные тюки газет выносятся из дверей экспедиционных контор и укладываются на повозки, ручные тележки, автомобили, распределяются между тысячами велосипедистов. Газетная кладь, в количестве десятков пудов, моментально развозится по многочисленным железнодорожным станциям, где ею нагружают специальные поезда и мчат ее с головокружительной быстротой в разные концы Соединенного Королевства. К 8–10 часам утра каждый житель Англии или Шотландии, в каком бы отдаленном захолустье он ни жил, имеет возможность купить в ближайшей лавочке или на ближайшем железнодорожном вокзале любую лондонскую газету и притом по той самой цене, по какой она продается в самом Лондоне. В то же утро газетная кладь, предназначаемая за границу, доставляется скорыми поездами в морские гавани, где ее ждут гигантские пароходы, увозящие ее в Европу и в заокеанские страны. Между тем в самом Лондоне газетная жизнь продолжает бить лихорадочным пульсом. Сотни повозок и велосипедистов, получив каждый в экспедиционной конторе свою долю газетных листов, разлетаются с ней по всем концам необъятного Лондона и распределяют листы по газетным лавкам («stationary»), которых в столице имеются многие тысячи. К семи часам утра газетные агенты, содержащие эти лавки, уже заканчивают рассортирование полученных газет и рассылают своих служащих – мальчиков или молодых девушек – по окрестным улицам своего района с пачками газет. Снуют эти рассыльные по улицам, неслышно отворяют калитки палисадников и просовывают через щели дверей в дом каждого покупателя («customer») те газеты, которые он заказал у агента. И когда вы утром просыпаетесь, вы можете быть уверены, что в столовой вас уже ждет ваша утренняя газета; ваш агент доставляет вам ее на дом за ту же цену, за какую вам ее продают на улицах, в газетных лавках, в конторе самой газеты. Через этого же агента вы можете получать на дом какую угодно английскую газету, хотя бы из самого отдаленного города, и опять-таки за пересылку и доставку вы ничего не платите. Вы заказываете газету (или газеты, журналы, книги) своему агенту в любой день месяца и прерываете получку тоже в любой день; вы расплачиваетесь только за полученные номера в розницу. Подписка на газету, абонемент в английской прессе почти не практикуется; она существует только для лэндлордов местностей, лежащих далеко от города, да для заграничных читателей. При этом абонемент оплачивается дороже, чем во сколько газета обходится при покупке ее в розницу, так как конторе приходится оплачивать почтовые расходы. Но вот вы напились утреннего кофе, позавтракали и отправляетесь по своим делам. Вы пробежали многочисленные столбцы вашей газеты и теперь заняты своими мыслями, совершенно позабыв о внешней и внутренней политике и о разных громких речах и делах. Но не торопитесь! Вы не ускользнете от властной руки газетных дел мастеров, которые сторожат вас на каждом шагу. Прежде чем дойти до ближайшей железнодорожной станции или конки, вы натыкаетесь на поразительное множество газетных лавочек, у дверей которых на ряде досок наклеены большие афиши («posters»). Напрасно вы стараетесь пробежать мимо этих разноцветных афиш. Они уже с давних пор приобрели над вами властную силу. Своими огромными черными, красными или синими буквами они неодолимо притягивают к себе ваш рассеянный взор, и вы совершенно бессознательно, по приобретенной машинальной привычке, начинаете вчитываться в их содержание. А содержание это заключается в перечислении главных статей и сообщений, напечатанных в сегодняшнем номере данной газеты; и нередко перечисление это носит самые заманчивые формы. Каждая газета, в лице своих афиш, как бы во весь голос расхваливает свой товар и зовет к себе читателей. – Потрясающая сцена в суде! – выкрикивает «Daily Mail». – Героизм английских войск! Чемберлен[117][15] прибивает к позорному столбу пробоэров[118][16]!.. – Интервью с германским императором! – перебивает «Daily Express». – Чемберлен и «Daily Express» в парламенте! – Клеветы Чемберлена! – вопиет в свою очередь радикальная «Morning Leader». – Новый шаг к объединению либеральной партии. Предсказания «Morning Leader» сбываются! С особенной бесцеремонностью выкрикивают себя полупенсовые газеты (2-копеечные), читаемые главным образом трудящимися классами. Таких утренних газет в Лондоне всего три: две консервативно-Джингоистские – «Daily Mail» и «Daily Express», и одна радикальная – «Morning Leader». Более солидные, пенсовые (4 коп.) газеты рекламируют себя с меньшей назойливостью и меньшим бесстыдством; их в Лондоне шесть (мы говорим, конечно, исключительно о ежедневных политических органах): две либеральные – «Daily News» и «Daily Chronicle», две консервативные – «Morning Post» и «Standard» и две «независимых» – «Daily Telegraph» и «Daily Graphic» (иллюстрированная). Наконец, царица газетного мира – «Times», стоящая три пенса (около 12 коп.), совершенно не вывешивает своих рекламных афиш в мелких газетных лавочках. Ее афиши встречаются только на железнодорожных вокзалах да в немногих более крупных газетных магазинах. Ее читают только представители высшей денежной, литературной и родовитой аристократии, и рассчитывать на продажу в мелких лавках вне центральных лондонских округов «Times» не может. Если вам удалось пройти по улицам, воздержавшись от покупки ненужной вам «не вашей» газеты, вы этим еще не спаслись от криков газетных зазываний. У вокзала вас ждет еще масса газетных разносчиков, громко выкрикивающих свой товар. На тротуарах рядами разложены те же афиши с громкими фразами. Вы входите в вокзал и, прежде чем купить билет, вам приходится пройти мимо стойки с тем же газетным товаром, увешанной теми же афишами. Купив билет, вы спускаетесь в подземный коридор, чтобы сесть в поезд, и вы снова натыкаетесь на такую же стойку с теми же газетами и кричащими афишами. Вы едете в Сити и, проезжая каждые 2–3 минуты через подземную станцию, вы выглядываете в окно вагона, и снова везде вы видите те же стойки с газетами, те же легионы кричащих афиш. Но вот вы, наконец, в Сити, этом сердце мировой столицы, где на пространстве одной квадратной версты в бесчисленных находящихся там банках и центральных конторах и магазинах сосредоточено больше богатств, чем во многих обширных странах. Вы выходите из удушливой атмосферы подземелья на вольный свет, тусклый свет Банковой площади. Бьет полдень. Период господства утренней газеты кончается. Начинается наплыв вечерней прессы. Одно за другим начинают выходить издания девяти лондонских вечерних газет – «Globe», «St. James Gazette», «Pall-Mall-Gazette», «Evening Standard», «Evening News», «Sun», «Westminster Gazette», «Star», «Echo»: только три последние из перечисленных выходят под либеральным флагом, остальные – консервативны. Опять те же тележки с газетами, велосипедисты, такие же кричащие афиши. Но вечерние газеты распродаются главным образом на улицах, и потому главную роль здесь играют разносчики, мальчишки, женщины, безработные, в общем десятки тысяч продавцов. Вот парень вынес на плече из экспедиционной конторы узел с пуками газеты, сел на велосипед и помчался. За ним бежит целая толпа мальчишек-разносчиков, и велосипедист, продолжая свою езду, вынимает из узла и бросает то тому, то другому мальчику предназначающийся ему для продажи пук газеты. Мальчишки на бегу ловят свой товар и моментально рассеиваются по прилегающим улицам, выкрикивая своими пронзительными голосами: «Star»! Последнее издание «Star»! Пятое издание «Star»! «Свежие новости!..»
IV
Так совершается распределение газетного товара между его потребителями. Мы видим, что распределительная машина чрезвычайно сложна, требует в одном Лондоне многих десятков тысяч рабочих рук и большого знакомства с рынком. Для успешного своего функционирования эта машина требует величайшей точности и исполнительности как со стороны руководителей ее, так и со стороны исполнителей. Опоздай «Daily Mail» к выходу на полчаса, и ее конкуренты «Daily Express» или «Morning Leader» заполонят рынок раньше ее, и она лишится десятков, быть может, сотен тысяч читателей. Остановись велосипедист, везущий «Sun», на четверть часа для раздачи газеты своему отряду мальчишек-разносчиков, и он и его разносчики потеряют дневной заработок, так как они будут опережены в их районе велосипедистом и разносчиками конкурирующей вечерней газеты «Star» или «Echo». Жизнь газеты, поэтому в высшей степени лихорадочна, да и как может быть иначе, когда приходится распродать сотни тысяч и в иных случаях даже свыше миллиона экземпляров в один день, без чего газете нет возможности работать без крупных убытков. Чтобы дать понятие о степени распространенности английских газет, мы приведем некоторые цифры, конечно приблизительные. «Times» расходится в количестве свыше 100000 экз.; «Daily Chronicle» – около 150000 экз.; «Daily Telegraph» – свыше четверти миллиона; в таком же приблизительно количестве расходится «Standard», а также и «Morning Post»; продажа «Daily News» превышает 300000 экз.; «Daily Mail», двухкопеечная газета, основанная в мае 1896 г., достигла в первый же месяц своего появления продажи в 171 000 экз. Накануне южно-африканской войны (в сентябре 1899 г.) «Daily Mail», всячески разжигавшая джингоистские инстинкты толпы, продавалась уже в 600000 экз. Во время войны эта цифра удвоилась и нередко переваливала за 1250000 экз. Но за последние два года, со времени появления конкурирующей с ней и вполне однородной с ней по духу двухкоп. «Daily Express», продажа «Daily Mail» стала понижаться; но все-таки она еще расходится в 700–800000 экз. Как велика продажа «Daily Express», трудно определить. По словам ее основателя Пирсона, полтора миллиона экземпляров были у него затребованы в первый день ее появления; машины успели отпечатать только 800000 экз. «Иметь 500 агентов, стоящих за дверьми и нетерпеливо ждущих газету, – рассказывает сам Пирсон, – и видеть, как ваши машины, все время работавшие прекрасно, вдруг остановились на целых двадцать пять минут, – этого достаточно, чтобы сделать вас седым»[119][17]. К словам и цифрам газетных дел мастера Пирсона следует, однако, относиться с известной осторожностью. Упомянем еще о двухкопеечной радикальной «Morning Leader», расходящейся в 300000 экз. Еженедельные политические газеты имеют не меньшее распространение. «Lloyd Newspaper», по сведениям «Encyclopedia Britannica», достигла уже в 1879 г. продажи в 612902 экз.; в настоящее время эта цифра перевалила за миллион. Обе радикальные еженедельные газеты – «Reynold's Newspaper» и «Weekly Times and Echo» продаются каждая по несколько сот тысяч экземпляров. Огромное распространение имеют также «People», «Weekly Despatch», «Referee». В самое последнее время «Daily Telegraph» и «Daily News» стали выпускать еженедельные издания, и эти «Weekly Daily Telegraph», «Weekly Daily News» также стали расходиться в массовых количествах.
V
Из того, что нами сказано о гигантских размерах распределительной машины продуктов газетных фабрик, легко будет понять, что политическая печать в Англии давно уже вышла из стадии кустарного промысла. Чтобы газета могла продаваться по всей Великобритании в самый день своего появления, чтобы эта газета в 8 страниц (56 больших столбцов) могла продаваться всего за 2 копейки и чтобы эта цена за лондонскую газету была одинакова как для Лондона, так и для отдаленного уголка Шотландии, – для этого необходима высокая степень концентрации газетной промышленности, для этого необходима продажа не иначе, как в сотнях тысяч экземпляров. Именно этот факт концентрации газетного дела и является причиной того, что в Лондоне, с его 6-миллионным населением, такое ничтожное количество ежедневных политических газет: их было в 1855 г. – 15, в 1883 г. их было 18 и в настоящее время их насчитывается 19. Чтобы основать новую газету, нужно сразу затратить сотни тысяч, если не миллионы; а охотников рискнуть таким крупным капиталом на такое ненадежное дело, как газета, конечно, находится очень мало. Вот, между прочим, почему в Англии до сих пор нет ежедневной социалистической газеты. Но оценить вполне степень капитализации газетной промышленности можно, лишь ознакомившись с процессом производства газеты. Заглянем же и мы туда, на газетную фабрику, и ознакомимся с производством величайшей в Европе газеты, с «Times». Что же собой представляет эта чудовищная фабрика, именуемая издательством «Times»? Это, во-первых, сама газета «Times», состоящая из 20–28 огромных страниц; среднее число слов, находящихся в тексте этой газеты, определяется цифрой 113000 (согласно вычислениям «Hazell's Annual»[120][18]); в этот счет не входят объявления, которых в каждом номере газеты имеется от 60 до 80 столбцов. Кроме самой ежедневной «Times», эта фабрика печатает связанные с этой газетой издания: «The Mail» (цена 2 пенса – 8 коп.), выходящее 3 раза в неделю и представляющее как бы конспект «Times'a» за 2 дня; «Times Weekly Edition» (цена 2 пенса), выходящее раз в неделю и заключающее наиболее важные заметки и статьи, помещенные в течение недели в «Times»; и, наконец, «Literature» (цена 6 пенсов), представляющее еженедельный критический обзор мировой литературы. Сверх того, побочными изданиями «Times'a» являются: «Times Law Reports», т.е. судебная газета; две полугодичных книги – «Issues», т.е. перечисление всех новых акционерных обществ, и «Financial Half Year», т.е. финансовый шестимесячник. Наконец, этой же газетой изданы: «Times Atlas», великолепный атлас в 26 выпусков; специальное издание «Encyclopedia Britannica», вышедшее в 1899 г. и проданное в течение первого же года в два раза большем количестве, чем было продано этой гигантской энциклопедии за все девять предыдущих лет; «Ceintury Dictionnary», затем «History of the War in South Africa», в шести томах, и т.д. Десятое издание Британской Энциклопедии, в 35 огромных томах, тоже печатается в типографии «Times». Легко понять, как велика должна быть типография и контора «Times», чтобы справиться со всей этой массой печатной и издательской работы. Прибавим к этому, что «Times» (фирма) сама изготовляет в стенах своих зданий усовершенствованные ею печатные машины, шрифт, словом все, что нужно для изданий, исключая лишь бумагу. Газета «Times» (или вернее «The Times») соединена собственной телеграфной проволокой с Берлином и Парижем. Так называемые корреспонденции «Times'a» из Европы, Америки, Южной Африки, Австралии в сущности представляют собой монстр-телеграммы, обходящиеся газете в огромные деньги. Так, например, берлинский договор (1878 г.) был напечатан в «Times» тотчас же после того, как представители великих держав подписали в Берлине этот договор. Телеграмма, в которой был послан в «Times» этот договор, стоила газете 8000 руб. Парижский корреспондент «Times'a» господин Бловиц (цит. в La Grande Encyclopédie Française) рассказывает, что в 1882 г. одна телеграмма из Коломбо обошлась этой газете в 40000 франков. В том же году телеграммы из одного только Египта стоили полмиллиона франков. Но все эти цифры кажутся ничтожными в сравнении с тем, что «Times» и другие крупные лондонские газеты тратили на телеграммы из Южной Африки во время последней войны. Каждый день печатали они монстр-телеграммы от «собственных корреспондентов» с различных театров действий, и каждое слово этих телеграмм оплачивалось в три шиллинга. К этим расходам нужно прибавить издержки на содержание военных корреспондентов, издержки огромные, так как английские военные корреспонденты привыкли не жалеть денег, раз дело идет о том, чтобы добыть сведения и послать их в свою газету раньше конкурентов. В английском парламенте «Times» имеет 16 стенографов. Надо заметить, что здесь парламент не печатает собственных стенографических отчетов, и этот пробел с давних пор уже заполняется благодаря предприимчивости «Times». Во время парламента 16 стенографов этой газеты работают посменно отрядами. Каждые 15 минут стенограф подходит к телефону, соединенному с типографией «Times», и развертывает вслух записанную им часть дебатов. В типографии наборщики, отделенные друг от друга особенными приспособлениями – антифонами, заглушающими звуки, неустанно набирают часть за частью дебаты, передаваемые по телефону стенографами[121][19]. По мере набора эти дебаты передаются главному редактору, который тут же сообщает передовикам планы желательных, по его мнению, передовиц для набираемого номера газеты. Передовики с 12 часов ночи сидят каждый в своем отдельном бюро и составляют передовые статьи, которые частями каждые 10 минут передаются через мальчиков-курьеров в типографию, где работают непрерывно четыре специальных группы наборщиков для четырех обычных передовиц. Заседания в парламенте нередко затягиваются далеко за полночь, отчеты о них и телеграммы нередко приходят в 2–2½ часа утра, и все-таки они уже в 5 часов утра в первом издании «Times» мчатся специальными поездами в Бирмингам, Ливерпуль, Манчестер, Глазго, Эдинбург и т.п. Приведем пару фактов, показывающих, как велика предприимчивость английских газет. В 1810 г. Питт[122][20] велел задержать на почте всю корреспонденцию газеты «Times», пришедшую с континента, для того, чтобы министерские органы могли напечатать новости раньше. Тогда редактор «Times» Джон Вальтер завел собственную почту, свой телеграф, своих курьеров, свои пароходы и таким образом обеспечил свою независимость от правительства. В первую половину XIX в., благодаря существованию «налогов на знание» и в особенности благодаря уже тогда развившейся капитализации газетного дела, появление новых ежедневных политических газет было обставлено большими трудностями. Из всех появившихся тогда новых газет только одна «Daily News» сумела укрепиться. Она сначала (в 1846 г.) печаталась на 8 страницах, как и другие утренние газеты. Но так как ей приходилось завоевывать себе читателей, то она проявляла настоящие чудеса энергии. Так, во время знаменитого заседания в палате общин, когда излагался проект отмены хлебных пошлин, Роберт Пиль[123][21] кончил свою речь к 2½ часа по полуночи. И хотя телефонов тогда еще не существовало, в 5 часов утра «Daily News» уже продавалась на улицах Лондона с речью Пиля in extenso[124][22], в 8 часов газета была уже доставлена специальными поездами в Бристоль и Ливерпуль, в 12 часов она уже была в Шотландии, а на следующее утро в Париже (тогда еще не было Chemin de Fer du Nord[125][23]). Это был первый случай такой быстроты. Через шесть месяцев, когда «Daily News» стала прочно на ноги, она вдруг задумала революцию: сократив свой размер до 4 страниц, на которых она, при помощи весьма убористого шрифта, продолжала помещать прежнее количество печатного материала, она уменьшила свою цену также вдвое, т.е. вместо прежних 5 пенсов она стала продаваться за 2½ пенса (все другие газеты стоили 5 пенсов, a «Times» – 7 пенсов). Эта попытка вызвала настоящую бурю со стороны других газет, что еще более увеличило популярность «Daily News». «Times» принялась доказывать подробными вычислениями, что при такой цене «Daily News» непременно должна разориться. И действительно, «Daily News» уже 27 января 1847 г. подняла свою цену до 3 пенсов. На этой цене она держалась еще целых 2 года, несмотря на все козни своих соперниц, и достигла распространения в 83000 экз. Но вследствие компактности шрифта, число объявлений стало уменьшаться, и это подрывало ресурсы газеты. Сверх того, «Daily News» начала печататься в благоприятное время, когда между «Times» и «Herald» шла ожесточенная война. В то время «Times», после долгих исследований и крупных затрат, добилась того, чего не сумело еще сделать тогдашнее британское правительство: она организовала ежемесячное курьерское сообщение между Индией и Англией через Суэц и Александрию. Это обходилось ей в 125000 франков в год, и чтобы сократить расходы, «Times» вошла с «Chronicle» и «Post» в соглашение, по которому она сообщала этим газетам за изложенное вознаграждение получаемые из Индии известия. «Herald», исключенная из этого договора, немедленно решилась организовать еще более быстрое сообщение с Индией – через Марсель и Булонь; это ей удалось благодаря помощи французского правительства. «Herald» купила лучший из пароходов Ondine, который днем и ночью стоял под паром в Булони, всегда готовый пуститься через Ламанш, несмотря ни на какую погоду, с привезенными из Индии депешами. Благодаря этому, «Herald'y» удалось несколько раз печатать такие известия раньше «Times'a». Но ввиду тяжести расходов «Herald» делилась известиями с «Daily News», что было последней в большую помощь. Но когда «Daily News» стала выходить по дешевой цене, «Times» заключила тайный союз с «Herald», и «Herald» стала передавать неаккуратно свои известия из Индии в «Daily News», вследствие чего последняя опаздывала со своими депешами. Это заставило «Daily News» сдаться, и 1 февраля 1849 г. она снова повысила свою цену до 5 пенсов. Между газетами тогда водворился мир[126][24]. Подобно «Times» организованы и другие большие лондонские газеты. И там также основным условием для газетного работника является точность и исполнительность. Какого рода типы вырабатываются при такой постановке дела, можно видеть на примере Джона Делэйна, который за все время своего 37-летнего редактирования «Times» ни разу не оставил редакции, не прочитав всего номера[127][25] и не увидев его целиком отпечатанным. И этим высоко усовершенствованным газетным машинам платится весьма-таки высокое жалованье. Так, постоянные сотрудники в «Times» получают 7–15 тысяч руб.; редакторы отделов 30–40 тысяч руб., а главный редактор получает, конечно, еще больший гонорар. Если лондонская газетная работа вырабатывает героев усидчивости и аккуратности, то совсем иные качества требуются для иностранных и в особенности военных корреспондентов. Эти корреспонденты нередко создают славу газеты, удваивают и утраивают число ее читателей, а чтобы добиться этого, необходимо быть способным на чудеса смелости, изобретательности, находчивости. Так, О'Рейли переплыл ночью 24 февраля 1848 г. в утлой лодке Ламанш, чтобы первому привезти в Англию весть о французской революции. Отчеты военных корреспондентов «Daily News», во время франко-прусской, египетской, южно-африканской войн, и в особенности телеграммы Мак-Гахана, сумевшего проникнуть в 1876 г. в Болгарию и первому рассказать миру о зверствах, совершенных турками в этой стране, создали репутацию этой газеты и обусловили в значительной степени ее широкий сбыт. «Daily Telegraph», соединенный теперь своим собственным кабельным и проволочным телеграфом с Нью-Йорком, Парижем и Веной, отправил на свой счет путешественника Смита в Абиссинию, а в 1876 г., вместе с «New York Herald», командировал корреспондента Стэнли в Центральную Африку для отыскания Ливингстона. Для иллюстрации, какого рода люди нужны для должности лондонских военных корреспондентов, мы здесь расскажем вкратце о жизни и деятельности Джона Диллона, состоящего еще и ныне корреспондентом «Daily Telegraph» и бывшего некогда профессором восточных языков в Харьковском университете[128][26].
VI
В 1894–1895 гг. он отправился по предложению своей газеты «Daily Telegraph» в Армению с целью проверить на месте те неясные слухи о зверствах турок, которые к тому времени носились в Европе. Послушаем его собственный рассказ об этом путешествии (цитируется в «Review of Reviews», за июль 1901 г.). «Получив предложение ехать в Армению, я отправился в путь без всяких предварительных приготовлений. Прибыв в Турцию, я был хорошо принят великим визирем, который и предложил мне тут же ознакомиться с материалами. Я попросил аудиенции у султана. Визирь ответил, что сделает для меня все возможное; но через пару дней он послал за мной и сказал мне, что султан не может принять меня, так как, дав аудиенцию мне, он этим самым обязал бы себя давать аудиенции и другим корреспондентам». Великий визирь снова предложил Диллону изучить письменные документы и даже предложил дать их на просмотр английскому посланнику для удостоверения их подлинности. Но Диллон отказался наотрез. – Мне нужно видеть все собственными глазами, а не из вторых рук. Я желал бы ехать в Армению, – ответил решительный корреспондент, который в то время, однако, ни мало не верил слухам о турецких жестокостях в Армении. Турецкий министр предложил ему вместо поездки в Армению орден, но Диллон отказался от этой милости и заявил, что едет в Армению. – Но мы послали приказ, чтобы вас не пропустили через границу. – Несмотря на это, я еду – спокойно ответил Диллон. – Но вас не пропустят, – возразил великий визирь. – Не беда, не беспокойтесь. В тот же вечер Диллон покинул Константинополь, никому не сказав, куда он едет. «Я отправился в Тифлис, посетил кавказского наместника, с которым я был знаком лично, и от него я получил пропуск, давший мне возможность проехать через все военные округа Кавказа и Закавказья. Прибыв в Карс, я остановился там на несколько дней, чтобы приготовить все к тайному переходу через горы в Армению. Но эти приготовления оказались излишними, так как еще до назначенного срока мне удалось, переодевшись казачьим офицером, проехать туда открыто. На границе турки встретили меня с военными почестями, а армянские женщины с проклятиями». Таким-то путем добрался он до Эрзерума, где его прибытие возбудило величайшую тревогу. Его потребовали к губернатору города. «Когда я явился к нему, – рассказывает Диллон, – он держал в руках длинную телеграмму из Константинополя, в которой на турецком языке значилось мое имя. Папироса чуть не выпала из его рук, когда я ему назвал мое имя. Он спросил меня, когда я уезжаю. Я ответил, что не намерен торопиться». Арестовать и выслать британского гражданина турецкое правительство не решалось, так как Англия умеет защищать свободу своих граждан. Поэтому великий визирь обратился к британскому посланнику в Константинополе с просьбой выслать Диллона из пределов Турецкой империи. Посланник конечно отказал. Пока шла эта переписка, Диллон не терял времени. По ночам, через крыши зданий, переодетый то женщиной, то курдом, пробирался он в жилище знакомого армянского семейства и оттуда отправлялся на розыски армянских беглецов, семьи которых были перерезаны курдами или турками. Показания этих беглецов он записывал и посылал в «Daily Telegraph», а самих беглецов отправлял в Мушу, где тогда заседала следственная комиссия. В то время особенно прославился один вождь курдов, о зверствах которого, совершенных над армянами, ходили самые ужасные рассказы. Диллон решил розыскать курда, чтобы проверить рассказы. Но оказалось, что он сидел в тюрьме, ожидая исполнения над ним смертного приговора за нападение на турецкий пост и оскорбление жены турецкого полковника. Это, однако, не остановило Диллона. «Я сделал несколько попыток войти в сношения с этим курдом, но это оказалось чрезвычайно трудным. Тогда я подкупил начальника тюрьмы с тем, чтобы он позволил мне побыть с курдом в течение пары часов. В условленное время мне дано было знать, что я дал слишком мало, так как риск велик, но что если я дам больше денег и двух заложников, то курд будет у меня. Я исполнил требование, и курд пришел. Я не отпускал его от себя целую ночь, так как опасался, что в Европе мне не поверят, что я его видел. Утром, после того как мне удалось получить фотографию, на которой курд был изображен вместе со мной, я его отпустил в его камеру. Основываясь на показаниях этого курда, Гладстон[129][27] и произнес свою речь в Честере, в которой он бросил Турции вызов доказать неправильность упомянутых в речи фактов. Время от времени мне также приходилось устраивать с армянами свидания в турецких домах, куда я являлся переодетым. В одном из этих домов турки, должно быть, проведали, кто я, потому что предложенный мне кофе оказался отравленным. К счастью, я сделал только пару глотков; но все-таки я заболел и пролежал в постели в опасном состоянии около трех недель. Мой слуга тоже был отравлен, но и он остался в живых. Несколько раз меня предупреждали – и не раз официально, – что меня не выпустят из страны живым. Тем не менее я вернулся в цивилизованный мир без серьезных испытаний, хотя и не без приключений». Благодаря статьям Диллона, напечатанным в «Daily Telegraph» и «Contemporary Review», невероятно жестокие деяния Турции в Армении были разоблачены перед цивилизованным миром. В самой Англии они подняли такую бурю негодования, возбудили до такой степени общественное мнение, предводимое Гладстоном, что тогдашний премьер лорд Сольсбэри готов был потребовать от Турции освобождения Армении. К несчастью, распри великих держав обессилили голос сходящего тогда в могилу Гладстона и дали возможность Сольсбэри умыть свои руки Пилата и забыть, вместе с другими тогдашними руководителями международной политики, про обязательства перед Арменией держав, подписавших берлинский трактат. Но хотя героизм корреспондента Диллона и не дал прямых результатов самой Армении, он все-таки сослужил немалую службу делу цивилизации тем, что дал возможность всем людям прогресса оценить по достоинству мотивы, руководящие международной дипломатией. Из Армении Диллон, по поручению того же «Daily Telegraph'a», едет в Испанию, как раз накануне испано-американской войны. Здесь он проводит несколько месяцев, беседуя на испанском языке с кровавым генералом Вейлером, изучая испанскую политику и знакомя с ней Англию. Из Испании он отправляется в восставший Крит, куда доступ иностранцам был тогда воспрещен по решению адмиралов европейских судов, блокировавших остров. Чтобы пробраться на остров, Диллон переодевается греческим монахом – монахи боролись в рядах инсургентов – и присоединяется к лидерам, вызванным адмиралами для переговоров. Адмиралы поручили семи лидерам передать критскому народу о том, что ему будет дана автономия (а критяне желали присоединения к Греции), и новоиспеченный греческий монах с ружьем за плечами и поясом патронов успевает убедить критских вождей, чтобы они взяли его с собой на остров. Само собой, он старался не попадаться на глаза адмиралам. Но, «к несчастью, – рассказывает Диллон, – итальянский адмирал вздумал посетить нас в одно воскресенье утром, когда мы были в нашей лодке на якоре в нашей бухте, и сказал, что он желал бы поговорить с нами по поводу всего вопроса; он и австрийский адмирал имели после того длинную беседу с нами, и я служил между ними посредником. Адмирал Кане-варо взял мое ружье, повел нас к себе и угостил кофе. Я от имени критян отверг автономию и отстаивал присоединение. Расставаясь с нами, Каневаро сказал мне, что он очень любит священство и монахов, и когда он подавал мне мое ружье, я благословил его настолько набожно, насколько у меня хватило уменья». Вскоре после того Диллон присутствует в Гаге на знаменитой «мирной конференции» держав, затем шлет из Парижа и Ренн в «Daily Telegraph» отчеты о процессе Дрейфуса; а в конце XIX в. входит вместе с войсками союзных держав в Пекин, откуда он шлет в «Contemporary Review» статью, в которой дает миру неприглядную картину тех ужасных варварств, какими ознаменовали свое вступление в беззащитную восточную страну войска цивилизованных западных народов. Такова карьера одного из английских военных корреспондентов. Добавим, в заключение, что во время процесса Дрейфуса Диллон посылал ежедневно в «Daily Telegraph» отчеты длиной в 3–6 печатных столбцов, т.е. от 10–20 печатных страниц. Такова работоспособность английского корреспондента.
VII
Если английская пресса достигла такого замечательного развития, если она приобрела огромное влияние не только на жизнь самой Англии, но и на международные дела, то прежде всего она этим конечно обязана той безграничной свободе мысли, какая царствует в Англии с давних пор. Значение свободы мысли было уже прекрасно понято Мильтоном. «Дайте мне свободу познавать, высказывать свои мысли и обсуждать дела сообразно с моей совестью, – эту свободу, стоящую выше всех других свобод!» – восклицает он в своей Ареопагитике. По странной иронии судьбы Томас Мор, потерявший свою голову на плахе за свои убеждения, в своей Утопии считает необходимым сохранить цензуру и наказывает смертью частных лиц за критику правительственных действий. В стародавние времена цензурные условия были весьма тяжелы в Англии, и хотя накануне первой революции значительно улучшилось положение печати, «Долгий парламент» снова (в 1643 г.) восстановил многие стеснительные меры, затормозившие развитие печати. При Кромвеле в Англии были только две дозволенные газеты «Mercurius Politicus» и «Public Intellingencer». С реставрацией Стюартов положение прессы не улучшилось; но, «с целью предупредить распространение ложных известий», правительство само основывает несколько официальных органов. Все газеты того времени, впрочем, представляли собой жалкие еженедельные листки с немногими скудными известиями, преимущественно из иностранной жизни. Только после второй революции исчезает цензура (в 1695 г.) и начинается быстрое развитие печати. В 1709 г. в Лондоне издавалось уже 18 газет, выпускавших в совокупности 35 номеров в неделю. Улучшилось и расширилось также содержание газет, и в них начинают принимать близкое участие такие выдающиеся люди, как Даниель Дефо (автор «Робинзона Крузо»), Свифт, Аддисон, Поп. Но уже с 1712 г. скорпионы исчезнувшей цензуры возрождаются в виде бичей штемпельных сборов. В этом году всякая газета была подвержена штемпельному сбору в ½пенса с каждого экземпляра в ½ листа бумаги, и, сверх того, каждое объявление было обложено налогом в 1 шиллинг. Результатом этой меры было исчезновение нескольких газет. Тем не менее штемпельный сбор далеко не имеет такого влияния на прессу, как цензура и административные распоряжения. Последние делают невозможным развитие прессы или, по крайней мере, ставят это развитие в зависимость от усмотрения цензоров и властей, тогда как штемпельный сбор делает невозможным лишь появление дешевой, народной прессы. Вот почему английская печать продолжала развиваться, несмотря на то, что налог на газеты все более и более возвышался и достиг в 1815 г. 4 пенсов штемпельного сбора на каждый экземпляр газеты и З½ шиллинга на каждое объявление. Несмотря на этот налог, газетное дело достигло такого развития, что в 1820 г. было оплачено более 29 миллионов штемпелей, а в 1836 г. – более 39 миллионов. Такими-то мерами правительство старалось задержать развитие легальной прессы для народа. Но в 1830-х и 1840-х годах в Англии все более разрасталось рабочее движение, вылившееся в знаменитый «чартизм». Дешевая пресса сделалась насущной потребностью; и как это всегда бывает, когда ставятся преграды законному удовлетворению назревшей в народе потребности, эти потребности ищут других путей к своему удовлетворению; на место легальной с неодолимой силой распространилась в Англии пресса нелегальная. В укромных местах стали устраиваться тайные типографии, и люди, не боявшиеся платить за свою отвагу тюрьмой, стали неведомыми путями наводнять улицы массой дешевых нелегальных, т.е. не уплативших штемпельного сбора, газет. В промежуток между 1831–1835 гг. десятки таких новых газет стали выходить в свет и находить широкий сбыт. Правительство ответило преследованиями, и сотни лиц были посажены в тюрьму по приговору суда за нарушение несправедливого закона. Но чем ожесточеннее становились преследования, тем более революционным становился тон этих все умножающихся газет. В этой борьбе правительства с народом за свободу печати уступить пришлось правительству. «Министры, – писал Францис Плейс, тогдашний вождь демократии, – и люди, стоящие у власти, вместе почти со всеми богатыми людьми боятся последствий просвещения народа более чем результатов народного невежества»[130][28]. Буржуазные газеты того времени были против отмены штемпельного сбора, хотя им самим приходилось платить огромные суммы; и «Times» даже обвинял Плэйса в составлении заговора, направленного против широкого распространения этой газеты, которое сделалось бы невозможным при появлении дешевой прессы. В 1835 г. пало консервативное министерство Пиля и его место занял Мельбурн, опиравшийся на союзную партию вигов и радикалов. В этом году и в первые два месяца 1836 г. число нарушений закона о печати продолжало быстро расти, и министерство было вынуждено понизить штемпельный сбор с 4 пенсов до 1 пенса. Этим фактически была обеспечена свобода печати. В 1855 г. штемпельный сбор был уничтожен окончательно, а в 1853 г. и в 1861 г. были отменены налоги на объявления и на бумагу. Таким-то образом исчез «налог на знание» («Taxes on Knowledge»), и немедленно по отмене этого налога начала выходить однопенсовая «Daily Telegraph», и все большие газеты понизили свои цены до одного пенса (исключая «Times»). Как быстро росла печать в Англии и Уэльсе, покажет следующая таблица (заимствуем ее из «La Grande Encyclopédie Française»). В Англии и Уэльсе (не считая Шотландии и Ирландии) было газет:
|
