Гендерные практики в пенитенциарных субкультурах

Тюрьма и связанные с ней формы наказания и по сей день считаются одними из самых жестких способов воздействия на человека. Этой теме посвящены многочисленные документальные и художественные фильмы, демонстрирующие героя-одиночку, старающегося выжить в нечеловеческих условиях закрытого пространства колонии. Насилие, которое окружает этого героя, исходит, как правило, и от администрации и от других осужденных. На первый взгляд проблема проста столкновение индивидуального и коллективного, приватного и публичного в рамках закрытого и дисциплининующего пространства. Но мы попытались более скрупулезно разобраться в сложных переплетениях отношений в рамках тюремного режима.

Во второй половине XX века, когда появились и стали самостоятельно развиваться теории субкультуры исправительных учреждений, большинство исследований и опросов включали в себя, как правило, следующий стандартный набор переменных: возраст, социальный статус, образование, уровень доходов, место жительство, расовая и национальная принадлежность. Одной из последних переменных и, явно не определяющих, считался пол. Половая принадлежность осужденных и связанные с ней психо-соматические особенности рассматривались в качестве некоего топоса, определенной психофизической данности, чьи параметры и характеристики являются неизменными и несомненными. Именно с такой трактовкой пола в условиях тюремного заключения мы встречаемся в работах Вада и Кассебаумана, рассматривавших пол осужденного лишь в количественном срезе, указывая на незначительную долю женщин-осужденных во всей массе тюремного населения большинства стран, придерживающихся современной модели наказания.

В женских исправительных учреждениях происходит «дублирование» социальных ролей, принятых в мужских тюрьмах, но при этом не объясняют, каким образом и почему осуществляется это прямое «заимствование» социальных ролей[79]. Исследования структуры преступности, проводимые без различия половой принадлежности, не раскрывают механизма воздействия социальных факторов на поведение мужчин и женщин, хотя и свидетельствуют, что имеется определенная специфика такого влияния.

Как отмечает В.А. Ядов, «есть еще две важные индивидуальные характеристики — пол и возраст индивидов. Казалось бы, что эти абсолютные характеристики исключительно биологические. На самом же деле с рассматриваемой точки зрения они имеют социокультурный эквивалент и должны быть включены в схему по той причине, что быть мужчиной или женщиной — значит выполнять неодинаковые функции в разных социальных системах»[80].

В свете теорий маскулинности, мужского господства, гендерных теорий подобная констатация выглядит необоснованной и сомнительной. По мнению П. Бурдье, социальное существование пола предполагает использование определенных практик и исключение других социальных стратегий[81]. Гендерные практики нацелены на формирование различных репрезентаций маскулинности и феминности.

Более того, столкновение двух противоречивых применений одной и той же схемы или стратегии в определенном практическом поле (которое Бурдье противопоставляет дискурсивному) маловероятно, и поэтому «одной и той же вещи в разных практических полях будут соответствовать разные, возможно даже противоположные свойства»[82].

При понимании пола как независимой переменной, составляющей имплицитное содержание повседневного сознания, прямое заимствование осужденными женщинами ролей, моделей поведения и оценок, традиционных для мужских исправительных учреждений, по меньшей мере, выглядит затруднительным. В этом случае возникает вопрос: почему в исследованиях субкультура осужденных получает репрезентацию исключительно в терминах маскулинности? Почему риторика официальных документов в отношении женских исправительных учреждений не выходит за рамки традиционного дискурса, нарушающего плюрализм социальных ролей, трактующего и мужчин, и женщин в радикальных бинарных терминах? И, наконец, каким образом необходимо переформулировать понятие пола и деконструировать практики адаптации и дезадаптации в тюрьмах, чтобы зафиксировать латентные механизмы деформирования типов маскулинности и феминности в условиях тюремного заключения? Эти три вопроса и легли в основу, проведенного нами эмпирического исследования.

Теоретико-методологическими предпосылками нашего анализа стратегий конструирования гендерных отношений в отечественных исправительных учреждениях выступили следующие положения: понятие «структурации», предложенное Э. Гидденсом, теория «гегемонической маскулинности» Р. Коннелла, понятие сексуальности у И. Кона, теория гендерной идентичности Дж. Батлер. Представление о структурации, как процессе оформления общественного взаимодействия в пространственно-временную системность, введенное Э. Гидденсом, принципиально важно для понимания сути современных институтов наказания.

Структурация способствует превращению человеческого действия в социальную реальность, которую можно интерпретировать, воспроизводить, трансформировать и прогнозировать в определенном пространственно-временном контексте, то, следовательно, в таких закрытых институтах, как тюрьма, призванных контролировать и дисциплинировать индивида именно в отношении пространственно-временных параметров, действующий субъект и отношения, в которые он вовлечен, испытывают на себе двойную структурацию. Она, включает первичную струкутрацию, как условие взаимодействия индивида-«агента» (заключенного) и самой структуры (пенитенциарной системы), и вторичную структурацию — аннулирующую «ресурсы» и «правила», выработанные в условиях первичной структурации, и привносящую новые «алгоритмы действия», независимые от агентов, а, следовательно, и имплицитно враждебные самой структуре[83].

Работы М. Фуко, Г. Руше и О. Киркхаймера, А. Лефевра, анализировавших условия, которые определяют появление тюрьмы современного типа, показали, что развитие современной пенитенциарной системы связано с трансформацией представлений о формах социального пространства и времени[84]. Специфическая корреляция этих двух элементов, придает тюрьме ее особенные характеристики и отличает ее, как от других видов наказания, так и от остальных институциальных систем[85].

Двойная структурация, действующая в условиях тюремного заключения, приводит к сгущению, концентрации механизмов социального взаимодействия в рамках одного институциального пространства — тюрьмы, что, в свою очередь, вызывает феномен неизбежной дискриминации и депривации индивида, отбывающего лишение свободы. Постоянная угроза дезадаптации, психологический дискомфорт, претерпеваемые индивидом в тюрьме, являются результатом воздействия на субъекта двойной структурации, которая одновременно предполагает формирование определенных условий для создания социокультурной реальности и аннулирует эти условия, делая их неэффективными в колониях и тюрьмах.

От двойной структурации, действующей в тюрьме, зависит и список отличительных черт исправительной системы, укоренившихся и в обыденном сознании, и в специальной литературе: тотальная жестокость, радикальные стратегии выживания, недоверие, гиперболизация публичного и минимизация приватного пространств, маргинализация индивида. Благодаря этим и многим другим чертам, традиционно приписываемым системе наказания, тюрьма репрезентируется обществом в качестве маргинального «институциального» пространства, в котором индивид подвергается предельному риску, ставящему под удар его психическое и физическое здоровье. Одним словом, тюрьма рассматривается как экстраординарный и экстремальный феномен социальной жизни. Хотя, в действительности, современная пенитенциарная система является обыденной рутинной практикой, чьи стратегии воздействия на индивида используются во многих сферах: образовании, медицине, организации трудовой деятельности. Рутинность, повседневность практик наказания заключается в их декларируемой цели — предотвращении социальных рисков — которая объединяет большинство действующих институциальных систем современного мира, формируя их задачи, стратегии и тактики[86].

Однако с конца XVIII века, с момента появления первых пенитенциарных систем, тюрьма устойчиво воспринимается обществом именно как средоточие опасных субъектов и рискованных ситуаций [87]. Социальные угрозы обществу, исходящие от пенитенциарной системы и ее обитателей, объясняются официальной риторикой, в первую очередь, непредсказуемостью, невозможностью точно прогнозировать поведение заключенных[88].

Параллелизм декларируемой цели и результата вызван двойной структурацией, которая является серьезным барьером на пути к «колонизации будущего», его прогнозированию, а, следовательно, и к предотвращению социальных рисков и опасностей. Термин «колонизация будущего» был введен Э. Гидденсом. По его мнению, анализ и прогноз социального действия является частью фундаментального феномена современной жизни, связанного с контролем времени и получившего название «колонизация будущего». Из принципиально непознаваемой области будущее трансформируется в пространство контрфактических возможностей, опирающееся на контрфактическое мышление и исчисление риска[89].