По Н. А. Криничной

 

Чем нам интересна избранная тема – наше родовое здоровье? Она говорит о целостности и ведет к целостности. Речь идет о целостности целительного мира. Любая болезнь – это нарушение естества. Ее восстановление – это целительство. Общеизвестно, что древний мир, его мифологическое сознание, как и его отражение, были едиными, целостными, соответственно и здоровье понималось как крепкое, цельное, подобное дереву-лесу. Безусловно, это понимание и бытование влияло и на реальное здоровье человека, рода, народа, обусловливая его психотерапевтически, культурно, духовно.

Известный российский исследователь фольклора Н. А. Криничная доносит до нас отголоски нашего русского целостного мира в очередных двух своих глубоких работах. Одна из них («Русская мифология. Мир образов фольклора» [41]) посвящена мифическим существам, а также людям, травам, городам, всему, что в сниженном виде замещает Рода и рожаниц, а вторая («Крестьянин и природная среда в свете мифологии» [40]) – непосредственно природным объектам, отраженным в мифологии народа, особенно лесу. Отголоски этого мира живут в мифологии, которая раскрывает целостное в изучаемом наследии, являющемся основой современного здоровья.

«Русская мифология – совокупность изначальных представлений наших предков о тайнах бытия. Представления эти определили формирование образов и символов в различных видах и жанрах фольклора, по-своему отразили повседневный уклад крестьянской общины. В мифологии – смысл обрядов, обычаев, верований. Ею во многом определяется менталитет русского народа. Древние представления, подчас нами не узнаваемые, пульсируют в сознании современного человека, в литературе и искусстве. Целостная система мифологических символов мировосприятия наиболее полно отражена в устной речи» [41, с. 7]. Как важно и неожиданно для нас, воспитанных на книгах, а сейчас на информации с мониторов! Целостная жизнь, самодостаточная жизнь, оказывается, была и может быть в реальном общении, но конечно, именно в древних образах!

«Самоопределение мифологических рассказов начинается с периода преодоления тотемистических и нарастания иных, пришедших на смену языческих верований, в которых обожествляется уже не тотемный предок, а собственно предок-родоначальник, глава семейно-родовой общины, состоящей из многих поколений сородичей, живых и умерших; со временем обожествляются и сами умершие» [41, с. 9]. Далее Н. А. Криничная приводит слова Н. И. и С. М. Толстых: «Культ предков… является „единственно всеобщим, полно и хорошо представленным, повсеместно довольно четко реконструируемым у славян“ [76, с. 78]. В свое время этот культ стал одной из важнейших частей всех мировых религий» [41, с. 9].

Бог и у язычников един, а остальные боги лишь его ипостаси. Так же здоровье и мир едины и целостны. Важно лишь увидеть эту картину мира. Н. А. Криничная пишет об одном из словарей, посвященных славянской мифологии: «…задача словаря – на основе реликтов прошлого, собранных воедино и получивших научную трактовку, воссоздать по возможности целостную традиционную „картину мира“, систему мировоззрения древних славян, выявить содержательные категории средневековой славянской народной культуры, отраженные в ней ментальные, моральные, социальные стереотипы и ценности, ее символическую систему» [41, с. 23].

Когда правильно определена цель, например, нашим автором, то и целостность обеспечивается, например правильным выбором сбора научного материала. «Опорный материал должен представлять собой определенного рода целостность. В качестве такового была избрана севернорусская мифологическая проза, известная своей архаичностью и сохранностью» [41, с. 25]. Это положение косвенно еще раз подтверждает версию о происхождении индоевропейской культуры на Русском Cевере. Один из моих учителей, доктор психологических наук В. В. Козлов, автор книг об измененных состояниях сознания, говорил на своих семинарах, что «у человека есть потребность в трансперсональной сфере, что не обеспечивается обычной психотерапией и психологическими практиками». В переводе на наш язык это значит, что неверующий лишен целого настоящего мира, который находится вне нашей личности и ему нужны особые практики, касающиеся его мира, который находится вне его личности, за его личностью. Понятны, соответственно, страдания и болезни такого несчастного. Несчастного значит не находящегося в целостности с целым, с частью, если буквально. И тема счастья естественно всплывает даже при описании Н. А. Криничной основного содержания своего исследования. «Целью предпринимаемого нами на данном этапе фронтального исследования мифологической прозы является анализ быличек, бывальщин, легенд, поверий о духах-„хозяевах“ (баеннике [баннике], домовом, лешем, водяном и сопряженных с ними персонажах) –в первой части и о божествах судьбы, реминисценции образов которых обнаруживаются в дошедших до наших дней фольклорных персонажах, о людях, обладающих магическими способностями (ведьмах, колдунах, знахарях и приравненных к ним чародеях, относящихся в единому типологическому ряду), – во второй части. Эти персонажипредполагается рассмотреть по единым параметрам: характер и природа их инкарнаций и реинкарнаций; сакральный хронотоп как предпосылка к появлению и активизации названных мифических существ; важнейшие функции этих персонажей (покровитель семейно-родовой общины, ее здоровья, плодовитости, благосостояния; средоточие «домашнего счастья», пастушьей, охотничьей и рыбацкой удачи; вершитель жизненного цикла, предначертатель судьбы, прорицатель будущего; медиатор между мирами и, наконец, устроитель бытия не только социума, но и универсума, поддерживающий определенный, установленный порядок в микроколлективе и природе и т. п.). В третьейчасти исследования речь пойдет о посетителях загробного мира и искателях „далеких земель“, представленных в легендах в свете христианского вероучения. Впервые ставится задача соотнести данные фольклорные произведения со всей совокупностью верований, обрядов, обычаев, реалий крестьянского быта, послуживших этнографическим аналогом либо фоном для формирования связанных с ними сюжетов, мотивов, элементов, коллизий, что как раз и позволит в конечном итоге выявить истоки и полисемантизм рассматриваемых образов» [41, с. 24, 25].

В основной, содержательной части рассматриваемого здесь исследования Н. А. Криничной мы видим, что при нарушении целостности и законов реального и волшебного мира следует несчастье для людей и мира, при сбережении целостности мира, соблюдении этих незыблемых законов следует счастье людей и всего мира. Слово «бог», по данным Н. А. Криничной, означало «доля», «несчастье» или «счастье» [41, с. 460].

Будущее человека, его счастье, связывалось с банником и другими духами-«хозяевами», выступающими каждый как предок-родоночальник, а возможно, в силу единства мира, и Творец, Род.

Так, «целью банных родильных обрядов было не только обеспечивать младенца жизненной силой, здоровьем, но и запрограммировать ему счастливую судьбу, богатую жизнь, заложить в него желательные черты характера… одним словом, наделить новоявленного члена семейно-родовой общины… „банным счастьем“» [41, с. 59, 60]. Столь же велика роль бани была для невесты, женщины, рода. Так как баня есть по сути языческий храм, ворота из одного мира в другой, то и во власти домового, банника как дать ребенка, так и забрать его. Ведь источник святочных гаданий с участием банника, о которых мне рассказывала моя бабушка, берет начало в глубокой древности. Об этом читаем у С. В. Максимова: «Причем сам… обряд совершается следующим образом: девушка просовывает в двери бани голую спину, а „хозяин“ либо бьет ее когтистой лапой – к беде, либо нежно гладит мохнатой и мягкой, как шелк, большой ладонью – к счастью» [49, с. 53].

Важно, что банник, по Н. А. Криничной, – прообраз домашних духов. Сама невеста до мужа близка с банником, видимо, как первопредком, вместилищем как умерших, так и не родившихся душ членов рода.

Так как баня исторически древнее дома – она была первым жилищем, то и домовой, видимо, вторичен, в отличие от банника. Он также прежде всего родовой, семейный дух. Очаг, печь и все с ними связанное, в том числе в свадебной обрядности, по Н. А. Криничной, – атрибуты домового. Ведь очаг у славян почитался устроителем семьи, защитником брачных и родственных связей, хранителем домашнего счастья. В жизни во всем, что ценно для здоровья, была целостность как материального, так и духовного. Так, по А. Н. Афанасьеву, «от домашнего очага, у которого священнодействовал представитель рода, и вся изба получила в глазах язычника религиозное значение. Как кров, свидетельствующий о быте предков, как местопребывание родового пената, изба должна была пользоваться благоговейным уважением от всех родичей. Больший или меньший почет, воздаваемый различным ее частям, условливался более или менее близкою связью их с очагом; самый же очаг, на котором пылал огонь, охраняющий целость и счастие родственного союза, был главною святынею. Поэтому изба для славянина была не только домом в обиходном смысле этого слова (жилищем, пристанищем), но и храмом, в котором обитало светлое, дружелюбное божество и совершались ежедневные жертвоприношения и мольбы» [4, с. 34, 35]. «Тот, кто поладил с домовым или иным домашним духом, по сути обрел нечто такое, что в иных фольклорных традициях зовется „домашним счастьем“, – пишет Н. А. Криничная [41, с. 162].

Все в мире наших предков имело свой смысл, справедливую, действенную защиту. Это напоминает заботу первопредка. По исследованиям северных быличек Н. А. Криничной, «водяной хотя и в рудиментарных формах, но все же изображается как покровитель вод, заботящийся об их сохранности и чистоте. Это своего рода блюститель экологии водоемов… при наличии таких представлений неудивительно, что в мифологических рассказах и поверьях „рыбацкое счастье“, удача на промысле зависит от водяного» [41, с. 343, 344].

Сам человек, и вопреки расхожим заблуждениям об униженном состоянии женщины в русской культуре, женщина, например богиня или Богородица, работая с нитью, может творить, добыть счастье и здоровье. «Концы нити, снятой с веретена, а затем и с зыбки, связывали и клали под голову младенца. Эти магические действа призваны были обеспечить ему долгую и счастливую жизнь. Не случайно и изображенная на иконе Богородица, получив „благую весть“ от архангела Гавриила: „...ты обрела благодать у Бога. И вот, зачнешь во чреве, и родишь Сына, и наречешь ему имя: Иисус“ (Евангелие от Луки.1.30–32) – держит в руках нить красной пряжи с клубком и веретеном… символизирующие зарождающуюся жизнь и предстоящее бытие» [41, с. 480].

«Богородица в культурном смысле преемница в цепочке Род, рожаницы, домашние духи, колдуны, чародеи, прядущая женщина.

В сознании народа сохранялась суть таинства, здоровья и счастья человека, рода, Вселенной, причудливо передаваясь через разных носителей наследия.

Так, например, материальное благополучие, достаток обеспечивался и разными покровителями. «Впрочем, святые, восприняв функции от волхвов-жрецов и разделив их со всевозможными ведунами, обрели в мифологической прозе, и прежде всего в легендах, и магическую власть над домашним скотом, что проявилось, в частности, в таком приговоре: „Святой Власий! Будь счастлив на гладких телушек, на толстых бычков, – чтоб со двора шли-играли, а с поля шли-скакали“» [41, с. 521].

В руках зелейников счастью были способны помочь волшебные травы, которые от природы, Творца были наделены волшебными возможностями. «Одна из попыток восстановить подобным способом семейное счастье была зафиксирована документально» [41, с. 570].

Целостность, счастье являются тем, что определяет и составляет здоровье, но и само здоровье не раз упоминается Н. А. Криничной. Так, оно определяется «человекотвореньем» в бане в пересечении сакрального (священного) пространства, времени, при взаимодействии живой воды, живого огня. «Перед нами в очередной раз реализуется формула человекотворения, основные компоненты которой – огонь, вода, земля (дерево, камень). В связи с этим баня осмысляется как своего рода нутро, утроба, где из дерева и камня образуются кости, из воды и огня – кровь и тепло.

Желая быть здоровым, как и предкам, так и особенно современникам надо буквально знать чур, т. е. знать Рода-Творца и свой род как совокупность родственников, начиная от родоначальника, и для верующих – от Творца. Надо знать все это и свой народ, если хочешь быть глубоко здоровым человеком и продолжателем рода. Творец, по Б. А. Рыбакову, это также Свет, видимо, как одно из имен Рода [64]. Для руса (буквально светлого) было важно париться в мовне или русской бане (современное название) в светлое время, когда еще не время темных, чужих сил.

«Этикет поведения человека в бане не только исключает какое бы то ни было нарушение запретов, но и требует оказания ее „хозяину“ всяческого почтения, покорного смирения, учтивости, внимания к его нуждам и запросам.

Такие нормы поведения крестьянина в известной мере объясняются тем обстоятельством, что баенник, помимо всего прочего, осмысляется как старший в условной, состоящей из многих поколений семейно-родовой общине и на него с определенными коррективами проецируются нормы взаимоотношений членов большой патриархальной семьи со своим старейшиной»[41, с. 87].

Изучив материалы архива Карельского научного центра РАН, Н. А. Криничная в своей книге представляет примеры «банного» этикета. «Собираясь топить баню, у „хозяина“ спрашивают разрешения: „Придете баню топить, баенных попросите: «Хозяин-батюшка, хозяйка-матушка с малыма детушкамы, пустите нас баенку топить». И водичку носите, и в угол поклонитесь туда в этот большой, и начинайте баню топить. А когда баню вытопите, тогда скажите: «Хозяин-батюшка, хозяйка-матушка с малыма деточкамы, мойтесь-парьтесь и нам оставьте». Тогда уже всегда будет хорошо в бане“.

Банная пора в деревнях устанавливается с учетом времени, принадле­жащего баеннику. В баню идут около пяти-семи часов пополудни. По словам рассказчицы, „в баню после солнышка не ходили никогда, до сол­нышка справляли баньку. (Соб.: А если пойдешь?). Может почудиться, банник выскочит напугает“… Для тех, кто поздно идет мыться, баня подчас просто не открывается („нас не пустили“), хотя, придя наутро, легко открывают дверь...

При входе в баню у „хозяина“ спрашивают позволения попариться, а по выходе благодарят его: „В байну идешь, говоришь, просишься: «Баенна хотерка (квартирка),баенна хозяйка, пусти нас помыться, погреться, пожариться, попариться». А как помылись, скажешь: «Байна хозяюшка, спасибо за парную байну. Тебе на строеньице, нам на здоровьице»“…

Тот, кто моется после всех, не должен ничего крестить, а все кадки, бочки, ушаты, шайки оставить „на опашку“ и сказать: „Мойся, хозяин“. Как утверждают крестьяне, он всегда бывает доволен, когда оставляют ему воды и пару. В противном случае это мифическое существо, и особенно в женской ипостаси, выражает недовольство…» [41, с. 87, 88 ].

Итак, мы рассмотрели только основные, лежащие на поверхности особенности родового здоровья, отраженного через устную народную мифологию – его цельность внутри себя и с реальным, и с волшебным миром, его обобщающую черту – способность приводить к счастью или к несчастью. Эта способность существует в зависимости от следования или неследования Роду-Творцу и своему роду, его способность сохраняться в сознании, воспроизводиться, передаваясь по роду, начиная от таких его носителей, как тотемный предок. Затем родовое здоровье наверняка связывалась русами с Родом и рожаницами, причем с Родом как Творцом, затем однозначно с природой, с предком-родоначальником.

Предок-родоначальник продолжился в домашних духах – «хозяевах», либо, будучи, например банником, им и являлся. «Осмысление полисемантического образа банника в мифологической прозе прежде всего в качестве предка-родоначальника… обусловливает его появление в быличках, бывальщинах и поверьях, этнографическим субстратом которых так или иначе служат семейные обряды: родильные, свадебные, похоронные. Известные в науке как переходные, они знаменуют собой своего рода „переломы“, равно как и круговорот, в общественной, семейной жизни коллектива и в природе» [41, с. 53].

Здоровьем также напрямую занимались всевозможные «властители мироздания» от жрецов, далее колдунов, травников и прочих до простых крестьянок, «прядущих нить судьбы». Совершенство здоровья человека, его внутреннего и окружающего мира передалось и в таких образах, как священный город Китеж, Беловодье. Занимались здоровьем и христианские священники. Причем они нередко вольно или чаще невольно опирались на языческую основу родового здоровья, так как наследие большого и великого народа до ядерного века и века информационных войн сложно было уничтожить. Впрочем, и тогда и сейчас все это уничтожается вместе с самим народом.

Но сможем ли мы прожить манкуртами – без народа и без природы? Ответ такой же, как и на следующие вопросы. Сможем ли мы быть живы-здоровы без живой, незагрязненной воды, из которой состоим, без чистого воздуха, которым дышим? Воздуха, который дают на Земле в основном леса вокруг Амазонки и русский лес? Сможем ли мы без ясного солнышка, матери сырой земли – всех родных стихий в их родных воплощениях? Так, по исследованиям А. В. Сухарева, и пятое поколение русских, проживающих на Кавказе, родившихся там, нуждается в русских равнинах, родных погоде, климате, русских лесах, русских сказках с двух до четырех лет, русской пище материальной и духовной. Есть подсознательный зов предков, а иначе человек испытывает так называемую рассогласованность с этносредой, что чревато, например, астенией (психофизической слабостью), более частыми зависимостями типа никотиновой, алкогольной, психическими заболеваниями, преступлениями, раковыми заболеваниями [74].

Интересно, что наблюдения и выводы верны как для русских, так и еврейских детей и подростков, причем последним оказались важны для здоровья, по указанному исследованию А. В. Сухарева, также именно русские сказки в качестве положительной этносреды. Важна и так называемая визуальная экология, т. е. то, что мы видим, и важно то, что мы ощущаем, включая русские морозы, русскую зиму (конечно, за городом, со свежестью, пушистым, скрипучим, искристым снегом и т. п.). Важно и то, что слышим. Если это звуки природы, классическая, народная музыка, то это все имеет положительное воздействие на здоровье; если это рассогласованная с этносредой значительная часть современной музыки, то это то, что приводит к описанным выше отклонениям, по А. В. Сухареву. Природно-климатические условия (родные или неродные) непосредственно или через их отражение в этнической, национальной культуре, например в музыке, живописи, литературе, кино и т. п., влияют на человека. Это может быть как отрицательное, так и положительное влияние. Если наблюдается значительное этнофункциональное рассогласование с родной этносредой, то увеличивается риск возникновения, например, наркомании. При этом та или иная музыка может спровоцировать возникновение того или иного вида наркомании [74, с. 202–204].

Как же, по А. В. Сухареву, влияют природно-климатические условия, точнее, любовь или нелюбовь к Родине, на предпочтение человеком родной или неродной культуры? Уточню, что, на мой взгляд, речь идет о том, что не сам человек любит или не любит свое, родное, так как естественно любить свое, но некий в нем паразит сознания, оборотень, по русским народным традициям – чужой, злой дух (а человеку кажется, что это он сам), пришедший в наше время в том числе через СМИ, говорит человеку, что ему «предпочесть», что «любить». И человек, зачастую сейчас эгоистически, индивидуалистически воспитанный, искренне верит, что это его жизнь, его решения и чувства, отстаивает до позорной смерти и загробных мучений их и «себя». А на самом деле его тело, душа и мозг давно захвачены, изнасилованы, оккупированы и это говорит уже не он, не совсем он или совсем не он, она. Так же «осознанно» меняют и пол, и «выбирают» быть наркоманом. «Очень редко встречаются наркоманы, увлекающиеся симфонической классической музыкой, классической литературой и живописью (даже если они по своему профессиональному образованию или роду деятельности связаны с данными областями), предпочитая модернизм в живописи, музыке и литературе, а также во многих случаях в вопросах мировоззрения и веры. Такое положение вещей объясняется тем, что „эрзац-культуры“ (т. е. искусственный „информационный фильтр“, виртуальная этносреда) не имеют естественной и органичной связи с традиционными культурами России и Европы, но образованы из тех или иных осколков иных культур и представляют собой их конгломераты. В них преобладают различные оттенки буддистских мироощущений и мировоззрений, шаманизма африканских и северо- и южноамериканских племен, а также некоторых других, достаточно экзотических для европейца, однако именно традиционных культур.

Кризис этнической идентичности, сопутствующий кризису современной европейской культуры, заставляет молодого человека, не имеющего органичной связи с собственной этносредой, обращаться к поиску этой идентичности в совершенно иных культурных традициях как на психическом уровне (музыка, искусство в целом, образ жизни), так и на природно-биологическом (употребление определенных психоактивных веществ, наркотиков, изменение типа питания, повышенный интерес к экзотическим природно-климатическим условиям) – другими словами, пытаться обрести свою этническую идентичность в иных, по отношению к месту рождения и проживания, этносредах. Такие попытки связаны с огромными затратами душевных сил, что, естественно, астенизирует организм человека психически и физически, снижает его адаптационный потенциал.

Вторая группа причин как раз связана со своего рода эпидемией состояний психической дезадаптированности современного человека, обусловленных тем, что он уже не может справляться со все нарастающими потоками обрушивающейся на него информации. Этнодифференцирующая функция элементов этой информации, как уже отмечалось выше, является фактором риска возникновения в психике широкого спектра ведущей депрессивной симптоматики – тоски, тре­воги, апатии, специфических идеаторных и моторных нарушений, специфических навязчивых представлений, идей малоценности и самообвинения, ипохондрических расстройств и др.» [74, с. 204, 205].

Как же далеко мы оторвались от природы, от естества, что многим из нас «нужно» самоубийство в самых разных упаковках! Давно уже пора вернуться к матери-природе и к отечеству. В работе «Крестьянин и природная среда в свете мифологии. Былички, бывальщины и поверья Русского Севера. Исследования. Тексты. Комментарии» Н. А. Криничная, видимо, впервые в науке, столь широко и глубоко обращается к культурному восприятию нашей природы русскими. Ею, интереснейшим и глубоким автором, «рассматривается природная среда, представленная в русской народной мифологической прозе. В обытовленных изображениях выявляется знаковая, символическая, потаенная сущность различных частей лесного пространства. Каждая из этих частей пер­сонифицируется и космологизируется, осмысляясь как уменьшенная копия Вселенной. Каждая из них задействована в приобщении человека к ритмам природы и круговороту жизни. Выявляются древние формы восприятия мироздания, репродуцируемые во всей последующей традиции» [40].

Интересно, что Н. А. Криничной именно лес взят за основу русской природной среды. А ведь это не случайно, так же, как и дерево жизни у многих народов Земли. Языковую и культурную связь дерева-леса с родовым здоровьем мы уже рассматривали выше. Что же мы находим далее вместе с указанным автором? Она, основываясь на преимущественно русском «фольклорном» контексте, определяет, что «выявленный в результате подобных разысканий концепт „природа“ полностью соответствует изначальной семантике этого древнеславянского слова, означающего Вселенная, мироздание (по словарю В. А. Даля [24, с. 439]. – А. Д.).С экзистенционально-географическим ландшафтом, включенным в структуру космоса, связаны древнейшие представления человечества о мироздании. Взятые в совокупности, они образуют религиозно-философскую доктрину наших далеких предков. Соотнесенные с этой доктриной архетипы пульсируют в традиции и в наше время. Они таятся в подсознании современных людей. В отношении к природе „человек испытывает некое смутное, не поддающееся определению чувство, в котором можно еще уловить воспоминание об утратившем свою силу религиозном опыте“ (по словам М. Элиаде [87]. – А. Д.)» [40, с. 4].

Как говориться, «волков бояться – в лес не ходить», и касаясь этой темы, я поймал себя на ощущении некого напряжения. Ведь лес выступал и сейчас зачастую выступает для человека вне благ цивилизации как, с одной стороны, символ и источник жизни и здоровья, а с другой – как источник неведомой опасности, смерти. Я знаю одного молодого человека из Красноярска – сибирского города, до сих пор окруженного лесами, лесистыми сопками. Он, молодой мужчина, боялся занятий в лесу, занимаясь при этом любками (упрощенно говоря, русской борьбой) в залах, хотя ему предлагали занятия в роще красноярского Академгородка. Этот случай и вообще зависимость от города, цивилизации показательны, ведь изучая русские традиции, крайне важно быть в среде их возникновения и бытования и для начала, например, осознать это, победить страх в себе при помощи или медицинской психотерапии, или народной психотерапии. Вообще наш человек традиционно общался с хозяином леса, совершал обряды, просил его о чем-то, договаривался, а не просто заходил и пользовался как бездушным объектом. Да и не было для наших предков бездушных объектов, таких как, например, основная часть психологии и всей современной науки, из которой душа была осознанно изгнана научным сообществом.

Эта книга не для его многочисленных закостенелых, омертвевших заживо представителей, а для сохранивших себя зрелых людей, несмотря на ложные в однобокости знания, и для молодежи, в том числе научной. При этом я подумал про стоящих перед глазами, как любящих меня и мне подобных (профессора Жданова, Кривоногова и многих других) студентах. Подумал и о курящих и пьющих ученых, особенно преподавателях. В том числе об остепененной женщине-филологе, с пеной у рта «научно» отстаивающей право на нездоровый образ жизни, заявляющей – езжайте туда, где так живут, например в приводимую мной в пример Чечню. Другими словами, вооруженные знаниями, обученные на мои налоги люди, меня гонят научно с родной земли, при этом учат молодежь. Это, безусловно, не личный конфликт, так как лично мы спокойно общались до этого разговора, и надеюсь, так же будет и дальше. Хоть и понятно, формальней, отчужденней будет уже общение. Это конфликт духовный. Но есть отдушины. Свой, родной русский лес же, целый лесной мир, сообщество и древние образы его неосознанного подчас восприятия еще живы на нашей родной земле и в наших душах, в отличие от других, потерявших значительную часть своей жизненной силы.

Мы, пытающиеся понять сущность своего здоровья, обратимся за научной истиной к матушке-природе. Процитируем, по Н. А. Криничной, А. Я. Гуревича, затем другого автора, К. Г. Юнга, слова которых неслучайны в эпиграфе к ее работе. «Природа представляла собой символ невидимого мира. Созерцание земного мира должно было раскрыть мир сущностей иного, высшего плана» (цит. по: [40, с. 4]). И К. Г. Юнг: «Величайшие и наилучшие мысли человечества формируются поверх изначальных образов, представляющих собой как бы первичный рисунок» (цит. по: [40, с. 4]). Далее, опираясь на К. Г. Юнга [91, с. 76, 77], Н. А. Криничная говорит об архетипе, что, прежде всего, у нас справедливо, на мой взгляд, для понимания жизненной силы родового здоровья: «Он [архетип] заключает в себе едва ли не мистическую энергию, оказывающую зачаровывающее, захватывающее воздействие на сознание индивида, что может „весьма сильно изменять субъекта: овладевая психикой со своего рода изначальной силой, архетип вынуждает эту силу выйти за пределы человеческого“… Само собой разумеется, что в каждом человеке сосуществуют как личные воспоминания, так и подобные первообразы» [40, с. 8].

Первообразы как только не называют разные авторы и в разных науках – мотив, включая древо мировое, старый мировоззренческий материал, инвариант, типическое [40, с. 9]. Эти первообразы живут во всех видах искусства словесного и изобразительного, народного и профессионального. Более того, «лежащий в основе изображения архетип вводит его в сферу универсального, действующего вне времени и пространства или, наоборот, во все времена и на всех пространствах» [40, с. 10].

По словам К. Г. Юнга, мы видим, что речь словно идет о Творце или о его проявлении: «Говорящий прообразами говорит нам как бы тысячей голосов, он пленяет и покоряет, он поднимает описываемое им из однократности и временности в сферу вечно сущего» [90, с. 230]. Там все связано со всем, все целое, целительное. Так пространство, время, все реальное и нереальное осмысляется в «славянской картине мира» [68, с. 345], как, например верх-низ, верхний-нижний, включая верхний и нижний миры. Есть мнение, что средний мир, где обитают люди, это точка отсчета, «главный жизненный центр Мироздания, сердце и душа Вселенной, средоточие логики ее развития, упадка и возрождений» [38, с. 173]. Это так и не так. Да, в среднем мире живут люди, но они же, например, невесты, беременные, больные способны путешествовать в разные миры и возвращаться в средний мир. Так, средоточием силы, рода, по Н. Н. Велецкой, является мир, где живут души предков. Не случайно когда-то проводились ритуалы – архаичные ритуалы, направленные на путешествие к праотцам за силой и благополучием рода. Не случайно мы до сих пор на кладбищах оставляем еду умершим. Миры еще проницаемы, целостны и целительны как по отдельности (так в загробном мире нет рая и ада), так и вместе. Еще нет у наших предков современного – «разделяй и властвуй». В разделенном мире может властвовать только чужой, не человеческий, не природный дух расщепления, а психическое (душевное) расщепление – это ничто иное, как личная и общественная шизофрения (шизофрения – греч. расщепление). Пока же сферы мироздания «имеют возможность взаимопревращаться и взаимозаменяться; верх при определенных условиях становится низом, а низ – верхом» [38, с. 173]. Горы, возвышенности, места под землей, под водой, впадины, углубления, низменности, ямы как вход в нижний мир, стороны света, связанные в народном сознании с временем суток, эта обычная и та сторона, поворот, которые обозначают запредельное пространство, некое «далеко», обозначающее инобытийную реальность, безлесные участки, включая поля как «тот» мир, пустыня. Все это обозначает разные миры и наполнено глубочайшим смыслом.

Трепетное отношение души, рода, семьи, народа, общества к родным, повседневным смыслам составляет родовое здоровье и не может быть заменено ни одним современным социальным институтом при любом «административном восторге» творцов и исполнителей современного здоровья от специалистов, академиков до президентов, сотрудников ВОЗ, ООН. Пословица «воз и поныне там» здесь не точна. Депрессия сейчас становится тревожно, лавинообразно нарастающей эпидемией западного мира, предсмертно определяет его, что соответственно бьет и по нашим людям. Депрессия определяет и телесное здоровье современников. В своем исследовании «Человек в поисках смысла» В. Франкл показывает как провоцирующие самоубийства и прочее саморазрушение пороки современной бессмысленной жизни, так и выход в виде поиска смысла [81]. Родовой, природный мир наших предков и в отголосках у нас изначально наполнен смыслом и смыслами. Эта наполненность смыслами свято, надежно, результативно передавалась тысячами путей в роду и определяла на тысячелетия наше и наших родителей, детей и внуков родовое здоровье, что бы ни говорили современные профессиональные научные, общественные, государственные и международные благодетели. Сейчас в современной России и природные объекты, невзирая на смыслы, продаются, зачастую вместе с крестьянами. Крестьяне – основа русского мира, выбрасываются на улицу. Правда, большинство из них уже либо умерли, либо добиваются «выгодными» государству СМИ, спиртным, табаком и цивилизацией. Но ничего не ново под луной. Люди без академий мыслили бесконечно глубоко и мудро. Видимо, академии зачастую могут и мешать жить. Не стоит это скрывать и относить к темноте и мракобесию. Ведь рус – это светлый человек. А наши предки определили и культуру других народов.

Особые пограничные, переходные состояния человека (это и культурологические, и психиатрические термины), прочее сниженное существование обозначались как «поворот» [77]. Эти состояния, определения судьбы возникали и возникают в безлесном месте (в огромной уже безлесной России), например в Москве, других городах, на Рублевке и других местах, где лес вырубается под коттеджи и под другие цели сниженного материального существования. Или, как говорили в народе – оскотинивания. А лес, как мы видим и в жизни, и при исследовании родного языка, – это источник и образ родового здоровья.

В этом смысле хорошо быть чуркой (чур, щур, пращур, чурбан) в будущем для своих потомков, а не сниженным в своей культурной кастрации олигархом. Нам же на высшем государственном уровне в качестве национальной идеи предлагается забыть архаичное, патернализм, только обогащаться и в лучшем случае прочесть сто книг, брать в пример Голливуд. Подается пример телодвижений под песню «Американ бой» и в лучшем случае занятия восточными, но не нашими единоборствами. В Индии же, где в вооруженных силах положена физическая подготовка в виде занятий йогой, за пропаганду чужих традиций – уголовное наказание. Не русское гостеприимство, миролюбие, хлебосольство к вежливым инородцам и нерусям, но навязываемая слепая толерантность, – это плевок в широкую русскую душу, когда грубо, вероломно, вражески ломятся в открытую дверь, лихоимно лезут в окно к детям, жене. Без спроса, непрошенным гостем, «хуже татарина», при этом русские и татары, другие коренные и пришлые народы Родины давно живут по-братски, хотя как раз это раздражает безмерно наших лютых врагов. Не олигарх-захребетник, но мужики и бабы – кулаки и чурки – вот парадоксальный лозунг сегодняшнего дня для действительно образованного, ученого и светлого человека, любящего род и Родину. Лозунг, в том числе родового (лесного) здоровья. Ведь «пульсирование архетипов в традиции происходит, несмотря на все переосмысления и трансформации, происходящие по мере ее адаптации к меняющимся историческим условиям, общественным потребностям и запросам» [40, с. 18]. Кроме древнего основания архетипов, нужна вера. «Не менее важна и вера в реальность мифических существ, о чем свидетельствует устойчивая реплика рассказчиков: „Это было, было, вот нисколько не вру!“. Отсутствие же веры, по их мнению, влечет за собой разрыв контактов с иным миром: „Теперь не верят – потому и нет“» [40, с. 18]. Вера важна как естественное состояние, ибо научные убеждения, парадигма, аксиома, идеальный объект и «я верю в то, что я ни во что не верю» также есть проявления веры, но убогой и безродной.

У наших же предков была не слепая вера, подобно современному слепому знанию, но светлая вера в Свет или Род. Весь белый свет был наполнен Творцом, в том числе и стороны света и время, которые были едины: «Так, в некоторых архаических традициях юг и восток ассоциируются с верхним миром, а север и запад – с нижним миром. В темпоральном коде координат юг символизирует полдень, север – полночь, запад – заход солнца, восток – его восход, исток. О значимости понятий, связанных с представлениями о сторонах света в древнем восприятии структуры Вселенной, свидетельствуют данные древнеиндийской мифологии. В них каждая из сторон света: восток, юг, запад, север, равно как и юго-восток, северо-восток или юго-запад, северо-запад – имеет своего охранителя. Причем главным считался охранитель востока – слон бога Индры» [40, с. 14; 38, с. 377].

Дерево связано и с мифологическим персонажем, восходящим к Роду, и с человеком, которого хоронили,