У правых блинчики с икрой, у левых - продукты питания, у правых - дом с садом, у левых - место проживания. И дело не в том, что правые богаты, а левые бедны. Описывая любимые социальные контрасты, левые в лучшем случае говорят о дворцах и хижинах, а скорее всего о жилищных условиях. Условия могут улучшаться или ухудшаться, старый быт может превращаться в новый быт, но дом с мезонином в языке левых не появится, а дама с собачкой редуцируется в “пресыщенную героиню”, а то и превратится в “верхние десять тысяч”. И дело не в “канцелярите”, а в том, что язык левых тяготеет к словам с абстрактной семантикой, и тяготение это обнаруживается во всех формах речи вплоть до художественной.
На это у левых есть два резона: во-первых, трудно описать в деталях то, чего еще нет, а то и вовсе быть не может, во-вторых, если рвешь с традициями, освятившими старые формы жизни, надо все переназвать по-своему и лучше спрятаться за обобщением.
У истока левого языка в России стоит ригористическая поэтика конца XVIII - начала XIX веков, которой мы обязаны тиранами и сатрапами. В отличие от батюшки-царя “тиран” не просто не имеет положительной коннотации, но и вообще существует вне домашнего контекста. О нем нет пословиц, о нем не сочинялись сказки, и обретается он в некоей выдуманной античности, переложенной почему-то на церковнославянский лад. Впоследствии этот высокий церковнославянский язык, похищенный у церкви, обслуживал совершенно враждебные ему идеи, что давало безумные словосочетания вроде “попрания революционных святынь” или даже “научного подвижничества атеиста”. Что до античной компоненты, то она использовалась даже для самоидентификации, когда русскому мастеровому было предложено увидеть в себе некоего пролетария. Но если о хорошем мастеровом было известно, что он не пьет, а о плохом, что он пьет и ленится, то пролетарий происходит совсем из другой сказки, где действуют таинственные производительные силы, а впереди маячит мировая битва.
Замечательно, что аббревиатуры-неологизмы - эти ярчайшие приметы утопического новояза - служили тем же целям, что высокая словенщизна и античность а ля Козьма Прутков. Если ты не учитель словесности, а школьный работник, а то и шкраб, у тебя нет больше обязательств перед званием учителя, а есть листок с правами и обязанностями, отпечатанными через копирку наспех и с орфографическими ошибками. Каждый носитель языка прекрасно понимает, в чем разница между врачом и медработником, между музыкантом и музработником, между книгой и печатной продукцией. Сами же левые давно заметили, что за стенами их обобщений поселились безответственность и халтура, но отказаться от своих словесных технологий не могут. Поэтому борьба с бюрократизмом, головотяпством, очковтирательством и прочим - борьба с собственным организмом. В этом трагедия - или, если угодно, диалектическое противоречие - языка левых: демагогическая склонность к абстракциям подрывает его координирующие функции.
