Примеры из практики

Мои теоретические рассуждения необходимо подкрепить несколькими примерами близости и дистанцирования в гендерных отношениях. Достаточно часто вопросы, касающиеся взаимодействия полов и сексуальности, неожиданно всплывают во время психотерапии или супервизий. Мой опыт показывает, что мужчины и женщины по-разному проявляют себя в этих вопросах во время психотерапевтических сессий. Установить подходящую дистанцию именно в это время в этом пространстве во время психотерапевтического процесса может быть непросто. Рассмотрим несколько примеров.

Очень опытный мужчина – психотерапевт, который проходил у меня супервизии в течение определённого времени, часто показывал, что у него всё находится под контролем, в результате чего я чувствовала себя лишней и бесполезной в роли супервизора и просто боялась допустить тривиальную ошибку. Всё моё детство и юность, борьба за совершенство была наиболее важной, особенно в школе; я стыдилась показаться недостаточно успешной и умной. И, хотя мне искренно нравился этот мужчина – психотерапевт, во мне нарастало сопротивление и, в то же самое время, я чувствовала себя зажатой в своей пассивной роли, когда он говорил мне, что «просто хочет описать то, что происходит» с его пациентом, а не исследовать проблемы, поскольку они просто отсутствуют. Во время предыдущей сессии мы уже провели подобный неудовлетворительный обмен и, чувствуя себя ненужной, я решила показать ему, насколько бесполезной я себя чувствую. Он улыбнулся и застенчиво сказал, что ему было очень трудно признаться мне в каких-либо трудностях, поскольку он настолько сильно уважает меня, что любое хоть сколько-нибудь несовершенное поведение с его стороны было бы ужасно постыдным. Он также признался, что видит меня очень привлекательной. Я вдруг почувствовала облегчение и расслабилась. Я не ощущала его привлекательным, скорее приятным и чувственным, и теперь я могла открыто проявить к нему свои теплые чувства, не боясь того, что мои дружеские чувства будут интерпретированы как сексуальные. Теперь я ощутила, что мы стали более открытыми в своих слабостях и эти возникшие теплые чувства улучшат качество нашей работы. В то же самое время, я продолжала бороться с чувством стыда за то, что загнала его в нарциссический тупик противостояния совершенства и недостатков. Во время следующей сессии, как только супервизуемый начал обсуждать со мной сексуально напряженную сессию с юной привлекательной женщиной, я сделала оговорку по Фрейду, которая возможно не была бы произнесена, если бы мой супервизуемый был женщиной, или его пациент оказался бы мужчиной. Он описывал деликатный диалог и был взволнован так, будто всё еще работал с пациентом, хотя сессия должна была закончиться 10 минут назад. Несмотря на свою привычную аккуратность (почти маниакальную) к точности начала и окончания сессии, он просрочил время окончания с этой пациенткой. Мы разговаривали по-немецки и мне захотелось спросить: «Она обвела вас вокруг пальца?» но моя оговорка прозвучала, если её перевести на английский: «Она заставила вас побегать за своей юбкой?» Мы удивленно посмотрели друг на друга и расхохотались над моей ошибкой, которая ясно показала, насколько сексуально напряженной была сессия и как трудно – даже опытным психотерапевтам – рассматривать такие вопросы.

Что же я выразила в нашем поле отношений благодаря своей оговорке? В свете прояснения сексуального напряжения в наших супервизорских отношениях, обсуждение этой ошибки внесло свой вклад в понимание: мы способны исследовать полярности контроля и капитуляции, динамику нарциссического всемогущества и чувства успешности и конкурентоспособности, а также способности показывать свою уязвимость. Более того, мы поняли насколько сексуальная привлекательность и ощущение близости между мужчиной и женщиной способны как затруднять истинный контакт, так и усиливать его. Рассмотрение этой ошибки или другой парафразы (Амендт-Лайон, 2003, стр. 15-16) в контексте обогатило мое понимание того, что происходит на уровне бессознательного и раскрывает наши возможности исследовать сексуальные чувства без волнения.

Много лет назад, у меня была успешная, сделавшая карьеру, привлекательная для мужчин пациентка. Я заметила, что регулярно она распространяла сильный аромат. Я осознала, что её запах ассоциируется у меня с сексом – я не знаю, как описать свои ощущения другим способом. Я также заметила, что атмосфера во время наших сессий была заряжена так, что сильно смущала меня и заставляла беспокоиться: для меня было новым и неожиданным, испытывать сексуальную стимуляцию со стороны женщины во время сессии. Она постоянно носила юбки и садилась на стул таким образом, что я могла видеть её нижнее бельё. Тогда я забывала то, что она рассказывала мне во время первой сессии – что она подверглась сексуальному насилию со стороны предыдущего психотерапевта. Несколькими сессиями позже она рассказала, что подверглась сексуальному насилию в детстве со стороны старшего брата и, затем, о своем первом «реальном» сексуальном опыте в возрасте 13-ти лет, который также оказался насилием со стороны более старшего мужчины.

Понемногу, я стала осознавать, что существует связь между сексуальной атмосферой, которая повергала меня в удивление, и опытом раннего сексуального насилия, который повторился во время её первого курса психотерапии. Когда она декламировала, что может совратить любого мужчину, которого захочет, я стала фантазировать о ней, как о распускающемся цветке. О тринадцатилетней девочке, проверяющей свои чары на мужчине, который мог быть её отцом или дедом, и почувствовала легкую боль в животе подобную тому аромату, который волновал меня. Я почувствовала разрыв с одной стороны между концентрацией на том, чтобы поддержать её во время работы со всеми переживаниями сексуального насилия и, с другой стороны, сопоставляя с тем, что стало развиваться из этого опыта – её «творческое приспособление» к сексуализации почти каждого контакта, включая терапевтический контакт, направляя его в сексуальное русло. Я представила, что её сексуальные победы оказывались беспорядочными и вели, в лучшем случае, к опустошенности и одиночеству. Я никогда не чувствовала себя вправе говорить пациентам о том, что они выделяют аромат, я чувствовала своё превосходство в ситуации; и это не было вопросом личной гигиены. Констатация очевидного факта здесь стала для меня одной из наиболее сложных задач как психотерапевта, но я собралась с мужеством и столкнула её с её обычным запахом, с её «характерными духами» говоря, что пытаюсь понять этот сигнал. Она была захвачена врасплох и возразила, что многим людям нравится, как она пахнет.

Её ответ заставил меня почувствовать себя менее уверенной в себе, и я стала жалеть о собственной смелости, но потом я смогла увидеть то, что я воспринимала как «запах». Источник запаха, как часть нашего взаимодействия, стал значимым для нас. Несколько сессий спустя, я перестала ощущать «секс» во время работы. Я не знаю, изменила ли она духи или я просто перестала ощущать их сексуальными.

Через год после начала терапии молодой пациент, для которого я играла значимую фигуру матери, пришел на сеанс в дырявых джинсах. Он сел напротив меня на стул, широко расставив ноги. Сквозь дыры на брюках я легко могла видеть его бельё бирюзового цвета. Я испытала замешательство, чувствуя, что он провоцирует меня таким образом, и с раздражением вспомнила сцены споров со своими детьми – подростками о том, как они должны были быть одеты выходя на улицу. Я чувствовала, что он проверяет меня, присваивая мне роль «матери подростка», провоцируя меня что-нибудь сказать. Вместо того чтобы ждать его следующего шага и чувствовать себя дискомфортно или наказывать его, как сделала бы сердитая мать, я решила с юмором показать ему, то что я наблюдала: «Либо твоё бельё, либо яички бирюзового цвета, а джинсы сильно поношены». Он посмотрел на свою промежность и засмеялся, затем сдвинул ноги и извинился. Тем самым мы получили возможность обсудить то, что он хотел мне сказать, одеваясь подобным образом и, вскоре мы рассуждали в почти детско-родительских отношениях о том, какие указания и установки он ожидал от меня.

Год спустя он стал более взрослым, более мужественным, что я отметила, пристально наблюдая за ним во время сессии. Он тут же заметил эту перемену и сказал: «Я знаю, что вы видите теперь во мне мужчину, а не мальчика». Это была правда, и я с готовностью подтвердила его наблюдение, которое не только обрадовало его, но и позволило нам выйти из исходных детско-родительских отношений.

Когда мне было немного за тридцать, на первичную консультацию пришел мужчина примерно моего возраста и сообщил в достаточно игривой форме, что он предпочел бы говорить со мной не в моем офисе, а в кафе, поскольку именно там ему было бы легче раскрыться. Я была нисколько не польщена и даже сильно сбита с толку таким запросом. Коллеги, с которыми я обсуждала этот эпизод, предложили мне успокоиться, считая, что я слишком напряжена и преувеличиваю его значимость. Такая обратная связь не уменьшила ощущение грозившей мне угрозы и моей злости. В то время предложение пациента было для меня агрессивным действием, попыткой разрушить рамки моей профессиональной работы. Я чувствовала себя очерненной и обесцененной его инициативой, ставящей под сомнение мою важность как профессионального психотерапевта. Моя резкая реакция на запрос пациента лишь прикрывала моё ощущение небезопасности ситуации и неспособность адекватно обойтись с его неосознанной попыткой манипулировать мною привычным для него способом. Он больше не приходил. Если бы такая ситуация произошла сейчас, то я бы просто спросила, не пытается ли он флиртовать со мной и эта фраза позволила бы мне перевести дух.

 

Заключение.

Осознание гендерных процессов является частью теории гештальт-терапии. Если мы как гештальтисты будем способны осознать и отождествить себя со своей собственной сексуальностью, если мы сможем сказать «да» самим себе как сексуальным существам, как женщинам и мужчинам, тогда любые мысли о подчинении сексуальности пациента нашим собственным нарциссическим склонностям становятся ненужными. Психотерапевты, мужчины и женщины, живые существа и фантазируют о своих пациентах. Во время психотерапии, часто встречается сексуально напряженная атмосфера. Похоже, феномен переноса стереотипных гендерных ролей может стимулировать наши собственные желания внутри психотерапевтического процесса. Иногда, мы неуверенны в себе, иногда нерешительны, иногда возбуждены. Эти сигналы очень важны и требуют нашего внимания. И это не то, чего не должно быть. Они являются индикаторами того, что происходит в психотерапии, предоставляя нам важную информацию. В таких ситуациях имеет смысл привлечь супервизию или интровизию, или даже вновь обратиться к персональной психотерапии, поскольку мы можем научиться ответственно относиться к своим личными чувствам и твёрдо верить в то, что хорошее самоощущение нашего пациента имеет приоритет перед всем.

Только тогда мы можем полностью понять другого человека, когда способны увидеть поведение другого человека в отношении ситуации, которую формируют терапевт и пациент в целом. Те чувства, которые переживают терапевт и пациент, отражают то, что происходит между ними на самом деле (Воллантс, 2007).

Теоретически проговаривание того, что мы переживаем как психотерапевты, и того, что мы, в общем, считаем само собой разумеющимся, будет требовать от нас внимания к тонкостям в нашей психотерапевтической практике с мужчинами и женщинами, с гетеросексуалами и гомосексуалами, именно как гетеросексуалами и гомосексуалами. Это требует от нас размышлений о том, на что мы должны безусловно обращать внимание и реагировать, на то что мы считаем само собой разумеющимся – это обычно остается скрытым и несмотря на это эффективным; это скрытое влияние пола на каждый случай психотерапии.

 

Доктор Нэнси Амендт-Лайон: Президент Австрийской Ассоциации Гештальт-терапии (www.oevg-gestalt.at); состоит в группе редакторов Gestalttherapie, Gestalt Review&S.

 

Перевод Ольги Дмитриевой.