Лекция 10. Гиганты исторической мысли

План:

1. Сергей Михайлович Соловьев (1820—1879).

2. Василий Осипович Ключевский (1841 - 1911).

Вся жизнь научная и педагогическая деятельность С.М. Соловьева связана с Мос­ковским университетом. В 1845 г. он защитил магистерскую дис­сертацию, через год — докторскую и стал профессором, заведу­ющим кафедрой русской истории, затем избирался деканом ис­торико-филологического факультета, ректором университета. В 1872 г. он был избран действительным членом Петербургской академии наук.

В своих политических убеждениях С. М. Соловьев, по его выра­жению, был «очень умерен». Он был сторонником сильной госу­дарственной власти, которая и должна была произвести необхо­димые реформы в стране. «Преобразования проводятся успешно Петрами Великими; но беда, если за них принимаются Людови­ки XVI и Александры II. Преобразователь, вроде Петра Великого, при самом крутом спуске держит лошадей в сильной руке — и экипаж безопасен; но преобразователи второго рода пустят лоша­дей во всю прыть с горы, а силы сдерживать их не имеют, и пото­му экипажу предстоит гибель».

Соловьев рано проявил интерес к истории: «Я родился исто­риком», — говорил он. На вопрос М.П.Погодина Соловьеву-сту­денту: «Чем Вы особенно занимаетесь?» — он отвечал: «Всем рус­ским, русской историей, русским языком, историей русской ли­тературы».

С.М.Соловьев слушал лекции М.П.Погодина, С.П.Шевырева, И.И.Давыдова, Т.Н.Грановского. Он был хорошо знаком с трудами немецких ученых — Ф. В. Шел­линга, Г.Гегеля, историка Л.Ранке, Г.Бокля и других. Будучи в качестве учителя в семье Строгановых за границей, слушал лек­ции Ж. Мишле, Ф.Гизо; последнего ставил выше всех в евро­пейской историографии XIX в. С.М.Соловьев обладал исклю­чительной эрудицией.

Если иметь в виду, что, по определению В.О.Ключевского, в жизни ученого «главные биографические факты — книги, важ­ные события — мысли», то относительно первого это вылилось у С.М.Соловьева в написание 29-томной «Истории России с древнейших времен» (1851 — 1879); большого количества статей по русской и всеобщей истории, по русской историографии XVIII —XIX вв., учебных пособий, многочисленных рецензий и т.п. Что касается мысли, то главным для С.М.Соловьева было создание органической концепции истории России. В основе ее лежали идеи философии истории Г.Гегеля. Но, по справедливому замечанию многих современных исследователей творчества С.М.Соловьева, в процессе их практического применения к изу­чению русской истории и решению стоящих перед исторической наукой задач теоретические положения немецкой философии пре­терпели значительные изменения. Не соответствовали они и ре­лигиозным чувствам историка.

Уже в первом, еще студенческом, сочинении «Философские взгляды на историю России», затем в двух диссертациях, в рабо­тах «Исторические письма», «Наблюдения над исторической жиз­нью народов», «Публичные чтения о Петре Великом» и других он определил основные теоретические положения своей историче­ской концепции.

Народы, писал он, живут и развиваются по известным зако­нам, как все органическое, проходят одинаково через известные видоизменения бытия, рождаются, растут и умирают.

Научная деятельность крупных историков - С.М. Соловьева и В.О. Ключевского является вершиной развития отечественной XIX - нач. XX вв.

Сергей Михайлович Соловьев (1820-1879) начал научную деятельность в эпоху исследования исторических фактов без выводов и выводов без фактов. Его научное значение основано на удачном сочетании в нем тех двух сил, которые до него действовали так разъединенно. В его даровании соединились мыслитель с исследователем. Как мыслитель он стоял на высоте философского уровня своего времени. В юные годы в период подготовки к своей деятельности он, как и большинство выдающихся людей его времени, подвергся влиянию философии Гегеля.

Жизнь человечества представляется Соловьеву как единый цельный исторический процесс, в котором действует закон развития. Этот процесс он рассматривает как одно из явлений природы, подлежащее такому же изучению, как и другие явления природы, например космические или биологические. Он имеет всеобъемлющий характер, включая в себя все человечество, существующее на земле. Племя за племенем втягиваются в водоворот всемирной истории, принося каждое как общий вклад свои физиологические расовые особенности и бытовые черты, выработанные в эпоху особного существования. Так классический мир втянул в себя германцев, так за ними вступили в процесс славяне, далее наступила очередь монгольского востока. Соловьев признает последовательное участие в историческом процессе всех рас и слияние человечества воедино.

Этот подход Соловьева к анализу исторического процесса мы обнаруживаем как в гласном труде его жизни, 29-томной "Историей России в древней времен", так и в других работах выдающегося историка.

Выдающимся памятником русской исторической и общественно-политической мысли 70-х гг. XIX в. являются "Публичные чтения о Петре Великом" Сергея Михайловича Соловьева.

С.М. Соловьев внес существенный вклад в изучение одного из важных периодов истории нашей страны - эпохи преобразований первой четверти XVIII в. Написанные в 1872 г. к 200-летнему юбилею Петра I, в пору расцвета творческих сил ученого - Соловьев был уже не только ректором Московского университета, но и признанным главой московской школы историков - "Публичные чтения…" сразу стали заметным явлением в общественной жизни России.

Будучи трудом оригинальным, с точки зрения теории и методологии, "Публичные чтения…" вместе с тем типичны для литературы и общественной мысли 70-х гг. прошлого века: именно в это время заметно рос авторитет истории как науки, появлялись новые исторические журналы, а историками, особенно историками-разночинцами, выдвигались новые концепции, пробуждался интерес широких читательских масс к истории, к общественным проблемам, которые стали активно обсуждаться в периодической печати, ранее это случалось лишь на страницах специальных изданий.

В труде Соловьева мы найдем интереснейшие мысли о творческой роли народных масс, о своеобразии исторического пути России. Взгляды С.М. Соловьева на историческую обусловленность петровских преобразований, на роль государства и отдельных великих личностей в истории выражены предельно четко.

"Публичные чтения…" - это значительный вклад в историографию эпохи преобразований. Влияние этого труда на развитие исторической мысли последующего периода трудно переоценить: русская буржуазная наука не создала ничего более значительного в этой области. "Публичные чтения…" остались непревзойденным образцом исследования петровского времени. Мастерство изложения, ясный точный язык, образное описание событий, умение отбирать факты, выделять самое типичное и характерное - все это отличает "Публичные чтения…".

Василий Осипович Ключевский (1841-1911) происходил из той общественной среды, в которой более, чем в какой-либо другой, сохраняется чувство привязанности и любви к старине, из которой вышел С.М. Соловьев, из которой в древности выходили наши летописцы.

Изучение древних авторов представляло хорошую школу для воспитания его критического таланта. Не раз говорил Ключевский о большом влиянии на него лекций Чичерина, которые он слушал уже по окончании университетского курса. Но более всего Ключевский ценил в себе как ученом влияние С.М. Соловьева. О Соловьеве он отзывался с самым глубоким уважением и себя до последних дней считал учеником Соловьева.

Первое, что поражало в лекциях и научных трудах Ключевского, была необыкновенная, непривычная для исторического уха точность его выражений. Каждому явлению, которое он исследовал, он давал ясное и точное определение; каждое отношение, которое он устанавливал, он выражал в сжатой и отчетливой формуле, запоминавшейся потом со студенческой скамьи на всю жизнь. Эта математическая точность определений и формул вместе с художественной красотой и меткостью сравнений и эпитетов составляет то оригинальное и особенное, чем отличается стиль Ключевского.

Не вся масса исторических фактов привлекала к себе в одинаковой степени научное внимание Ключевского; можно наметить некоторые группы их, возбуждавшие в нем особый преимущественный интерес. Его манили к себе в исследовании исторического процесса явление политические, социальные и экономические, и главным образом, социальные. Явления иного порядка, истории мысли, религии, литературы, искусства он, разумеется, не обходит и, когда коснется их, создает яркие работы; но не на этих вопросах были сосредоточены его главные силы. Свой основной "Курс русской истории" он ограничивает, как он заявляет во вступлении, лишь политической, социальной и экономической сторонами исторического процесса. Весь ход русской истории он делит на периоды по признакам этих трех категорий. Киевская торговля, городовая Русь сменяется у него Суздальской, вольноземледельческой, удельно-княжеской, которую в свою очередь сменяет Русь Московская, царско-боярская, военно-земледельческая, и эта последняя, наконец, переходит в Русь всероссийскую, императорско-дворянскую, крепостную, земледельческую и фабрично-заводскую. В основе этой классификации, как видим, строго выдержаны экономические, социальные и политические признаки. Тяготения к вопросам указанных порядков у Ключевского может быть объяснимо, конечно, общим направлением европейской, а также и русской историографии второй половины XIX в., выдвинувшей эти стороны исторического процесса на первый план научного исследования.

Но даже и к указанным трем категориям исторических явлений интерес Ключевского устремлялся неравномерно. Всего охотнее его мысль направляется к истории общественных классов, и в этом надо видеть влияние той эпохи, с которою совпали наиболее восприимчивые годы его юности, когда в России разрешалась великая социальная победа - освобождение крестьян.

Неподражаем был Ключевский и в синтезе, в искусстве комбинировать факты и восходить от мелких, частных фактов и отношений к общим и крупным, давая им точные определения, строить системы, чтобы в конечном результате этих систем создать общее построение русской истории. Тайну его синтетического мастерства надо искать в его ярком художественном таланте, в силе его воображения и чувства.

Широким, все более имеющим расширяться кругам общества Ключевский оставил свой "Курс русской истории", замечательный памятник нашего национального самосознания, создал запоминающиеся портреты Андрея Боголюбского, Ивана Калиты, Грозного, Алексея Михайловича, Петра Великого.

Таким образом, в российской историографии по-прежнему поражают своеобразие "Истории государства Российского" Карамзина, черты карамзинского историзма, историко-философские, теоретические воззрения Соловьева-историка, его периодизация исторического развития, концепция исторического процесса в России В. Ключевского.

 

 

Интерес к вопросу о смысле истории приобрел такое значение потому, что в отличие от прошлого были поставлены под сомнение не просто представления об отдельных сторонах исторического процесса - моральной, социально-экономической, религиозной. Оказалась поколебленной сама ценность и целостность истории как таковой. Классический позитивизм ХIХ века с его верой в линейный прогресс вновь и окончательно проявил свою неспособность ответить на новые вопросы и решить новые проблемы.

О вулканической взрывной подпочве истории сигнализировала необыкновенно артистическая книга немецкого философа Освальда Шпенглера (1880-1936) "Закат Европы" (2 тома, 1918-1922), ошеломляющее впечатление от которой как нельзя лучше соответствовало духовной атмосфере послевоенной Европы.

В основе концепции Шпенглера лежала идея культурно-исторического цикла в сочетании с принципом замкнутости локальных культур. Пионером этих идей Шпенглер не был. О круговороте в истории не раз писали самые различные мыслители от древности (Чжоу Янь, Гераклит, Платон) до нового времени (Дж. Вико, И. В. Гёте, Н. Я. Данилевский, Ф. Ницше). Но в отличие от них Шпенглер абсолютизировал свою основополагающую идею, превратив самобытность каждой отдельной культуры в полную ее обособленность.

Опираясь на обширный материал истории, археологии, этнографии, филологии, искусствоведения и прочих наук и продемонстрировав широчайшую эрудицию, Шпенглер раздвинул границы традиционной исторической науки и показал несостоятельность европоцентризма. Будучи историком культуры, он специфически толковал ее не как единую общечеловеческую, а как расколотую на восемь отдельных культур, каждая из которых возникает как органический порыв некой души по темной воле рока из бессознательных недр не менее темной прадуши.

Эти культуры, по концепции Шпенглера, следующие: египетская, вавилонская, китайская, греко-римская, византийско-арабская, западноевропейская и культура майя. Иногда он упоминал и о рождающейся только сейчас девятой культуре - русско-сибирской.

Каждая из этих культур подчинена жесткому биологическому ритму продолжительностью примерно в тысячу лет и проходит этапы жизни как организм - рождение, цветение, увядание, смерть. Каждая из них непроницаема для остальных, поскольку устремлена к самовыражению в присущем только ей ритме и тактах, к самопониманию в только ей грезящихся образах и символах. Ни одна из этих мировых культур не имеет, по Шпенглеру, никаких преимуществ перед другими. Но не потому, что все они равновелики, а потому, что они природные живые организмы, по отношению к которым такое понятие как оценка неприменимо вообще.

В развитии каждой из культур Шпенглер выделял два главных этапа - восхождения и упадка, который он называл "цивилизацией" или "окостенением", связанным с наступлением эпохи масс. Символами этой эпохи являются огромные города, приходящие на смену тесно связанным с природой деревням и небольшим городкам. Последней конвульсией каждой культуры, по Шпенглеру, является появление "Цезаря" (человека или государства, все равно), ведущего мировую войну и устанавливающего свое абсолютное господство над данной культурой. Хотя эта череда войн есть форма самоотрицания и гибели культуры, Шпенглер относился к этому с мрачным воодушевлением, ибо не видел для людей эпохи цивилизации никакого иного смысла, кроме участия в таких войнах.

Концепция Шпенглера была чрезвычайно, "свинцово", по словам Томаса Манна, фаталистична. Она не оставляла человеку никакой иной перспективы, кроме предписанного ему культурой требования "героического пессимизма". Но она настолько отвечала смятению умов послевоенной Европы, что появление книги "Закат Европы" стало подлинной сенсацией, а ее автор - кумиром тех кругов, которые ориентировались не на разумность теоретической аргументации (ее у Шпенглера не было вообще), а на эмоциональные переживания, навеянные пророчески эстетствующей манерой изложения и ожиданием грядущего апокалипсиса западной культуры.

На первый взгляд, внешне сходную с концепцией Шпенглера направленность носила и грандиозная теория исторического развития, созданная британским ученый Арнольдом Джозефом Тойнби (1889-1975) в монументальном двенадцатитомном труде "Постижение истории" (в 1934-1939 гг. вышли первые шесть томов).

Как и Шпенглер, Тойнби считал историческое существование человечества раздробленным на самозамкнутые единицы, которые он называл цивилизациями и насчитывал их (в окончательном варианте) 21. Но от своего немецкого предшественника Тойнби отличался в двух отношениях. Во-первых, он не настаивал на фаталистическом характере истории, а признавал за человеком способность к свободному выбору и самоопределению. Во-вторых, Тойнби отвергал непроницаемость друг для друга отдельных культур и считал, что объединяющую роль в истории играют мировые религии (ислам, буддизм, христианство), которые и являются высшими ценностями и ориентирами исторического процесса. Таким образом, в отличие от Шпенглера Тойнби восстанавливал, хотя и в ослабленной форме, идею единства мировой истории.

Неповторимый же облик каждой цивилизации Тойнби связывал с географической средой ее обитания, а динамику развития (стадии возникновения, роста, надлома, упадка и разложения) - с "законом вызова и ответа", включая в "вызов" как природные, так и социальные факторы.

Адекватный "ответ" на "вызов" - это, по Тойнби, заслуга "творческого меньшинства", которое выдвигает новые идеи и проводит их в жизнь благодаря своему дарованию и моральному авторитету в массах. Но по мере развития цивилизации правящая элита постепенно и неумолимо превращается в замкнутую самовоспроизводящуюся касту, утрачивает творческие способности и деградирует. Она превращается в "господствующее меньшинство" и опирается не на талант и авторитет, а на материальные инструменты власти, прежде всего на силу оружия. Она уже неспособна адекватно реагировать на новые "вызовы", что ведет к надлому и гибели цивилизации.

Кризис усугубляется появлением "внутреннего и внешнего пролетариата". К первому Тойнби относил слои людей, ведущих паразитическое люмпенское существование, которые не хотят ни трудиться, ни защищать родину, но зато готовы в любой момент затеять кровавую смуту, если не получат вожделенных "хлеба и зрелищ".

"Внешним пролетариатом" являются те народы на границах цивилизации, которые еще ведут варварское существование и угрожают постоянными набегами и вторжениями. Внутренние противоречия и внешние удары ведут цивилизацию к гибели, которая, однако, фатально не предопределена и может быть отсрочена либо рациональной политикой правящей элиты, либо "единением духа" на основе общих ценностей, главной из которых Тойнби считал вселенскую религию.

В поистине фантастической по богатству содержания концепции Тойнби было немало логических неувязок, неясностей и фактических ошибок, сомнительных аналогий. Но он впервые столь глубоко разработал понятие "цивилизация" и стремился показать, что история доступна для понимания и постижения, а человечество способно дать достойный ответ на все новые и новые "вызовы".

"Культурно-историческая монадология", т.е. представление об истории человечества, как состоящей из самозамкнутых дискретных единиц, Шпенглера и Тойнби при всех издержках раз и навсегда показала несостоятельность глобальной схемы мирового исторического процесса на основе обобщения опыта только Западной Европы.

В мировой исторической науке межвоенного периода наблюдалось определенное противоречие. С одной стороны, разочаровавшись в позитивизме, многие историки декларировали непознаваемость прошлого. Так, столь видные представители американской историографии как Чарлз Бирд (1874-1948) и Карл Лотус Беккер (1873-1945) заявили, что историческое познание произвольно и лишено всякой научности. Они утверждали, что "написание истории - акт веры" (Ч. Бирд), что "каждый сам себе историк" (К. Беккер).

Происходит это, по их словам, потому, что историк творит субъективно, он создает факты прошлого, исходя из собственных идей и представлений своего времени. На британской почве подобные идеи пропагандировал неогегельянец Робин Джордж Коллингвуд (1889-1943), для которого "вся история есть история мысли", а в Италии, где господствовала "этико-политическая школа", ее лидер Бенедетто Кроче (1866-1952) не уставал повторять, что "любая история есть современная история". Хотя следует признать справедливой мысль Кроче и Коллингвуда о том, что историю как таковую не следует сводить к истории самосознания, но для большинства людей последняя есть все же самый насущный и важный раздел исторического знания.

Впрочем, все эти теоретические декларации настолько противоречили коренным предпосылкам и практике исторической науки, что и оставались лишь декларациями, которым на деле не следовали даже сами их авторы, создатели значительных и совершенно реалистических исторических произведений.

Ряд историков, не поддавшихся методологической растерянности, осознал необходимость возрождения и обновления истории именно как науки, а не как спекулятивной абстракции или художественного творчества. Против как устаревшего позитивизма, так и иррационалистического субъективизма выступили французские историки Марк Блок (1886-1944) и Люсьен Февр (1878-1956), создавшие в конце 20-х годов журнал "Анналы экономической и социальной истории", ориентированный на построение обобщающего исторического синтеза.

Строго говоря, требования французских историков обратиться к сравнительному анализу социально-экономических процессов, к психологической стороне исторической жизни, к синтезу истории и географии оригинальными не являлись.

Новизна "Анналов" межвоенного периода заключалась в другом: в новой концепции творчества самого историка. Традиционной истории-повествованию была противопоставлена история-проблема. При таком подходе историк переставал быть рабом источников, зависимым от текстов, а становился активным создателем научной проблемы, диктовавшей как отбор материала, так и угол зрения, под которым этот материал анализировался.

Сама постановка научной проблемы вызвана потребностями современного историку общества. Не в том смысле, что историк переписывает прошлое в угоду настоящему, а в том, о котором еще прежде писали Генрих Риккерт и Макс Вебер.

Историк исходит и не может не исходить, хотя и обычно неосознанно, из той системы ценностей, которая характеризует его собственную культуру. Ею он руководствуется при отборе и анализе материала, поэтому любая историческая концепция или теория неизбежно приобретает релятивный характер.

Разумеется, это не означало, будто каждый историк сочиняет свою собственную историю в духе презентистов. Блок и Февр подчеркивали, что речь идет об изменении точки зрения на целое, на общую картину прошлого в соответствии с новым пониманием и новыми потребностями человеческого общества. Иначе говоря, историческое познание руководствуется определенной ценностной системой, но само оно не должно выносить оценочных суждений, ибо, как подчеркивал еще Макс Вебер, ценность и оценка - это совершенно различные понятия, путать которые недопустимо.

Блок считал, что задача ученого заканчивается объяснением того, как и почему произошло то или иное событие. Что касается оценок, то они всегда имеют субъективный характер, и поэтому от них лучше воздержаться, тем более что стремление судить, в конце концов, отбивает желание объяснять.

История рассматривалась Блоком и Февром как "тотальная" или "глобальная". Под этим понятием подразумевалась не всемирная история, а история людей, которые жили в определенном регионе в определенное время, взятая в аспекте максимально возможных точек зрения с максимально возможной широтой охвата. Тем самым отвергалось разделение истории на политическую, экономическую, социальную, духовную и тому подобные частичные истории, она приобретала комплексный синтезирующий характер.

В сущности, та задача, которую поставили основатели школы "Анналов" - органически, а не механистически соединить социальное и культурное в историческом исследовании, показать их взаимную обусловленность - до сего времени остается нерешенной проблемой. Но Блок и Февр показали, в каком направлении должно продвигаться историческое исследование, чтобы исполнить свою роль, и в этом их огромное достижение и значение для последующего развития историографии.

К концу 30-х годов позитивистская методология, по-прежнему на практике владеющая умами большей части историков, в целом исчерпала потенциал дальнейшего развития. В методике и технике критики источников и анализа фактов она достигла такого уровня формального совершенства, превзойти который в принципе было, видимо, уже невозможно. Но позитивистская историография оставалась описательной, беспроблемной наукой, уже не отвечавшей духу и потребностям новой эпохи.

На смену классическому позитивизму приходит неопозитивизм, основные идеи которого сформировались в рамках деятельности Венского кружка, объединившего философов и физиков Венского университета. Организатором кружка являлся Мориц Шлик (1882-1936), руководитель кафедры философии индуктивных наук университета, а наиболее видными представителями - Отто Нейрат (1882-1945), Рудольф Карнап (1891-1970) и особенно Людвиг Витгенштейн (1889-1951), автор знаменитого "Логико-философского трактата" (1921).