Билет № 2 3 страница

Если я присмотрюсь внимательнее и составлю список всего, чем я обязан группе, к которой (к счастью или к несчастью) при­надлежу, то он получится довольно длинным. Для краткости я могу разделить все, перечисленное в списке, на четыре большие катего­рии. Во-первых, я разделю цели на те, осуществления которых стоит добиваться, и те, которые не стоят моих хлопот. Если бы мне довелось родиться в семье из среднего класса, то, скорее все­го, я бы постарался получить высшее образование, потому что это казалось бы мне обязательным условием правильной, успешной, хорошей жизни; если бы мне случилось родиться в рабочей семье, то вполне вероятно, я бы рано бросил школу и занялся работой, которая не требует длительного обучения, но позволяет непосред­ственно «наслаждаться жизнью» и в дальнейшем, возможно, под­держивать семью. Таким образом, я беру у моей группы цель, ради достижения которой я должен приложить свою способность «сво­бодного выбора». Во-вторых, средства,которые я использую, до­биваясь какой-либо цели, внушенной мне группой, я тоже полу­чаю от группы; они составляют мой «частный капитал», который я могу использовать для осуществления своих планов. Эти средст­ва — речь и «язык тела», с помощью которых я сообщаю о своих намерениях другим, та энергия, с которой я посвящаю себя со­гласно каким-либо устремлениям, в отличие от других, и вообще это формы поведения, соответствующие, как считается, той зада­че, которую я ставлю перед собой в жизни. В-третьих, критерий соответствия,т.е. искусство различать вещи и людей, соответству­ющих и не соответствующих поставленной мною задаче. Моя груп­па учит меня отличать моих союзников от врагов или соперни­ков, равно как и от тех, кто ни тем, ни другим не является и кого я могу не принимать в расчет, пренебрегать и обращаться презри­тельно. И наконец, но не в последнюю очередь, это моя «карта мира», и то, что обозначено на ней, по сравнению с тем, что можно увидеть на картах других, на моей выглядит белыми пят­нами. И все-таки эта карта помогает мне выбирать понятные жиз­ненные маршруты — набор вполне реальных жизненных планов,подходящих для «людей вроде меня». В общем, я очень многим обязан моей группе, а главное — теми огромными знаниями, ко­торые помогают мне каждый день и без которых я просто не смог бы жить. 31

В большинстве случаев я, фактически, не осознаю, что владею всеми этими богатыми знаниями. Если бы меня спросили, напри­мер, каким кодом я пользуюсь в общении с другими людьми и расшифровываю значение их действий по отношению ко мне, то, по всей вероятности, ничего вразумительного я бы не смог отве­тить. Я бы, наверное, просто не понял, о чем меня спрашивают, а если бы и понял, то не смог бы объяснить этот код (как не могу объяснить простейшие грамматические правила, хотя употребляю их точно, не задумываясь и без особого труда). Вот так и знания, которые нужны мне, чтобы справляться с повседневными жизнен­ными проблемами, обитают где-то внутри меня. Они каким-то образом даны в мое распоряжение если не в виде правил, поддаю­щихся формулировке, то как набор практических навыков, кото­рыми я свободно пользуюсь из дня в день всю мою жизнь.

Именно благодаря этим знаниям я чувствую себя уверенно, и мне не надо каждый раз искать правильные ходы. И если я сво­бодно владею этими знаниями, даже не осознавая того, то только потому, что большую часть их основных понятий я усвоил еще в раннем детстве, из которого мы мало что помним. Вот почему, даже углубляясь в свой жизненный опыт или личные воспомина­ния, я почти ничего не могу сказать о том, как я приобрел эти знания. И именно из-за такой моей забывчивости относительно их происхождения они закрепились так основательно и возымели власть надо мной, что я воспринимаю их как само собой разумею­щееся, как нечто «естественное» и никогда не сомневаюсь в них. Для того чтобы выяснить, как знания повседневной жизни фор­мируются реально и затем «вручаются» мне группой, я должен об­ратиться к результатам исследований, проведенных профессиональ­ными психологами и социологами. А обратившись к ним, я начи­наю ощущать, что эти результаты настораживают: то, что казалось мне самоочевидным, само собой разумеющимся и естественным, теперь оказывается набором верований, в основе которых лежит лишь авторитет группы, одной из многих.

Пожалуй, никто так не содействовал осмыслению процесса интервализации, освоения групповых норм и стандартов, как аме­риканский социальный психолог Джордж Герберт Мид. Прежде всего он ввел основные понятия для описания процесса получе­ния важнейших навыков социальной жизни, и с тех пор эти поня­тия широко используются в социологии. Самыми известными среди них являются понятия «I» («Я») и «Me» («Меня», «Мне»), отра­жающие двойственность личности, как бы разделейность ее на две 32 части: внешнюю (точнее, ту, которая, как кажется человеку, при­вносится извне, из общества, его окружающего, в виде требований и образцов поведения) часть личности, т.е. «Me»; другая же часть, «I» — это внутренний стержень личности, с позиций которого рас­сматриваются, оцениваются, накапливаются и окончательно офор­мляются внешние социальные требования и ожидания. Роль, ко­торую играет группа в формировании личности, проявляется по­средством «Me». Дети знают, что за ними наблюдают, их оцени­вают, наказывают, заставляют вести себя определенным образом, наставляют на путь истинный, если они выбиваются из колеи. Этот опыт откладывается в личности растущего ребенка, концентриру­ясь в образе тех ожиданий, которые предъявляют к нему (или к ней) другие. Они — другие — видимо, имеют какое-то средство для того, чтобы различать правильное и неправильное поведение. Они поощряют правильное поведение и наказывают неправиль­ное как отклонение от нормы. Воспоминания о поощряемых и наказуемых действиях постепенно смешиваются в неосознанное понимание правила — что ожидают и чего не ждут — внутри «Me», которое является не чем иным, как образом личности, сложив­шимся об этом человеке как личности у других. Более того, «дру­гие» — это не любые и не случайно попавшие в его окружение. Из множества людей, с которыми ребенок вступает в контакты, он как личность выбирает лишь некоторых, значимых других, а именно тех, чьи оценки и реакции значат для него гораздо боль­ше, чем оценки кого бы то ни было, их оценки более устойчивы, постоянны и воспринимаются острее, а потому они и более эф­фективны.

Из сказанного можно было бы сделать неверное заключение, будто развитие личности путем обучения и воспитания — это пас­сивный процесс и будто эту работу делают другие, и только они, напичкивая ребенка всякими предписаниями и — с помощью кнута или пряника — уговаривая и заставляя послушно следовать им. На самом деле все обстоит иначе. Ребенок как личность формируется во взаимодействии со средой. Активность и инициатива характер­ны для обеих сторон этого взаимодействия. И едва ли может быть иначе. Одно из первых открытий, которые должен сделать для себя ребенок, это то, что «другие» различаются между собой. Они ред­ко видят друг друга в глаза и отдают команды, не согласующиеся между собой, а потому и не выполнимые одновременно. Во мно­гих случаях выполнение одной команды невозможно без отмены другой. В числе первых навыков, которые должен усвоить ребенок, 33 следует назвать навыки отбора и отсева; такие навыки нельзя усвоить, не развив способности отвергать и выдерживать нажим, занимать позицию, сопротивляться действию хотя бы части внеш­них сил. Другими словами, ребенок учится выбирать и принимать ответственность за свои действия. Как раз эту способность и представляет собой та часть личности, которую именуют «I». Зная о противоречивости и непоследовательности содержания «Me» (в силу противоречивости сигналов об ожиданиях, поступающих мне от различных значимых других) «I» должен отстраниться, дистан­цироваться и взглянуть на внешние принуждения, воспринятые моим «Me», как бы со стороны; проверить их, классифицировать и оценить. В конечном счете именно «I» делает выбор и тем са­мым становится истинным, полноправным «автором» предпри­нимаемого действия. Чем сильнее «I», тем более автономна лич­ность ребенка. Сила «I» проявляется в способности и готовности личности подвергать социальное давление, которое усваивает, интернализует ее «Me», сомнениям, проверять его истинную силу и пределы, испытывать и принимать последствия.

Важнейшая задача различения «Me» и «I» (т.е. возникающей у ребенка как личности способности наблюдать, отслеживать, ос­мыслять требования значимых других) решается благодаря актив­ности ребенка в процессе исполнения им своей роли. Играя роли других, например матери или отца, воспроизводя их поведение (включая их поступки по отношению к самому ребенку), он учит­ся искусству смотреть на действие как на воспринятую роль, т.е. нечто такое, которое можно делать, а можно и не делать; действие означает поступок, соответствующий ситуации, и в зависимости от ситуации оно может меняться. Но тот, кто действует подобным образом, еще не настоящий я — не «I». По мере того, как дети подрастают и накапливают знание о различных ролях, они все уве­реннее участвуют в играх, в которых есть не только простое ис­полнение роли, но и элементы кооперации и координации с дру­гими исполнителями ролей. Ребенок все чаще пробует себя в ис­кусстве, самом главном для истинно независимой личности, — в выборе соответствующего характера действия в ответ на действия других, в побуждении или принуждении других действовать так, как нужно ему.

Благодаря исполнению ролей, игры ребенок приобретает при­вычки и навыки, навязываемые ему извне социальным миром, и вместе с тем способность действовать в этом мире как свобод­ная — независимая и ответственная — личность. В этот период 34 ребенок вызывает особое, двойственное отношение к себе, кото­рое мы все хорошо знаем: он — ставшая личность (смотрит на свое собственное поведение как бы со стороны, одобряя или осуж­дая его, пытаясь контролировать и, если необходимо, исправлять) и одновременно он — становящаяся личность (спрашивает себя: «Что я представляю собой на самом деле?», «Кто я такой?», время от времени восставая против навязываемой ему другими людьми модели поведения, стремясь вместо нее к тому, что он называет «настоящей жизнью», соответствующей его истинной индивиду­альности). Я ощущаю противоречие между свободой и зависимос­тью как внутренний конфликт между тем, что я хочу делать, и тем, что я обязан делать, следуя тому, что значимые другие сделали из меня (или намеревались сделать).

Значимые другие не лепят личность ребенка из ничего; они, скорее, запечатлевают свой образ мира на «естественных» (досоциальных, или, точнее, довоспитательных) предрасположенностях ребенка. И хотя в целом такие предрасположенности — ин­стинкты и влечения — играют в человеческой жизни меньшую роль, чем в жизни животных, тем не менее они присутствуют в биологическом наследии каждого новорожденного человеческого существа. Что это за инстинкты — вопрос спорный. Ученые рас­ходятся во мнениях, причем их точки зрения разнятся достаточно сильно: от попыток объяснить большую часть якобы социально навязанного поведения только причинами биологического харак­тера (биологическими детерминантами) до веры в почти безгра­ничные возможности социального преобразования человеческого поведения. И все же большинство ученых, скорее, поддерживает притязания общества на его право устанавливать и навязывать стан­дарты приемлемого поведения, равно как и сам аргумент, поддер­живающий эти притязания: социальное обучение необходимо, поскольку естественные предрасположенности людей делают их совместное существование либо невозможным, либо чреватым на­силием и опасностями. Большинство ученых согласны с тем, что воздействие некоторых естественных влечений особенно сильно, и потому определенная группа людей должна тем или иным спо­собом сдерживать их. Чаще всего в качестве таких влечений, кото­рые весьма рискованно оставлять без контроля, называют сексу­альные и агрессивные влечения. Ученые отмечают, что если бы им дали полную свободу, то в результате они привели бы к конфлик­там такой силы, которую не смогла бы сдержать ни одна группа, и социальная жизнь вряд ли была бы возможна. 35

Все выжившие группы должны были сформировать, как нам говорят, эффективные способы приручения, сдерживания и по­давления, которые позволяют контролировать проявления этих влечений. Зигмунд Фрейд — основатель психоанализа — предполо­жил, что весь процесс саморазвития и социальной организации трупп людей можно объяснить, исходя из необходимости и по­требности практических усилий для контроля за проявлениями социально опасных влечений, особенно сексуальных и агрессив­ных инстинктов. Фрейд полагал, что инстинкты неуничтожимы, их нельзя разрушить, а можно только «подавить», вытеснить в под­сознание. В этом чистилище их удерживает «суперэго»,[1] усвоен­ное, интернализованное индивидом знание требований и принуж­дающих воздействий со стороны группы. Фрейд метафорически назвал «суперэго» «гарнизоном, оставленным в завоеванном горо­де» победоносной армией общества, чтобы держать в постоянном подчинении подавленные инстинкты — подсознательное. Само «эго», таким образом, оказывается между двумя силами: инстинк­тами, вытесненными в подсознание, но все еще могущественны­ми и мятежными, с одной стороны, и «суперэго» (родственное мидовскому «Me»), вынуждающего «эго» (родственное мидовскому «I») держать влечения в подсознании и предотвращать их побег из заточения. Норберт Элиас,германско-британский социолог, ко­торый проанализировал гипотезы Фрейда в обширном историчес­ком исследовании, предположил, что личностный, индивидуаль­ный опыт, имеющийся у каждого из нас, происходит именно из этого двойного давления. Уже упомянутое двойственное отноше­ние к нашей собственной личности проистекает из двойственнос­ти (амбивалентности) того положения, в которое нас загоняют два побуждения, действующие в противоположных направлениях. Живя в группе, я должен контролировать себя. Личность есть нечто, ко­торое необходимо контролировать, и я — один из тех, кто должен это делать...

Несомненно, все общества контролируют естественные наклон­ности своих членов и делают все, чтобы сохранить определенный уровень допустимых взаимодействий. Однако менее определенны наши знания относительно другого вопроса, а именно: только ли нездоровые, антисоциальные стороны естественных задатков по­давляются в этом процессе (хотя именно это и заявляют власти, 36 выступающие от имени всего общества). Насколько нам известно, нет достаточно определенных свидетельств того, что человек по природе своей агрессивен и потому его надо укрощать и приру­чать. То, что пытаются представить как вспышку естественной аг­рессивности, зачастую оказывается лишь стремлением выплеснуть бессердечие и ненависть — качества, имеющие скорее социаль­ное, нежели генетическое, происхождение. Другими словами, если верно утверждение, что группы обучают своих членов определен­ным навыкам поведения и контролируют его, то из него отнюдь не следует, что они тем самым делают их поведение более чело­вечным и нравственным. Это означает только, что в результате такого «натаскивания», надзора и корректировок поведение члена группы лучше приспосабливается к образцам, которые в данной социальной группе признаются правильными и поощряются.

Процесс формирования «Me» и «I», подавления инстинктов и выработки «суперэго» часто называют социализацией. Я социали­зирован (т.е. преобразован в существо, способное жить в общест­ве), поскольку могу, благодаря интернализации социального при­нуждения, жить и действовать в группе; поскольку я приобрел навыки поведения, разрешенного обществом, и, соответственно, навык быть «свободным», нести ответственность за свои дейст­вия. А те значимые другие, которые сыграли такую важную роль в приобретении этих навыков, могут рассматриваться как агенты социализации. Но кто они? Как мы видели, реальной силой, не­посредственно участвующей в развитии личности, являются пред­ставления ребенка о намерениях и ожиданиях других людей (при­чем не обязательно тех намерениях и ожиданиях, которые на деле разделяют эти другие); ребенок сам осуществляет отбор значи­мых других из множества людей, попадающих в его поле зрения. По существу свобода выбора у ребенка неполная; одни «другие» могут проникнуть в мир ребенка и повлиять на его выбор бы­стрее, чем иные «другие». Тем не менее, вырастая в мире, насе­ленном группами, которые движутся к разным целям и у которых разные стили жизни, ребенок едва ли избежит выбора; если тре­бования «других» противоречивы и не могут быть удовлетворены в одно и то же время, то некоторым из них должно быть уделено больше внимания, чем другим, и соответственно они должны быть более значимыми.

Необходимость дифференцированно определять значение (со­ответствие) требований не связана с положением ребенка. И вы, и я ежедневно испытываем эту необходимость. Изо дня в день я 37 должен выбирать между требованиями семьи, друзей, начальни­ков, каждый из которых одновременно чего-то хочет от меня. Я вынужден рисковать утратить расположение любимых и уважае­мых мною друзей, чтобы умиротворить кого-то еще, которого я люблю не меньше. Когда бы я ни высказывал свои политические взгляды, я могу быть уверен, что некоторым людям из тех, кого я знаю и уважаю, эти взгляды не понравятся, и они затаят на меня обиду за такие высказывания. Я мало что могу сделать для предот­вращения подобных неприятных последствий собственного выбо­ра. Приписывание соответствия с неизбежностью означает и при­писывание несоответствия; выбор одних людей как значимых оз­начает, с необходимостью, признание кого-то другого незначи­мым или, по крайней мере, менее значимым. Зачастую это пред­полагает риск вызвать чье-то возмущение, и он возрастет в зави­симости от степени гетерогенности (неоднородности) среды, в ко­торой я живу, — от степени ее конфликтности, разорванности на группы с противоположными идеалами и образом жизни.

Отобрать значимых других из этого окружения — значит сде­лать выбор из многих групп одной, которая становится референт­ной группой;по ней я сверяю свое поведение, ее я принимаю за образец для всей своей жизни, или для определенного ее периода. Исходя из того, что я знаю о группе, выбранной мною в качестве референтной, я буду оценивать свое поведение и делать выводы о его качестве и соответствии. Обладая этим знанием, я буду испы­тывать приятное ощущение, если сделанное мною будет правиль­ным, или почувствую неприятное предостережение о том, что мои действия должны быть иными. Я буду стараться во всем следовать своей референтной группе: в манерах говорить, одеваться, подби­рать выражения и т.п. Я постараюсь научиться у референтной груп­пы, когда, при каких обстоятельствах быть дерзким и непочти­тельным, а когда послушно следовать общим предписаниям, нор­мам. Из образа моей референтной группы, который я нарисовал себе, я буду черпать, например, советы относительно того, что за­служивает моего внимания, а что — ниже моего достоинства. Я все буду делать так, как если бы я искал одобрения у моей референт­ной группы; как если бы я хотел быть принятым в число ее членов в качестве «одного из них», получить от нее одобрение моего об­раза жизни; как если бы я старался избежать крутых мер, которые референтная группа может применить по отношению ко мне, что­бы выправить мое поведение или отплатить мне тем же за наруше­ние правил. 38

И все же в основном именно мой отбор и анализ, выводы и действия делают референтную группу столь мощным агентом, формирующим мое поведение. Зачастую сами группы находятся в счастливом неведении относительно моего внимания к ним и моих усилий подражать тому, что я считаю их стилем жизни, и следо­вать тому, что я рассматриваю как его стандарты. Некоторые груп­пы можно с уверенностью и по праву назвать нормативными рефе­рентными группами,поскольку они и в самом деле, по крайней мере иногда, устанавливают нормы моего поведения, наблюдают за моим поведением и тем самым оказываются в состоянии «нор­мативно влиять» на мои действия, вознаграждая или наказывая, поддерживая или исправляя их. Особенно значимыми среди таких групп являются семья, друзья, с которыми я провожу большую часть своего времени, учителя, начальники на работе, соседи, с которыми я не могу не встречаться часто и от которых мне трудно утаиться. Однако если они вынуждены отвечать на мои действия, то это еще не значит, что они автоматически становятся моей ре­ферентной группой. Они могут ею стать, если я их выберу, т.е. когда я отвечу на их внимание тем, что придам им, их ожиданиям относительно меня какое-то значение. Но я могу и проигнориро­вать их воздействие (даже с риском для себя) и выбрать образцы, осуждаемые ими. Я могу, например, нарочито пренебрегать идея­ми моих соседей относительно того, как разбить палисадник или каких людей следует принимать дома и в какое время. Я могу, скажем, вызвать неудовольствие своих друзей слишком усердны­ми занятиями и неприятием их небрежности в выполнении долга. Я могу оставаться невозмутимым, когда группа требует живого участия и рвения. Для осуществления своего нормативного воз­действия даже нормативные референтные группы нуждаются в моем согласии на то, чтобы я считал их таковыми для себя и по той или иной причине воздерживался от сопротивления их влиянию, при­способился к их требованиям.

Мое решение быть зависимым еще более проявляется в случае со сравнительными референтными группами,членом которых я не являюсь, поскольку остаюсь, так сказать, за пределами их влия­ния. Я наблюдаю за этими группами, будучи не замечен ими. При­своение соответствия (значения) в данном случае одностороннее: я считаю их действия и стандарты значимыми, хотя они едва ли придают какое-то значение моему существованию. Из-за дистан­ции, существующей между нами, они зачастую физически неспо­собны проследить за моими действиями и оценить их; поэтому 39 они не могут ни наказать меня за отклонения, ни вознаградить меня за послушание. Сегодня все мы, благодаря средствам массо­вой информации, особенно телевидению, вовлекаемся в постоян­но расширяющийся поток информации о самых разных стилях жизни, поэтому роль сравнительных референтных групп в форми­ровании современной личности возрастает. Средства массовой информации сообщают нам сведения о господствующей моде и новейших стилях одежды с невероятной скоростью, и эти сведе­ния достигают даже самых отдаленных уголков мира. Точно так же они придают авторитет тем образцам, которые могут предста­вить визуально: это, конечно же, те стили жизни, которые заслу­живают быть показанными в средствах массовой информации и увиденными миллионами людей во всем мире, которые стоит об­суждать и которым, если это возможно, стоит следовать.

Полагаю, наше обсуждение до сих пор создавало верное впе­чатление о том, что процесс социализации не ограничивается дет­ским опытом. Фактически он никогда не прекращается, длится всю жизнь, постоянно приводя в сложное взаимодействие свободу и зависимость. Социологи иногда говорят о вторичной социализа­ции с тем, чтобы отличать трансформацию личности в более позд­ний период от процесса усвоения ею элементарных социальных навыков в детстве. Они сосредоточивают внимание на ситуациях, когда вдруг отчетливо обнаруживаются и тяжело переживаются недостаточность или неадекватность первичной социализации в изменившихся условиях: когда, например, человек эмигрирует в далекую страну с непривычными обычаями и чужим языком и когда он, таким образом, должен не только приобрести новые на­выки, но и забыть старые, которые теперь превращаются в пре­пятствие; или когда человек, выросший в сельской глубинке, пере­езжает в большой город и чувствует себя там потерянным и беспо­мощным в напряженных потоках уличного движения, вечно куда-то спешащих толпах народа, среди безразличия прохожих и сосе­дей. Предполагается, что подобного рода радикальные изменения могут служить причиной сильного беспокойства, частых нервных срывов и даже психических заболеваний. Отмечается также, что ситуация вторичной социализации с не менее существенными пос­ледствиями может наступить скорее в результате изменения внеш­них социальных условий, чем индивидуальной мобильности. Вне­запная экономическая депрессия, рост массовой безработицы, раз­вязывание войны, полное обесценение накапливающихся в тече­ние всей жизни сбережений в результате резкого роста инфляции, 40 потеря безопасности вследствие лишения права на прибыль или, наоборот, резкий рост благосостояния и перспектив продвижения, раскрытие новых, доселе немыслимых возможностей — все это примеры именно таких случаев. Они «обесценивают» то, что было усвоено в процессе предшествующей социализации, и требуют радикальной перестройки индивидуального поведения, для кото­рого необходимы новые навыки и новые знания.

Приведенные примеры помогают нам в наиболее острой и рез­кой форме представить проблемы, обусловленные вторичной со­циализацией. С менее очевидными проблемами каждый из нас сталкивается практически ежедневно; вероятнее всего, мы испы­таем нечто подобное, когда нам придется срочно поменять школу; если мы, поступив в университет, вынуждены будем оставить его; если перейдем на новую работу, вступим в брак, приобретем соб­ственный дом, переедем на новое место жительства, станем роди­телями, превратимся в пенсионеров и т.д. Вероятно, точнее пред­ставлять социализацию как непрерывный процесс, а не делить ее на две отдельные стадии. Диалектика свободы и зависимости на­чинается для человека с рождения и заканчивается только с его смертью.

Соотношение между обеими частями, или сторонами, этого непрерывного диалектического взаимодействия подвижно. В ран­нем детстве у ребенка очень мало свободы (если она вообще есть) в выборе группы, от которой он зависит. Каждый рождается в оп­ределенной семье, в определенном месте, в конкретном соседском окружении, представителем определенного класса или страны. Предполагается, что каждый, независимо от его желания, являет­ся представителем определенного народа и одного из двух соци­ально приемлемых полов. С возрастом (т.е. с увеличением накоп­ленных навыков и ресурсов действия) выбор расширяется; неко­торые зависимости могут быть поставлены под сомнение и отверг­нуты, другие — приняты добровольно. И все же свобода никогда не бывает полной. Вспомним такой факт: все мы зависим от на­ших прошлых действий, из-за них мы каждый раз оказываемся в положении, когда некоторый выбор, несмотря на всю его привле­кательность, оказывается для нас невозможным, а издержки в слу­чае изменений непомерны и неприемлемы. От слишком многого приходится «отучаться», от слишком многих привычек приходит­ся отказываться. И если какими-то навыками и ресурсами, кото­рые можно было приобрести только на ранней стадии, мы тогда пренебрегли, то теперь уже очень поздно восстанавливать упущенные 41 возможности. Достигнув определенного возраста, мы чаще всего обнаруживаем, что вероятность и возможность «нового про­рыва» неизмеримо далеки и ничтожны.

Соотношение свободы и зависимости неодинаково у всех лю­дей. Вспомним, например, о той роли, которую играют доступ­ные ресурсы в преобразовании выбора в ясное, реалистическое утверждение. Вспомним также о роли очерченных изначальным социальным местоположением «горизонтов», которую они игра­ют в формировании дальнейших жизненных планов и выборе наи­более привлекательных целей. Достаточно иметь в виду роль этих двух факторов, чтобы понять: хотя все люди свободны и не могут не быть свободными (т.е. они вынуждены брать ответственность за все, что бы они ни делали), тем не менее некоторые из них свободны больше, чем; другие; их «горизонты» (спектр выбора) шире, и, приняв однажды решение относительно своих жизнен­ных целей, они получают максимум ресурсов (денег, связей, об­разования, утонченных манер и т.п.) для их достижения; они бо­лее свободны,¹ чем другие, в своих желаниях, в действиях, направ­ленных на исполнение желаний, ив достижении желаемых ре­зультатов.

Можно сказать, что соотношение свободы и зависимости слу­жит показателем относительного положения в обществе личности или целой категории людей. То, что мы называем привилегией, при более тщательном рассмотрении оказывается большей степе­нью свободы и меньшей степенью зависимости. Обратное верно для тех, кого называют лишенными привилегий. 42

 

Глава 2. Мы и Они.

Адам Смит,чуткий наблюдатель парадоксов социальной жизни, заметил однажды, что в цивилизованном обществе человек во все времена нуждается в сотрудничестве и помощи огромного количества людей, тогда как всей его жизни едва хватает на то, чтобы приобрести дружбу лишь нескольких из них.

Представьте себе неисчислимое множество не известных вам людей, чья деятельность необходима, чтобы сделать вашу жизнь такой, какова она есть (и тех, благодаря труду которых вы еже­дневно имеете тарелку каши; и тех, кто следит за состоянием шос­се, чтобы вы могли развить скорость 70 миль в час, не опасаясь попасть в яму за углом; и тех, кто, подчиняясь правилам общежи­тия, дает вам возможность гулять по улицам, не опасаясь нападе­ний, или вдыхать воздух, не боясь быть отравленным токсичным дымом). Представьте себе все множество людей, не знакомых вам, но тем не менее налагающих ограничения на вашу свободу выбора предпочтительного для вас образа жизни (тех, кто хочет иметь те же вещи, что и вы, но тем самым позволяет торговым компаниям поддерживать высокие цены; тех, кто считает роботов более вы­годными, чем живые работники, но тем самым уменьшает ваши шансы найти подходящую вам работу; те, кто, будучи занят свои­ми собственными делами, загрязняет воздух, производит шум, за­бивает дороги, отравляет воду, и вы не можете избежать этого). Сравните эти огромные массы людей с кругом ваших знакомых, которых вы можете узнать в лицо и чьи имена помните. Вы, ко­нечно же, обнаружите, что среди всех, кто оказывает влияние на вашу жизнь, люди, которых вы знаете или о которых вы слышали, составляют лишь малую часть тех, кого вы никогда не встречали и о ком никогда не слышали. Насколько мала эта часть, вы никогда не узнаете... 43