Билет № 2 5 страница

Аналогичные процессы можно наблюдать и в наше время всю­ду, где происходят изменения и резко сокращаются возможности сохранять и продлевать старый образ жизни. Мы читаем об отча­янном сопротивлении одних профсоюзов рабочих, не желающих делить работу с каким-либо другим профсоюзом; а в последнее время наиболее частой причиной забастовок стали споры по разграничению 56 трудовых прав. Но, наверное, самым наглядным при­мером устоявшейся предрасположенности к изображению нович­ков опасными чужаками является ставшее притчей во языцех со­противление мужчин требованиям равных с ними прав для жен­щин в сфере занятости и конкуренция со стороны последних за занятие высоких постов. Вторжение женщины на территорию не­когда надежного «мужского заповедника» поставило под сомне­ние считавшиеся доселе непререкаемыми правила, тем самым при­внеся в ранее однозначно воспринимавшуюся ситуацию элементы замешательства и негодования. Феминистские требования равных прав вызывают у мужчин чувство опасности, высвобождающее злобу и агрессию.

Острота антагонизма между признанными и посторонними, как и тяжесть его возможных последствий, еще больше усугубляется тем, что неуживчивость признанных вызывает симметричный от­вет со стороны тех, кто загнан в положение посторонних, и это уменьшает вероятность примирения. Американский антрополог Грегори Бейтсон предложил назвать цепь действий и реакций на них (враждебное отношение, так сказать, оправдывает себя, вызы­вая враждебное поведение) схизмогенезисом. В подобных ситуаци­ях любое новое действие влечет за собой еще более сильную реак­цию, и обе стороны волей-неволей вовлекаются в глубокий затяж­ной раскол. И если до этого момента у каждой стороны был ка­кой-то контроль и возможность влияния на взаимоотношения, то теперь они утрачиваются полностью. «Логика ситуации» берет верх.

Бейтсон различал два типа схизмогенезиса. В случае симмет­ричного схизмогенезиса каждая из сторон реагирует на любые про­явления силы противника. Всякий раз, когда противник демон­стрирует свою силу и решимость, в ответ он получает еще более убедительную манифестацию силы и решимости. Больше всего обе стороны боятся показаться слабыми и нерешительными. Вспом­ним лозунги «устрашение должно быть убедительным» или «аг­рессору надо показать, что агрессия будет наказана»; некоторые стратеги даже предлагали сделать автоматическими пусковые ме­ханизмы ядерных ракет и тем самым убедить врага, что никакие угрызения совести не остановят в последний момент ядерного воз­мездия в случае нападения. Симметричный схизмогенезис подпи­тывает самоуверенность обеих сторон конфликта и фактически разрушает всякую возможность рационального поиска его причин и условий соглашения. Представьте себе углубляющийся конфликт супругов: поскольку каждая сторона хочет добиться своего, а не 57 компромисса, и полагает, что только демонстрация сильной воли и решительности, а не проявление слабости, способствует дости­жению этой цели, то первоначально незначительные расхождения во мнениях разрастаются и ведут к расколу, причем настолько глу­бокому, что ни одна из сторон уже не может его преодолеть. Те­перь вряд ли кто помнит об изначальной причине конфликта; обе стороны разъяряются настолько, что ведут настоящую борьбу. Вза­имные упреки и демонстрации превосходства выходят из-под кон­троля, брак заканчивается разводом — цепочка дальнейших взаи­моотношений прерывается.

Взаимодополняющий схизмогенезис исходит из прямо противо­положных предпосылок, но ведет к тем же результатам, а имен­но—к разрыву взаимоотношений. Схизмогенетическая последо­вательность действий взаимодополнительна, т.е. решимость одной стороны укрепляется при виде слабости другой, в то время как другая сторона ослабляет свое противодействие, сталкиваясь с про­явлениями растущей силы противника. Это типичная тенденция взаимодействий господствующих и подчиняющихся партнеров. Один из них, самодовольный и самоуверенный, упивается прояв­лениями робости и приниженности другой стороны. В свою оче­редь, смирение последней усиливается с ростом самодовольства и заносчивости первой. Случаи взаимодополнительного схизмогенезиса столь же многообразны по содержанию, сколь и много­численны. В качестве примера одной такой крайности можно пред­ставить себе банду, затерроризировавшую всю округу и полностью подчинившую ее себе, а затем, будучи уверенной в своем всемогу­ществе, ввиду отсутствия всякого сопротивления, предъявившую своим жертвам требования, превосходящие их возможности. Безы­сходность ситуации может заставить жертвы либо взбунтоваться, либо просто покинуть территорию, шантажируемую бандой. В ка­честве другой крайности можно представить себе взаимоотноше­ния «начальник — подчиненный». Господствующее большинство (национальное, расовое, культурное, религиозное) может принять существование меньшинства при условии, если то будет прилежно демонстрировать ему одобрение господствующих ценностей и го­товность жить по господствующим правилам. Меньшинство же будет стараться ублажать господствующее большинство и заиски­вать перед ним, обнаруживая, однако, что количество уступок, требуемых господствующей группой, все увеличивается по мере роста ее уверенности в том, что ее ценности и правила переданы и вряд ли будут оспариваться. Меньшинство усваивает и то, что 58 стратегия стирания своих собственных отличий как средство до­стижения цели быть принятым на равных непродуктивна. И оно будет вынуждено либо бежать в гетто, либо изменить стратегию по типу симметричного схизмогенезиса. Но каким бы ни был его выбор, наиболее вероятный исход — разрыв их взаимоотношений. К счастью, напоминает нам Бейтсон, есть еще и третий тип взаимодействия — обмен. В некотором смысле обмен совмещает качества двух предыдущих моделей, но таким образом, что ней­трализует саморазрушающие тенденции. В отношениях обмена каждый отдельный случай взаимодействия асимметричен, но на достаточно длительном отрезке времени действия обеих сторон уравновешиваются, и таким образом взаимодействие становится «сбалансированным», т.е. оно может долго сохранять свои харак­теристики, не рискуя при этом оказаться в опасном положении. Проще говоря, обмен означает взаимодействие, в котором каждая сторона должна предложить нечто такое, в чем нуждается другая сторона (например, только среди оскорбленного и униженного меньшинства можно найти людей, готовых выполнять насущно необходимую, но неблагодарную работу, от которой отказывают­ся представители большинства). Зависимость от услуг другой сто­роны останавливает обоих партнеров обмена от требования завы­шенного вознаграждения за свои услуги. Является ли обмен (в лю­бой его форме) характеристикой большинства взаимодействий — спорный вопрос. Но так или иначе он присутствует, по определе­нию, в любой сбалансированной и стабильной системе взаимо­действий. Обмен может способствовать выживанию и воспроиз­водству этой системы во времени, особенно когда он принимает форму запоздалого обмена (когда, например, дети «оплачивают» заботу о них своих родителей тем, что заботятся о своих собствен­ных детях). Однако следует отметить, что никакой обмен не за­страхован полностью от опасности скатиться к симметричному или комплиментарному схизмогенезису. 59

 

Глава 3. Чужаки.

Из предыдущих глав мы знаем, что «мы» и «они» имеют смысл только в паре — в противопоставлении (оппози­ции) друг другу. Мы — это «мы» лишь постольку, по­скольку есть люди, отличные от нас, т.е. «они»; и они сплочены, образуют группу, единое целое только потому, что каждый из них обладает общей характеристикой: никто из них не является «од­ним из нас». Оба понятия получают свое значение от разделяю­щей их и сформированной ими границы. Без этого различия, не имея возможности противопоставить себя «им», мы не смогли бы придать смысл своей собственной идентичности.

«Чужаки» же, наоборот, отвергают подобное разделение, они, если можно так сказать, противостоят противопоставлению как таковому, т.е. разного рода различиям, границам, устанавливаю­щим их, и тем самым — определенности социального мира, про­истекающей из этих различий. Но именно в том и заключаются их значение, смысл и роль в социальной жизни. Одним лишь своим существованием, не вписывающимся ни в одну из установленных категорий, чужаки отрицают всякую обоснованность общеприня­тых противопоставлений. Они отвергают «естественный» характер противопоставления, раскрывают его произвольность и ненадеж­ность. Они показывают истинный смысл разделений, которые есть не что иное, как воображаемые линии — их можно зачеркнуть и провести заново.

Во избежание путаницы с самого начала заметим, что «чужак» — не просто незнакомец, т.е. человек, которого мы плохо знаем или не знаем вообще. Скорее всего, справедливо обратное: отличи­тельной чертой чужаков является как раз то, что мы по большей мере их знаем; чтобы распознать в человеке чужака, я должен уже хоть что-то о нем знать. Более того, они вынуждены время от времени 60 непрошено появляться в поле моего зрения, чтобы я мог рассмотреть их вблизи; хочу я того или нет, они прочно обосновы­ваются в обитаемом мною мире и не собираются покидать его. Если бы не это обстоятельство, то они были бы не «чужаками», а просто «никем»: они растворились бы среди множества безликих, взаимозаменяемых фигур, движущихся на фоне моей повседнев­ной жизни (как правило, не навязчиво, не привлекая к себе и не задерживая моего внимания). Я смотрю на них и не вижу их; слу­шаю и не слышу, что они говорят. Другое дело «чужаки» — их я вижу и слышу. Именно потому, что я замечаю их присутствие, я не могу их игнорировать, не могу отмахнуться от их присутствия, просто не обращая на них внимания, мне трудно осмыслить их существо. Они, как водится, не близки мне и не далеки от меня; не принадлежат ни к «ним», ни к «нам»; это и не друзья, и не враги. Поэтому они становятся причиной путаницы и беспокойст­ва. Я не знаю точно, как я должен вести себя с ними, чего ждать от них, как с ними поступать.

Проводить границы как можно точнее и четче, так, чтобы их без труда можно было заметить, а заметив, усвоить однозначно, — вот дело первостепенной важности для людей, живущих и обжив­шихся в обитаемом мире. Все приобретенные навыки социальной жизни оказались бы бесполезными и даже вредными, а то и просто самоубийственными, если бы четко обозначенные границы не подавали нам безошибочный сигнал о том, чего можно ожидать и какую модель поведения выбирать для достижения какой бы то ни было цели. И все же эти границы всегда конвенциональны (услов­ны). Люди по обе ее стороны не столь резко отличаются друг от друга, чтобы предотвратить возможность ошибочных классифика­ций. Поэтому требуется постоянное усилие для поддержания де­ления на «черное» и «белое» в реальности, где нет никаких резких, безукоризненных линий-разделителей. Например, установление разграничения между ситуациями, когда следует руководствовать­ся законами человеческого общежития, а когда призывать к вой­не, всегда будет попыткой придать надуманную (а потому и нена­дежную) ясность ситуации, которая не так уж четко обозначилась. Вряд ли когда-нибудь люди бывают «прямо и полностью противо­положны» друг другу. Если они различаются в чем-то одном, то непременно сходятся в другом. Сами по себе их различия редко бывают настолько очевидными и безусловными, чтобы их можно было отнести к противоположным категориям. Можно предста­вить, как большинство человеческих свойств изменяется постепенно, 61 гладко и почти незаметно. (Достаточно вспомнить предло­женный Шутцем образ не имеющей естественных делений непре­рывной линии (континуума), на которой расстояние между двумя людьми, обозначенными рядом, может быть бесконечно малым; очевидно, что любая граница, или точка прерывания, предпола­гающая распределение всех людей на линии по разные стороны от этой границы и обозначение их резко отличающимися, противо­положными категориями, будет сколь произвольной, столь и со­мнительной.) Человеческие качества пересекаются и постепенно меняются, поэтому любой водораздел неизбежно предполагает не­что вроде нейтральной «серой» полосы, оставляя на ней тех, отно­сительно кого трудно сразу решить, в какую из противоположных групп их зачислить, учитывая проведенный водораздел. Эта неже­лательная, но неизбежная двусмысленность воспринимается и как опасная, поскольку она запутывает ситуацию и чрезвычайно за­трудняет надежный выбор отношений, соответствующих как внут-ригрупповому, так и внегрупповому контексту: выбрать установки на товарищескую кооперацию или на враждебную и насторожен­ную сдержанность. С врагами мы воюем, друзей любим и' приве­чаем, а что делать с теми, кто и не враг, и не друг? Или с теми, кто может быть и тем, и другим одновременно?

Социальный антрополог Мери Дуглас отмечает, что среди не­скончаемых человеческих забот решающую роль играет задача вечно «скреплять» сотворенный человеком порядок. Ведь большинство различий, жизненно необходимых человеку, не возникают естест­венным образом, сами по себе, их нужно вводить и бдительно охранять. (Рассказывают, что в средние века подпольно распро­странялся рисунок, изображавший четыре черепа и сопровождав­шийся надписью: «Угадай, какой из них принадлежал папе, ка­кой — государю, какой — крестьянину, а какой — нищему». Че­репа, конечно же, были совершенно одинаковые; их полное сход­ство намекало на то, что все эти немыслимые и непреодолимые различия, скажем, между принцем и нищим, заключаются лишь в том, что один носил на голове, а другой не носил, но отнюдь не в форме или размерах самой головы. Не удивительно, что рисунок ходил по рукам подпольно). Ради этой цели надо уменьшить или уничтожить вовсе ту двусмысленность, которая размывает грани­цы и тем самым разрушает замысел, вожделенный порядок, вно­сит путаницу туда, где должна быть ясность. Именно мое пред­ставление о желаемом порядке, мое понимание того, что ладно и прекрасно, побуждает меня противостоять этим двусмысленным 62 явлениям реальности, не укладывающимся в существующие раз­граничения. Этот «мусор», который я старательно пытаюсь вымес­ти вон, есть просто нечто «неуместное», нечто, не имеющее своего четко определенного места в моем видении мира. И дело даже не в том, что это явление «неправильно» само по себе, а в том, что оно обнаруживается там, где его не должно быть, что и делает его нежелательным и отталкивающим.

Вот несколько примеров. Некоторые растения мы считаем «сор­няками», безжалостно вытравляем и выкорчевываем их именно потому, что они угрожают стереть границу между нашим садом и дикой природой. Зачастую «сорняки» хороши на вид, благоухан­ны и привлекательны; мы, наверное, восхищались бы ими как прекрасными дикорастущими экземплярами, увидев их в лесу или в поле.

Вся «вина» их заключается в том, что они непрошеными гос­тями являются туда, где все должно быть аккуратно подстрижено и убрано, — на лужайку, в сад, на грядку или на цветочную клум­бу. Они нарушают предустановленную нами гармонию, разруша­ют наш замысел. Нам нравится тарелка с едой на обеденном сто­ле, но ее появление «не на месте» — на простыне или на подуш­ке — вызвало бы отвращение по одной простой причине: это раз­рушает все устройство нашего дома, предполагающего, что два одинаковых пространства содержатся строго раздельно и предна­значены для не совмещаемых нами функций: одно служит как спальня, а другое — как столовая. Даже самые элегантные, начи­щенные до блеска туфли, с гордостью надеваемые на ноги, пока­жутся «грязными», если их водрузить на стол. То же можно ска­зать и о прядях волос или обрезках ногтей, хотя и волосы, и ногти обычно являются предметом нашей нежной заботы и гордости, пока они остаются принадлежностями нашего тела. Оказалось, что некоторые химические компании вынуждены были наклеи­вать совершенно разные этикетки на упаковки с одинаковыми моющими средствами, так как в ходе проведенных исследований было установлено, что наиболее щепетильным домохозяйкам и в голову не приходит пользоваться одним и тем же средством и в ванной комнате, и на кухне. Во всех подобных случаях то непо­мерное внимание, которое мы уделяем «борьбе за чистоту», рас­ставляя вещи по своим местам (где они «должны быть»), вызвано необходимостью блюсти чистоту и ясность границ между разли­чиями, делающими наш мир упорядоченным, а тем самым при­годным и удобным для жизни. 63

Водораздел между внутригрупповыми и межгрупповыми раз­личиями, между «нами» и «ними», принадлежит к числу наиболее горячо отстаиваемых и требует к себе самого большого внимания. Можно сказать, что существование внешней группы не только полезно, но и неизбежно, необходимо для внутригрупповых отно­шений, поскольку подчеркивает тождественность группы, укреп­ляет ее сплоченность и совместимость. Но то же самое нельзя ска­зать о той бесформенной «серой» массе, расположенной между двумя группами. Считается, что она едва ли может приносить ка­кую-нибудь пользу; в ней видят только вред без каких бы то ни было определений. Отсюда и излюбленный политиками, добива­ющимися популярности и поддержки путем мобилизации патрио­тических чувств или партийной сплоченности по принципу «Кто не с нами, тот против нас». В столь категоричном разделении нет места промежуточной, нерешительной или просто естественной позиции. Если же допустить существование таких позиций, то это означало бы признать разделение между «правыми» и «неправы­ми» не настолько абсолютным, как предполагалось.

Многие политические партии, церковные, националистичес­кие, сектантские и т.п. организации тратят гораздо больше време­ни и сил на борьбу с собственными инакомыслящими, нежели с провозглашенными врагами. "Вообще же предателей и отступни­ков ненавидят гораздо сильнее, чем признанных, открытых вра­гов. Для националиста или воинствующего члена партии ни один враг не может быть столь презираем и ненавистен, как «один из нас» — перебежчик или тот, кто недостаточно громко осуждает врага; примиренчество осуждается гораздо сильнее, чем открытая враждебность. Все религии ненавидят своих еретиков больше, чем неверных, и преследуют их с большим рвением. «Раскалывание рядов», «раскачивание лодки» и «перебегание от одной баррикады к другой» считаются самыми тяжкими из всех преступлений, в которых лидеры могут обвинить своих приверженцев. Такие обви­нения обычно выдвигаются против людей, которые думают (или хуже того — говорят, а еще хуже — доказывают своими поступка­ми), что разделение между их нацией, партией, церковью, движе­нием и теми, кого называют врагом, не является абсолютным; про­тив людей, которые считают, что взаимное понимание и даже со­глашение возможно, или утверждают, что их собственная группа не так уж непорочна и сама по себе не может быть вне подозрений и всегда правой.

Опасность угрожает границе с двух сторон. Ее могут разлагать 64 изнутри двуличные люди, заклейменные как дезертиры, подры­вающие групповые ценности, нарушающие единство рядов, пере­вертыши. На границу могут покушаться и в конце концов разо­рвать ее извне те, кто, будучи «не такими, как мы», требуют, чтобы с ними обращались так же, как с нами; те, кто покинул место, где они безошибочно определялись как чужаки, «не мы», и теперь пребывают там, где их по ошибке можно принять за тех, кем они не являются. Совершая подобный «переход», они тем самым де­монстрируют, что граница, считавшаяся надежной и непроницае­мой, далеко не герметична. Одного только этого греха было бы достаточно, чтобы возбудить негодование и желание возвратить их туда, откуда они явились: один их вид вызывает чувство незащи­щенности, в них есть что-то, смутно ощущаемое как опасность. Нам кажется, что, снявшись с насиженного места и придя к нам, они совершили подвиг, но именно это заставляет нас подозревать, что они обладают какой-то ужасной, мистической силой, которую мы не можем отразить, хитростью, которую мы не в силах разга­дать; мы вынуждены предполагать, что они замышляют что-то недоброе и могут использовать свое страшное превосходство в ущерб нам. В их присутствии мы чувствуем себя неуверенно; мы полусознательно ждем от них поступков опасных и отвратитель­ных. Не случайно понятия «неофит» (недавно обращенный в нашу веру), «нувориш» (вчерашний бедняк, которому вдруг повезло, и сегодня он присоединился к богатым и могущественным), «вы­скочка» (занимавший низкую социальную позицию и быстро про­бившийся к власти) отягощены бременем порицания, отвращения и презрения. Такими понятиями обозначают людей, которые еще вчера были «там», а сегодня уже находятся «здесь». Им нельзя до­верять уже из-за самой их мобильности и необыкновенной спо­собности быть и здесь и там по собственной воле: ведь они нару­шили то, что должно оставаться незыблемым и непроницаемым. Этот первородный грех им нельзя ни забыть, ни отпустить; он никуда не денется.

Такие люди вызывают беспокойство и по другой причине. Они и в самом деле «новички», не знакомые ни с нашим образом жиз­ни, ни с нашими манерами и привычками. То, что нормально и естественно для нас, с рождения усвоивших этот образ жизни, для них странно и непостижимо. Для них смысл наших обычаев не является само собой разумеющимся, поэтому они задают вопросы, на которые мы не знаем, как отвечать, поскольку не видим в них смысла, и у нас никогда не возникало потребности задаваться вопросами 65 типа: «Почему вы это делаете так?», «Какой в этом смысл?», «Не пробовали ли вы делать это иначе?» Сам образ нашей жизни, делающий ее для нас такой безопасной и уютной, ставится под сомнение, превращается в предмет для обсуждения, мы должны его обосновывать, объяснять, доказывать. Он уже не представля­ется столь самоочевидным, а потому и безопасным. Но утрата безопасности не так-то легко прощается. И вообще мы не склон­ны это прощать. Вот почему подобные вопросы мы расцениваем как нанесение обиды, споры — как ниспровержение самих основ нашего существования, а сравнения — как заносчивость и жела­ние плюнуть нам в лицо. Мы сразу же стремимся сомкнуть ряды для «защиты нашей жизни» от наплыва чужаков, виновных во внезапно обнаружившемся кризисе уверенности. Наша неуверен­ность превращается в озлобленность против нарушителей спо­койствия.

Даже если новички хранят молчание, что называется, держат язык за зубами и почтительно воздерживаются от нелепых вопро­сов, то и тогда сам стиль их повседневной жизни не может не поставить те же вопросы и с тем же обескураживающим результа­том. Те, кто пришел оттуда сюда и решил остаться, захотят усво­ить наш стиль жизни, подражать ему, стать «как мы». Если не все, то большинство из них постараются обустроить свои жилища так, как мы, станут одеваться, как мы, будут копировать наш стиль работы и досуга. Они будут не только говорить на нашем языке, но и отчаянно копировать нашу манеру речи и обращения друг к другу. Но как бы они ни старались (или как раз из-за чрезмерного усердия), они не смогут избежать ошибок, по крайней мере внача­ле. Их усилия неубедительны. Их поведение выглядит неуклю­жим, нелепым и смешным; оно скорее подобно карикатуре на наше собственное поведение и потому заставляет нас задаваться вопро­сом: что, собственно, оно представляет собой в действительности. В их поведении чувствуется что-то ироничное. Мы стараемся от­креститься от такого неумелого подражания, высмеивая их, изде­ваясь над ними, рассказываем про них анекдоты — «карикатуры на карикатуру». Однако к этому смеху примешивается горечь, под маской веселости скрывается обеспокоенность. И как бы мы ни старались ограничить это зло, ущерб — налицо. Наши, обычно не осознаваемые нами, обычаи и привычки показаны нам в кривом зеркале. Мы были вынуждены посмотреть на них с иронией, от­страниться от своей собственной жизни. И уже не требуется ника­ких дополнительных вопросов — наш комфорт нарушен. 66

Как видим, есть достаточно причин, чтобы относиться к чужа­кам с подозрением, как к потенциально опасным. Они были бы относительно безобидными для нас, если бы вполне четко отлича­ли себя от нас и оставались бы посторонними, согласившись с тем, что наша жизнь — для нас, а их жизнь — это их жизнь, и «вместе нам не сойтись»; если бы, другими словами, мы могли не обращать на них внимания, даже когда они появляются в поле нашего зрения. Но беспокойство катастрофически нарастает по мере того, как различия перестают быть такими четкими, как рань­ше, и теряют все больше Ясность. То, что вначале, возможно, рас­сматривалось как объект для шуток и насмешек, теперь возбужда­ет враждебность и даже агрессивность.

Первая реакция — восстановить утраченную ясность различий, отправив чужаков обратно — туда, «откуда они явились» (т.е. если существует такая естественная обитель, которую они когда-то по­кинули; это относится прежде всего к этническим иммигрантам, приехавшим в надежде поселиться в новой стране). Порой пред­принимаются попытки заставить их эмигрировать или сделать их существование настолько жалким, чтобы они сами предпочли ис­ход как меньшее из зол. Но если эти попытки наталкиваются на сопротивление или массовое выселение не представляется по той или иной причине возможным, то может последовать геноцид; жестокая физическая расправа имеет целью сделать то, что не уда­лось сделать путем физического перемещения. Геноцид — самый крайний и отвратительный метод «восстановления порядка», и все же недавняя история показывает с ужасающей очевидностью, что угроза геноцида не надуманна, что нельзя исключить его новые рецидивы, несмотря на его всеобщее осуждение и неприятие.

Как правило, избираются все же менее одиозные и радикаль­ные решения рассматриваемой проблемы. Чаще всего использует­ся разделение. Разделение может быть территориальным, духов­ным либо и тем и другим одновременно. Территориальное разде­ление нашло свое наиболее яркое воплощение в гетто и этничес­ких резервациях, т.е. районах в городе или областях в стране, отве­денных для заселения людьми, с которыми коренное население не желает смешиваться, рассматривая их как чуждый элемент и же­лая навсегда сохранить за ними этот статус. Было время, когда такое отведенное для чужаков место огораживалось стенами и бо­лее мощными перегородками в виде всевозможных запретитель­ных законов (необходимость иметь специальный пропуск для того, чтобы выйти за пределы «обитания черных», или запрет на приобретение 67 недвижимости в районах, предназначенных для бе­лых, — вот лишь два недавних, но, тем не менее, беспрецедент­ных примера из южноафриканского опыта), и чужакам запреща­лось покидать пределы своей территории. Иногда перемещение внутри и вне пространства резервации по закону ненаказуемо и de jure свободно, но на практике жители резервации не могут или не хотят покидать свое заточение либо потому, что за его преде­лами созданы невыносимые для них условия (их оскорбляют фи­зически, над ними смеются и издеваются), либо потому, что тот жалкий уровень жизни, который им доступен в их допотопных кварталах, — единственное, что они могут себе позволить. Если же внешним обликом и манерами чужаки мало чем отличаются от коренных жителей, то им предписывается носить особое одеяние или какие-то другие бесчестящие их знаки, чтобы сделать разли­чие видимым и исключить опасность случайной путаницы. Вмес­те с такими знаками, которые должны носить чужаки, они тем самым как бы носят с собой свое пространство обитания, куда бы ни пошли, если им разрешено перемещаться. А перемещаться им вынуждены были позволить, поскольку они зачастую выполняли пусть низкую и презираемую, но все же жизненно необходимую для коренного населения работу (как, например, евреи в средне­вековой Европе, предоставлявшие большую часть банковских кре­дитов и наличных займов).

В тех случаях, когда территориальное разделение оказывается неполным или в целом неосуществимым, возрастает значение ду­ховного разделения. Взаимоотношения с чужаками ограничива­ются рамками строго деловых связей; социальные контакты ис­ключаются из желания предотвратить перерастание неизбежного физического сближения в духовное. Среди таких превентивных (предохранительных) мер самыми очевидными являются недобро­желательность или открытая враждебность. Барьер, воздвигаемый из предрассудков и злобы, зачастую оказывается гораздо более эффективным, чем самые толстые каменные стены. Стремление предотвратить всякие контакты с чужаками постоянно подогрева­ется страхом подхватить какую-нибудь заразу в буквальном или переносном смысле: считается, что чужаки кишат паразитами — разносчиками заразных болезней, пренебрегают правилами гигие­ны и потому представляют опасность для здоровья; или их изобра­жают распространителями вредных идей и привычек, которые обыч­но характерны для чернокнижников, или зловещих и кровавых культов, пропагандирующих моральную нечистоплотность и разнузданность. 68 Озлобленность переносится на все, что только может ассоциироваться с чужаками: на их манеру говорить, одеваться, на их религиозные обряды, образ их семейной жизни и даже запахи, которые, как кажется, источает их тело.

Рассматриваемая до сих пор практика разделения предполага­ла простую ситуацию, когда есть «мы», и нам надо защищаться от «них», от тех, кто пришел, чтобы остаться среди «нас», и не уйдет, даже если мы их попросим. Мы не обсуждали до сих пор то, как определяется принадлежность к каждой из групп, будто существу­ют единые стандарты для «нас» и для «них», т.е. твердо установ­ленные и самоочевидные для нас стандарты, которыми мы поль­зуемся постоянно. Однако легко заметить, что такого рода про­стые ситуации и предельно четкие задачи, порождаемые ими, вряд ли можно обнаружить в современном обществе. Общество, в кото­ром мы живем, — городское: люди живут вплотную друг к другу, много передвигаются; выполняя свои повседневные дела, они всту­пают в самые различные пространства, населенные самыми раз­ными людьми, переезжают из одного города в другой или из од­ной части города в другую. В течение дня мы встречаем так много людей, что не можем узнать их всех. И в большинстве случаев мы не можем быть уверены — разделяют они наши стандарты или нет. На каждом шагу нас поражают новые картины и звуки, кото­рые мы не вполне понимаем; хуже того, у нас едва хватает време­ни остановиться, подумать, постараться что-то как следует понять. Мир, в котором мы живем, представляется нам в основном насе­ленным чужаками; это мир универсальной отчужденности. Мы жи­вем среди чужаков, для которых сами мы — чужаки. В таком мире нельзя чужаков запирать или держать в страхе, с ними надо ужи­ваться.