Билет № 2 19 страница

Существует много форм жизни. Они, разумеется, отличаются одна от другой; их различия, в конце концов, и делают их отдель­ными формами жизни. Но они не отгорожены друг от друга не­проницаемыми стенами; не следует представлять их как замкну­тые, опечатанные миры с перечнем их содержимого, со всеми пред­метами, принадлежащими только им. Формы жизни — это упоря­доченные, общие образцы, но зачастую навязываемые друг другу. Они пересекаются и соперничают в определенных областях це­лостного жизненного опыта. Это, так сказать, различные подбор­ки и различные варианты организации одних и тех же частей це­лостного мира и одних и тех же вещей, взятых из общего запасни­ка. В течение одного дня я прохожу через многие формы жизни, но где бы я ни проходил, я и с собой несу части других форм жизни (поэтому мой образ действий, например в исследователь­ском коллективе, где я работаю, «несет на себе отпечаток» регио­нальных и местных особенностей формы жизни, которой я живу как частное лицо; а мое участие в соседской форме жизни, в свою очередь, несет на себе следы особой религиозной конгрегации, к которой я принадлежу и в жизни которой участвую, и т.д.). В каж­дой форме жизни, через которую я прохожу в течение всей моей жизни, я разделяю знания и кодексы поведения с различными совокупностями людей; и каждая из этих совокупностей может обладать уникальным сочетанием форм жизни. По этой причине ни одна из форм жизни не является «чистой»; не является она и статичной, заданной раз и навсегда. Мое вхождение в какую-либо форму жизни не является для меня пассивным процессом прими­тивного заучивания, не является оно и процессом выворачивания наизнанку, переплавки и переиначивания моих мыслей и навыков только ради того, чтобы они соответствовали строгим правилам, которым я теперь намерен подчиняться. Мое вхождение изменяет форму жизни, мы оба меняемся: я приношу с собой нечто вроде приданого (в виде частей других форм жизни, остающихся со мной), которое преображает содержание той формы жизни, где я еще 239 новичок, поэтому после моего вхождения эта форма жизни уже не та, что была прежде. И таким образом она изменяется постоянно. Каждый акт вхождения (изучение, владение, использование язы­ка, который конституирует данную форму жизни) является твор­ческим актом — актом преобразования, трансформации. Иначе говоря, языки, как и общности — их носители, являются откры­тыми и динамическими образованиями. Они могут существовать только в состоянии постоянного изменения.

Именно поэтому все время возникают проблемы понимания (равно как и опасность недоразумений и прекращения коммуни­кации). Предпринимаемые вновь и вновь попытки сделать обще­ние понятным и несложным (путем «замораживания» интерпрета­ций, содержащихся в языке, навязывания каждому слову одно­значного и обязательного определения) ничего не дают и не могут дать, поскольку разговаривающие на данном языке люди, имею­щие свои собственные отличные от других интерпретации одних и тех же слов, постоянно привносят во взаимодействие людей раз­личные совокупности форм жизни. В ходе их взаимодействия смыс­лы претерпевают едва уловимое, но постепенное и неизбежное изменение. Теперь они приобретают окраску, начинают ассоции­роваться с конкретными объектами (референтами), от которых раньше были далеки; они замещают старые смыслы и претерпева­ют многие другие изменения, которые не могут не изменить язык, как таковой. Можно сказать, что процесс коммуникации (связи, общения) — действие, нацеленное на достижение взаимопонима­ния, на «перемалывание» различий, на согласование интерпрета­ций, — предотвращает застой в любой форме жизни. Для того чтобы уяснить себе это замечательное качество форм жизни, пред­ставьте себе водовороты в течении реки: кажется, будто каждая воронка имеет постоянную форму и «остается прежней», сохра­няющей свою «идентичность» на протяжение длительного перио­да времени; и тем не менее, как нам хорошо известно, она не может удержать ни одной молекулы воды дольше, чем на пару секунд, ее вода постоянно течет. Если же вы полагаете, что это недостаток водоворота и что для его безопасности, для «выжива­ния» было бы лучше, если бы поток воды в реке остановился, то подумайте: это означало бы и «смерть» водоворота. Он не может «жить» (не может сохранять свою форму как отдельная и устойчи­вая идентичность) без постоянного притока и истока все нового и нового количества воды (которая, между прочим, всегда несет ка­кие-нибудь новые неорганические и органические элементы). 240

Можно сказать, что языки, или формы жизни, подобно водо­воротам, подобно самим рекам, продолжают жить и сохраняют свою идентичность, свою относительную автономию,именно по­тому, что они постоянно текут и способны впитывать новый мате­риал, одновременно избавляясь от «отработанного». Но это зна­чит, что формы жизни (все языки, все совокупности знаний) по­гибли бы, если бы вдруг оказались закрытыми, неподвижными и не поддающимися изменению. Они не пережили бы своей окон­чательной систематизации, кодификации и той точности, кото­рую подразумевает такая упорядоченность. Иначе говоря, языки и знание вообще нуждаются в двойственности (амбивалентности), чтобы оставаться живыми, сохранять целостность, а также при­годность к употреблению.

Однако власть, стремящаяся упорядочить «месиво» реальнос­ти, не может не рассматривать эту двойственность как препятст­вие на пути к достижению ее целей. Она, естественно, пытается заморозить водоворот, преградить путь всем нежелательным по­ступлениям в контролируемый ею массив знания, «запечатать» форму жизни, на которую она хочет сохранить свою монополию. Стремление к однозначному знанию («верному» благодаря отсут­ствию конкуренции) и попытки упорядочить действительность, сделать ее податливой для самоутверждающегося, эффективного действия, сливаются в единое целое. Желать полного контроля над ситуацией означает ратовать за четкую «лингвистическую кар­ту», на которой значения слов не подлежат сомнению и никогда не оспариваются; на которой каждое слово безошибочно указыва­ет на своего референта, и только эта связь может подразумеваться при его использовании. Вследствие этого двойственность знания постоянно порождает попытки «зафиксировать» определенное зна­ние как обязательное и не подлежащее сомнению, т.е. как орто­доксальное,заставить уверовать в то, что это, и только это знание является безошибочным, что оно вне подозрений или по крайней мере лучше (более правдоподобно, надежно и полезно), чем его соперники. Она порождает тем самым и попытки обесценить аль­тернативные формы знания как низшие, заслуживающие назва­ния предрассудка, суеверия, предвзятости или невежества, т.е. в любом случае ереси,постыдного отклонения от истины.

Эта борьба на два фронта (защита позиций ортодоксии и пред­отвращение или уничтожение ереси) контролирует интерпретацию как свою цель. Существующая власть стремится получить исклю­чительное право решать, какую из возможных интерпретаций следует 241 выбрать и признать истинной (истинной, по определению, мо­жет быть только одна конкурирующая версия, а многие версии — ложны; ошибки многочисленны, а истина одна; презумпция мо­нополии, исключительности, отсутствия конкуренции заключена в самой идее истины). Стремление к монополизации власти выра­жается в объявлении сторонников альтернативы диссидентами, в общей нетерпимости к плюрализму мнений, в цензуре и в край­нем своем выражении — в преследовании (сожжение еретиков Инквизицией, расстрел диссидентов во время сталинских чисток, узники совести при современных диктаторских режимах).

По своей природе социология на редкость плохо приспособле­на к такому занятию, как «запирание» и «опечатывание». Социо­логия — это расширенный комментарий опыта обыденной жизни, интерпретация, основывающаяся на других интерпретациях и, в свою очередь, питающая их. Она не конкурирует, но соединяет свои силы с другими частными дисциплинами, занимающимися интерпретацией человеческого опыта (литература, искусство, фи­лософия). Социологическое мышление, по меньшей мере, подры­вает веру в исключительность и полноту какой бы то ни было интерпретации. Оно привлекает внимание к множественности опытов и форм жизни, показывает каждую из них как целостность саму по себе, как мир со своей собственной логикой и в то же время разоблачает всю фальшь ее самодовольства и якобы явной самодостаточности. Социологическое мышление не затрудняет, а способствует Потоку переживаний и их обмену. И если говорить прямо, она прибавляет неопределенности, поскольку подрывает усилия «заморозить поток» и захлопнуть все входы и выходы. С точ­ки зрения власти, озабоченной установленным ею порядком, со­циология является частью хаотичного мира, скорее проблемой, чем решением.

Наилучшая служба, которую социология может сослужить лю­дям в их повседневной жизни и сосуществовании, — это стимули­рование взаимного понимания и терпимости как постоянных ус­ловий общей свободы. Социологическое мышление не может не способствовать пониманию, которое порождает терпимость, и тер­пимости, делающей понимание возможным. Как сказал амери­канский философ Ричард Рорти, «если мы позаботимся о свободе, истина и добро сами о себе позаботятся». Социологическое мыш­ление помогает делу свободы. 242

 

Что еще стоит прочесть.

Самое большее, что могла сделать эта книга, — привить вкус к социологии, дать некоторое представление о том, чему могут научить социологические выводы и рассуждения. Теперь вы, наверное, прекрасно понимаете, что такое социология и как она может помочь осмыслению вашей жизни и окружающе­го мира. Однако не обольщайтесь: ваше познание социологически не завершено. Вы еще весьма далеки от исчерпания всего накоп­ленного социологией богатства, которое может открыться тем, кто будет упорно продолжать ее изучение. Пойдите в университетскую библиотеку и как следует просмотрите полки с книгами по соци­ологии. Вы увидите, как много еще книг можно прочесть и на­сколько интригующи их названия. В самом деле, социология — это научная дисциплина с давними традициями, глубоко повлияв­шими на все современное мышление: ведь она исследовала на­сущные для нашей повседневной жизни проблемы. Но социоло­гия — и развивающаяся наука, постоянно пополняющая свои и без того внушительные достижения новыми идеями и исследова­тельскими находками. Вполне возможно, что поход в библиотеку обескуражит вас, вы растеряетесь при виде огромной массы лите­ратуры, может быть, вашего прежнего энтузиазма по поводу даль­нейших занятий несколько поубавится или вы вовсе откажетесь от них. Но не огорчайтесь и не поддавайтесь искушению забросить эти занятия.

Социологическое знание может показаться всеохватывающим, однако большая часть его касается того, что вы прекрасно знаете и чувствуете, что вполне созвучно вашему опыту. Ваши усилия не пропадут даром, и наверняка освоение богатства социологическо­го знания окажется вам по силам. К счастью, есть социологичес­кая литература, написанная главным образом для того, чтобы по­мочь вам справиться с поставленной задачей: ее авторы относи­тельно легко вводят вас о основную социологическую проблематику. 243 Некоторые из книг (далеко не все) мы сейчас назовем и вкратце охарактеризуем. Но еще раз хотим предупредить: это лишь выборка, а не исчерпывающий перечень. По мере продвижения вперед вы будете все более уверенно выбирать направление, боль­ше опираться на собственные суждения; сами станете выбирать, что вам читать и где искать.

Наверное, начать следует с «Социологии» Энтони Гидденса (го­товится к изданию на русском языке. — Прим. ред.), представляю­щей собой наиболее подробную карту социологической террито­рии, наиболее полный и современный обзор того, чем занимается социология, конечно, насколько такой обзор вообще может быть полным. Вероятно, вам трудно будет осилить всю книгу за один присест, но это и не столь важно. Считайте ее справочником и путеводителем, из которого вы узнаете о том, что можно найти в работах разных социологов, какие рассуждения вы в них обнару­жите. Затем можно выбрать и сосредоточиться на определенных проблемах или направлениях и изучать их более углубленно. У вас будет меньше шансов утонуть в море литературы, поскольку путь для вашего странствия будет уже хорошо размечен.

Хотя систематические обзоры состояния дел в социологии (в ря­ду которых книга Гидденса — один их лучших) являются чрезвы­чайно важным и необходимым подспорьем для каждого новичка, тем не менее они не могут заменить непосредственного знакомст­ва с источниками — с работами людей, сформировавших особый, социологический подход к изучению окружающей действитель­ности, определивших главные темы социологии и ее основные по­нятия. Для того чтобы осмыслить и усвоить общий социологичес­кий опыт, необходимо иметь представление и о мыслительном про­цессе, сопровождавшем его накопление; надо «почувствовать», как медленно и кропотливо он выстраивался и приобретал свои ны­нешние очертания; наконец, важно понять, чего хотят все эти ум­ные люди, чем они живут, чем интересуются, какие проблемы стре­мятся решать. Поэтому ваше знакомство с социологической мыс­лью нельзя считать полным без чтения «классики» или хотя бы отрывков из классических работ. Есть несколько сборников таких текстов, которые значительно облегчат вашу задачу.

Наиболее разносторонним является сборник под редакцией Л. Козера и Б. Розенберга «Социологическая теория: антология» (Sociological Theory: A Book of Reading, edited by Lewis A. Coser and BernardRosenberg), выдержавший пять изданий, причем постоянно обновлявшийся. В этом сборнике тексты очень удобно распределяются 244 по основным темам социологических исследований, пока­зывая, как различные направления социологической теории спо­собствовали осмыслению той или иной проблемы, как в спорах и дискуссиях ученые дополняли друг друга. Некоторые сборники текстов построены иначе: они сосредоточены на какой-либо од­ной теории, содержат выдержки из работ какого-то одного теоре­тика и тем самым раскрывают последовательность развития тео­рий разного рода проблем. Среди книг такого типа особо стоит отметить сборники текстов из работ Макса Вебера (под редакцией Дж. Элдриджа), Эмиля Дюркгейма (под редакцией Э. Гидденса) и Карла Маркса (под редакцией Т. Боттомора и Рубеля). К сожале­нию, подобного сборника работ Г. Зиммеля нет, но вы можете получить хорошее представление о его социологических взглядах по очеркам, собранным в книгах «Конфликт и современная куль­тура» под редакцией К. Эцкорна (The Conflict in Modern Culture, ed. by K.P. Etzkom) и «Индивидуальность и социальные формы» под редакцией Д. Левина (On Individuality and Social Forms, ed. by D.N. Levin).

Если вы хотите получить общий обзор социологических на­правлений в сравнительно простом изложении, то вам вполне по­дойдет книга Стивена Меннела «Социологическая теория: облас­ти применения и составляющие» (Stephen Mennell. Sociological The­ory: Uses and Unities). Исключительную познавательную ценность имеет введение в различные социологические теории, представ­ленное в небольшой книге Д. Фризби и Д. Сэйера «Общество» (David Frisbi and Derek Sayer. Society); в ней очень хорошо показа­но, как способ восприятия социальной реальности зависит от вы­бранной ученым теоретической позиции. Наконец, стоит упомя­нуть еще две очень важные книги, в которых четко прослежива­ются наиболее спорные моменты в представлениях разных соци­ологов о том, какие задачи должна решать социология и какую роль она призвана играть в человеческой жизни. Мы имеем в виду «Социологическое воображение» Ч. Райта Миллза (С. Wright Mills. The Sociological Imagination. Готовится к изданию на русском язы­ке. — Прим. ред.), написанную тридцать лет назад, но до сих пор не утратившую своей актуальности, и «Приглашение в социоло­гию: гуманистическая перспектива» Питера Бергера (на русском языке: М., 1996. — Прим. ред.), в которой в очень доступной фор­ме излагаются сомнения и предпочтения социологов, характер­ные для их творчества в последние десять лет. 245

Однако подчеркивая важность приобретения надежных социо­логических знаний, мы должны предупредить: никакое количест­во теоретических изысканий не сможет дать вам того, что дает простое наблюдение социологии «в деле», т.е. способность исполь­зовать теоретические наработки ученых и понятийный аппарат социологии для лучшего понимания явлений, на первый взгляд, хорошо знакомых нам из прошлого опыта или из расхожих сужде­ний о них. Несть числа хороших, ярких работ, каждая из которых может научить большему, чем самый удачно систематизированный учебник. Любой набор таких работ будет произвольным и весьма неполным, и выбор, сделанный в нашей книге, — не исключение. Из книга Кришана Кумара «Пророчество и прогресс» (Krishan Kumar. Prophecy and Progress) вы узнаете, как можно представить себе мир, в котором мы живем — современный, индустриальный мир, как увидеть направление, в котором он изменяется. Вы пой­мете, что историю этого мира можно рассказывать по-разному, и хотя каждый ее вариант содержит в себе зерно истины, тем не менее ни один из них не является исчерпывающим. Вы узнаете также, что события, которым когда-то придавалось особое значе­ние, со временем утрачивают его и заменяются другими, кажущи­мися теперь более значимыми. Иные же, наоборот, переживают свое время, стремясь вобрать в себя смысл нового, изначально не присущего им опыта. Прочтите внимательно книгу Кумара, и вы много узнаете о замысловатых отношениях между знанием и ре­альностью, между нашими коллективными представлениями о мире и нашими коллективными действиями в нем.

Книга Бенедикта Андерсона «Воображаемые сообщества: раз­мышления о происхождении и распространении национализма» (Benedict Anderson. Imagined Communities: Reflections on the Origin and Spread of Nationalism. Готовится к изданию на русском язы­ке. — Прим. ред.) дополняет книгу Кумара. В ней говорится о том, как создаются истории наций, национальных сообществ, нацио­нальных судеб и как они, в свою очередь, влияют на наши дейст­вия, вызывая в нас чувства приверженности или враждебности, как в результате восстает та самая реальность, которую эти создан­ные людьми образы (наций и т.д.) пытались представить, хотя они и в самом деле сплачивали людей и становились «непреложными фактами их жизни». Таких передаваемых из уст в уста образов и трактовок исторических фактов очень много и зачастую они про­тиворечат друг другу. Не случайно воссоздаваемая нами на их ос­нове реальность оказывается далеко не однозначной. Но эта неоднозначность, 246 подчеркнем еще раз, лишь отражает несоответст­вие наших образов с их предполагаемой ясностью и четкостью, и той двусмысленности, которая вытекает из подчиненности чело­века множеству подчас совершенно не зависящих друг от друга сил.

В книге Мери Дуглас «Чистота и опасность» (Mery Douglas. Purity and Danger. Готовится к изданию на русском языке. — Прим. ред.) речь идет о свойственных всем нам попытках преодолеть непол­ноту и условность любой трактовки истории; о нашем стремлении сделать собственные представления о мире более ясными и недву­смысленными; о нашем желании втиснуть мир в рамки таких пред­ставлений («срезать углы»; провести четкие границы и защитить их от «нарушителей»; сокрушить все, что посягает на целостность данных границ, все, что может быть истолковано неоднозначно). Из книги Мери Дуглас вы узнаете, что подобные усилия напрас­ны, двусмысленность будет сопровождать нас всегда, ибо сам жиз­ненный мир слишком «текуч» и подвижен, чтобы наше знание, основанное на противопоставлениях и четких разграничениях, способно было воспринять его и усвоить. Однако вы убедитесь и в том, что попытки внести ясность в наши представления тоже нельзя прекратить, люди никогда не откажутся от них — ведь всем нам нужна ясность в жизни.

В книгах «Стигма» и «Представление себя другим в повседнев­ной жизни» (Erving Goffman. Stigma; Erving Goffman. Presentation of Self in Everyday Life. Готовятся к изданию на русском языке. — Прим. ред.) Ирвинг Гофман показывает, как каждый из нас пыта­ется справиться с этой неизбежной двусмысленностью, с вероят­ностью того, что вещи могут оказаться вовсе не такими, какими они нам представляются. Обе эти книги посвящены нашим са­мым насущным проблемам: кропотливой и нескончаемой ра­боте по установлению собственной идентичности и страстному, хотя и не всегда успешному, навязыванию результатов этой ра­боты окружающим нас людям. Вы увидите, что знать, как пра­вильно исполнять свою роль, — это одно, а убедить окружающих в том, что вы хорошо ее исполняете, — совсем другое. Вы пойме­те, почему мы так часто испытываем неудобство, сталкиваясь лишь с явлением, почему хотим добраться до сути — понять, кем на самом деле являются окружающие нас люди. Но в том и другом случае судьба этих попыток — всегда оставаться незавершенны­ми, и в конечном счете все, на чем основываются наши взаимо­действия, — это вера, которая может быть обоснованной, а мо­жет и не быть таковой. 247

Из книги Ричарда Сеннета и Джонатана Кобба «Скрытые по­роки класса» (Richard Sennet and Jonathan Cobb. Hidden Injuries of Class) вы узнаете, что в попытках сконструировать свою тождест­венность, идентичность и добиться ее принятия обществом всту­пающие во взаимодействие стороны, как правило, не равны. То, что говорят или повторяют одни люди, имеет огромное влияние — такие люди облечены властью; другие же должны воспринимать себя и оценивать свои качества, исходя из того, что говорят власть предержащие. Шансов на то, что их собственные слова будут вос­приняты, очень мало. До тех нор пока эти другие находятся в под­чиненном положении, они будут возмущаться тем, что власть пре­держащие представляют их «низшими», будут винить их за такое отношение к себе; но им ничего не остается, как действовать соот­ветственно, словно представление верно. «Скрытый порок» в на­звании книги — это уязвленное достоинство. Необходимость под­чиняться ценностям, которые не принимаешь, переживается наи­более болезненно, она воспринимается, хотя и не сразу отчетливо, как несправедливость, заставляющая людей остро чувствовать клас­совое или любое другое неравенство.

Книга Дика Хебдиджа «Скрываясь на свету» (Dick Hebdidge. Hiding in the Light) поучительна для понимания проблем, связан­ных с существованием в условиях неопределенности и неравенст­ва. Из этой книги вы узнаете о тяготах такой жизни, а также о том, как все новые и новые поколения молодых людей противостоят им. В конечном счете, вы лучше поймете на первый взгляд неле­пую и обескураживающую «молодежную культуру»: за ее экзоти­ческими и шокирующими проявлениями вы увидите потребность молодежи в том, чтобы преобразовать эту униженность в гордость, чтобы сопротивляться подавлению, отыскать для себя островок свободы в море зависимости, заявить о себе во весь голос и быть услышанной. Исследование Хебдиджа поможет вам лучше понять сложную, диалектическую взаимосвязь зависимости и свободы, ограничения и самостоятельности.

Хотелось бы дать маленький совет: когда вы будете читать эти книги по социологии (и, надеюсь, многие другие), обращайте вни­мание не только на то, о чем в них говорится, но и на разнообра­зие стилей, в которых они написаны. А различаются они практи­чески во всем: и в том, как авторы отбирают и обозначают иссле­дуемую проблему, и в том, с каких позиций они рассматривают ее, и, наконец, в том, как они объясняют приводимые примеры. Различия книг — не в том, «плохая» это или «хорошая» социологическая 248 работа (хотя, как вы сможете убедиться, «плохих» работ ничуть не меньше, чем «хороших»). Существование различий го­ворит о многообразии и неоднозначности нашего опыта, а также о том, что толкования его порой очень противоречивы. Однако, несмотря на различия, все книги объединяет то, что их авторы сосредоточиваются на нашем жизненном опыте и не пытаются преуменьшать его сложность, представлять очевидными вещи, ко­торые отнюдь не являются таковыми, что они не стремятся к про­стым и удобным объяснениям, а напротив, хотят раскрыть и ос­мыслить сложность нашей повседневной жизни. Именно это ж делает книги образцами «хорошей социологии» и, вместе с тем, полезным и занимательным чтивом. 249

 

Послесловие научного редактора и переводчика.

Зигмунт Бауман принадлежит к числу тех определяющих «лицо» социологической науки сегодня ученых, которых не­возможно представить с помощью привычных клише вроде «известный польский социолог» или «выдающийся британский со­циолог». Социология Зигмунта Баумана, не претендуя на абсо­лютную завершенность «системы» или «направления» в теории с целой «школой» последователей, являет собой особый образец со­циологической-культуры, который нельзя свести ни к одной из известных парадигм, ни к какой-либо их эклектической комбина­ции. Волею судеб ему на собственном опыте довелось испытать и фашизм, и социализм польского образца, а после эмиграции в 1968 г. в Англию — и современный капитализм. Маргинальное положение 3. Баумана по отношению к различным культурам и режимам позволяет ему сохранять критическую дистанцию наблю­дателя, знающего ситуацию изнутри каждого из социумов, спо­собного и сопереживать, и анализировать, и сопоставлять их про­блемы, благодаря чему его социология способна выполнять функ­цию социальной рефлексии par excellence. Уровень этой рефлек­сии у 3. Баумана не ограничивается эпистемологическими рамка­ми социологии как научной дисциплины; это, скорее, экзистен­циальная рефлексия, стремящаяся дать ответ на вопрос не только о том, как социология получает знание об обществе, но и о том, как возможно и чем оправдано ее существование в обществе.

Сверхзадачей и фундаментальным вопросом, который призва­на решать социология в современном мире и который придает особую гуманистическую направленность социологии 3. Баума­на, является вопрос человеческой свободы — как ее обрести и как ею распорядиться. Власть и культура в современном обществе ста­новятся основными областями социологического теоретизирования. 250 Многочисленные книги 3. Баумана (а их более 60) так или иначе сосредоточиваются на этих вопросах.

Систематический анализ современного общества в разнооб­разных его проявлениях, обусловленных нерасторжимой взаимо­связью власти и культуры, представлен в трилогии «Законодатели и интерпретаторы» (Legislators and Interpreters: On Modernity, Post-modernity and Intellectuals. Cambridge: Polity Press, 1987), «Совре­менность и Холокост» (Modernity and the Holocaust. Cambridge: Polity Press, 1989) и «Современность и амбивалентность» (Modernity and Ambivalence. Cambrige: Polity Press, 1991).

Культура как практика, как действие (в Марксовом понима­нии), как двуединый процесс закрепления структуры и структу­рирования; асимметричная структура власти; социальный контроль в современном обществе и роль интеллектуалов; кризис совре­менного «общества потребления» и «процесс децивилизации»; переход к «постмодернизму», который в последней из упомяну­тых работ 3. Бауман определяет как «модернизм, смирившийся с собственной невозможностью» («Modernity and Ambivalence». P. 272); геноцид как непременный спутник современной технок­ратической цивилизации; социальные функции утопии в совре­менном обществе; «досоциальные основания нравственного по­ведения»; социальный порядок в целом и амбивалентность — вот лишь самый общий перечень фундаментальных вопросов, позво­ляющих осмыслить современную реальность социологически.

Предлагаемая читателю книга 3. Баумана — это еще одно под­тверждение его приверженности постановке «классических» и со­циально-философских вопросов. Только на первый взгляд она может показаться обычным популярным введением в социоло­гию, менее интересным по сравнению с его знаменитыми специ­альными работами. На самом деле это принципиальное сочинение, позволяющее составить представление о том, что 3. Бауман пони­мает под социологией как таковой. Правда, сам он во введении утверждает, что обращался к одним темам, опускал другие, не­сколько раз возвращался к третьим, исходя из основной задачи книги: быть социологическим комментарием к повседневной жиз­ни, а не всеохватывающей картиной социологии. Отнестись к этому утверждению надо серьезно, но правильно оценить его можно только в связи с другими высказываниями 3. Баумана о характере и задачах социологии. Он неоднократно акцентирует родство и тесную взаимосвязь социологии и обыденного знания. В самом конце книги он высказывается недвусмысленно: социология — 251 обширный комментарий к опыту повседневной жизни. Так это и надо понимать: вся социология, а не только часть ее. Однако не следует думать, будто те области профессиональной работы соци­ологов, которые не столь тесно соприкасаются с обыденным ми­ром, объявляются им ненужными или неинтересными. Просто то, что касается повседневности, имеет совершенно особый статус в социологии. Говоря словами поэта, «здесь речь идет о праве первородства».

«Социологический комментарий к повседневности» важен, по мысли автора, не только как теоретическая помощь, которую мы получаем от науки при объяснении происходящего. Социология выступает также в качестве важного ресурса индивидуальной вме­няемости и свободы. Отдавая себе отчет в многообразии и обу­словленности явлений социальной жизни, мы в значительной мере освобождаемся и от привычного автоматизма, и от внезапных аф­фектов в своем собственном поведении. Социолог наследует про­светителю, но уже не как законодатель, а как интерпретатор, если вспомнить об одной из самых известных книг 3. Баумана.

Обратим внимание прежде всего на сложность задачи, стояв­шей перед автором. С одной стороны, он явно не собирался изла­гать только одну концепцию, «большую теорию», будь то своя собственная или чья-то еще. Он стремился дать обобщенное зна­ние, представление об основных моментах социологического мыш­ления, черпая материал из многих источников. С другой стороны, само единство изложения, сведение многих концепций в рамках одной книги, одного круга рассуждений должны были бы вну­шить читателю мысль о некотором метатеоретическом единстве социологии. Однако это — по научным канонам — пришлось бы обосновывать в ходе сложной и нетривиальной процедуры ко­дификации научного знания, что явно противоречило бы ос­новной интенции книги. А поскольку любая метатеория грозит обернуться либо сугубой формалистикой, либо «наиболее общей» и «единственно правильной» теорией, постольку возникает опас­ность утратить собственно предмет социологии или выступить с несоразмерными притязаниями. Все крупные современные тео­ретики решают эту проблему по-своему. Не составляет исключе­ния и 3. Бауман.