Глава 1. Никогда не разговаривайте с неизвестными

Михаил Булгаков. Мастер и Маргарита

* ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *

...Так кто ж ты, наконец? -- Я -- часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо. Гете. "Фауст" Глава 1. Никогда не разговаривайте с неизвестными

Однажды весною, в час небывало жаркого заката, в Москве, на Патриаршихпрудах, появились два гражданина. Первый из них, одетый в летнюю серенькуюпару, был маленького роста, упитан, лыс, свою приличную шляпу пирожком нес вруке, а на хорошо выбритом лице его помещались сверхъестественных размеровочки в черной роговой оправе. Второй -- плечистый, рыжеватый, вихрастыймолодой человек в заломленной на затылок клетчатой кепке -- был в ковбойке,жеваных белых брюках и в черных тапочках. Первый был не кто иной, как Михаил Александрович Берлиоз, председательправления одной из крупнейших московских литературных ассоциаций, сокращенноименуемой МАССОЛИТ, и редактор толстого художественного журнала, а молодойспутник его -- поэт Иван Николаевич Понырев, пишущий под псевдонимомБездомный. Попав в тень чуть зеленеющих лип, писатели первым долгом бросились кпестро раскрашенной будочке с надписью "Пиво и воды". Да, следует отметить первую странность этого страшного майского вечера.Не только у будочки, но и во всей аллее, параллельной Малой Бронной улице,не оказалось ни одного человека. В тот час, когда уж, кажется, и сил не былодышать, когда солнце, раскалив Москву, в сухом тумане валилось куда-то заСадовое кольцо, -- никто не пришел под липы, никто не сел на скамейку, пустабыла аллея. -- Дайте нарзану, -- попросил Берлиоз. -- Нарзану нету, -- ответила женщина в будочке и почему-то обиделась. -- Пиво есть? -- сиплым голосом осведомился Бездомный. -- Пиво привезут к вечеру, -- ответила женщина. -- А что есть? -- спросил Берлиоз. -- Абрикосовая, только теплая, -- сказала женщина. -- Ну, давайте, давайте, давайте!.. Абрикосовая дала обильную желтую пену, и в воздухе запахлопарикмахерской. Напившись, литераторы немедленно начали икать, расплатилисьи уселись на скамейке лицом к пруду и спиной к Бронной. Тут приключилась вторая странность, касающаяся одного Берлиоза. Онвнезапно перестал икать, сердце его стукнуло и на мгновенье куда-топровалилось, потом вернулось, но с тупой иглой, засевшей в нем. Кроме того,Берлиоза охватил необоснованный, но столь сильный страх, что ему захотелосьтотчас же бежать с Патриарших без оглядки. Берлиоз тоскливо оглянулся, непонимая, что его напугало. Он побледнел, вытер лоб платком, подумал: "Чтоэто со мной? Этого никогда не было... сердце шалит... я переутомился.Пожалуй, пора бросить все к черту и в Кисловодск..." И тут знойный воздух сгустился перед ним, и соткался из этого воздухапрозрачный гражданин престранного вида. На маленькой головке жокейскийкартузик, клетчатый кургузый воздушный же пиджачок... Гражданин ростом всажень, но в плечах узок, худ неимоверно, и физиономия, прошу заметить,глумливая. Жизнь Берлиоза складывалась так, что к необыкновенным явлениям он непривык. Еще более побледнев, он вытаращил глаза и в смятении подумал: "Этогоне может быть!.." Но это, увы, было, и длинный, сквозь которого видно, гражданин, некасаясь земли, качался перед ним и влево и вправо. Тут ужас до того овладел Берлиозом, что он закрыл глаза. А когда он ихоткрыл, увидел, что все кончилось, марево растворилось, клетчатый исчез, азаодно и тупая игла выскочила из сердца. -- Фу ты черт! -- воскликнул редактор, -- ты знаешь, Иван, у менясейчас едва удар от жары не сделался! Даже что-то вроде галлюцинации было,-- он попытался усмехнуться, но в глазах его еще прыгала тревога, и рукидрожали. Однако постепенно он успокоился, обмахнулся платком и, произнесядовольно бодро: "Ну-с, итак..." -- повел речь, прерванную питьемабрикосовой. Речь эта, как впоследствии узнали, шла об Иисусе Христе. Дело в том,что редактор заказал поэту для очередной книжки журнала большуюантирелигиозную поэму. Эту поэму Иван Николаевич сочинил, и в очень короткийсрок, но, к сожалению, ею редактора нисколько не удовлетворил. ОчертилБездомный главное действующее лицо своей поэмы, то есть Иисуса, оченьчерными красками, и тем не менее всю поэму приходилось, по мнению редактора,писать заново. И вот теперь редактор читал поэту нечто вроде лекции обИисусе, с тем чтобы подчеркнуть основную ошибку поэта. Трудно сказать, чтоименно подвело Ивана Николаевича -- изобразительная ли сила его таланта илиполное незнакомство с вопросом, по которому он собирался писать, -- но Иисусв его изображении получился ну совершенно как живой, хотя и не привлекающийк себе персонаж. Берлиоз же хотел доказать поэту, что главное не в том,каков был Иисус, плох ли, хорош ли, а в том, что Иисуса-то этого, какличности, вовсе не существовало на свете и что все рассказы о нем -- простыевыдумки, самый обыкновенный миф. Надо заметить, что редактор был человеком начитанным и очень умелоуказывал в своей речи на древних историков, например, на знаменитого ФилонаАлександрийского, на блестяще образованного Иосифа Флавия, никогда ни словомне упоминавших о существовании Иисуса. Обнаруживая солидную эрудицию, МихаилАлександрович сообщил поэту, между прочим, и о том, что то место в 15-йкниге, в главе 44-й знаменитых Тацитовых "Анналов", где говорится о казниИисуса, -- есть не что иное, как позднейшая поддельная вставка. Поэт, для которого все, сообщаемое редактором, являлось новостью,внимательно слушал Михаила Александровича, уставив на него свои бойкиезеленые глаза, и лишь изредка икал, шепотом ругая абрикосовую воду. -- Нет ни одной восточной религии, -- говорил Берлиоз, -- в которой,как правило непорочная дева не произвела бы на свет бога. И христиане, невыдумав ничего нового, точно так же создали своего Иисуса, которого на самомделе никогда не было в живых. Вот на это-то и нужно сделать главный упор... Высокий тенор Берлиоза разносился в пустынной аллее, и по мере того,как Михаил Александрович забирался в дебри, в которые может забираться, нерискуя свернуть себе шею, лишь очень образованный человек, -- поэт узнавалвсе больше и больше интересного и полезного и про египетского Озириса,благостного бога и сына Неба и Земли, и про финикийского бога Фаммуза, и проМардука, и даже про менее известного грозного бога Вицлипуцли, котороговесьма почитали некогда ацтеки в Мексике. И вот как раз в то время, когда Михаил Александрович рассказывал поэтуо том, как ацтеки лепили из теста фигурку Вицлипуцли, в аллее показалсяпервый человек. Впоследствии, когда, откровенно говоря, было уже поздно, разныеучреждения представили свои сводки с описанием этого человека. Сличение ихне может не вызвать изумления. Так, в первой из них сказано, что человекэтот был маленького роста, зубы имел золотые и хромал на правую ногу. Вовторой -- что человек был росту громадного, коронки имел платиновые, хромална левую ногу. Третья лаконически сообщает, что особых примет у человека небыло. Приходится признать, что ни одна из этих сводок никуда не годится. Раньше всего: ни на какую ногу описываемый не хромал, и росту был немаленького и не громадного, а просто высокого. Что касается зубов, то слевой стороны у него были платиновые коронки, а с правой -- золотые. Он былв дорогом сером костюме, в заграничных, в цвет костюма, туфлях. Серый беретон лихо заломил на ухо, под мышкой нес трость с черным набалдашником в видеголовы пуделя. По виду -- лет сорока с лишним. Рот какой-то кривой. Выбритгладко. Брюнет. Правый глаз черный, левый почему-то зеленый. Брови черные,но одна выше другой. Словом -- иностранец. Пройдя мимо скамьи, на которой помещались редактор и поэт, иностранецпокосился на них, остановился и вдруг уселся на соседней скамейке, в двухшагах от приятелей. "Немец", -- подумал Берлиоз. "Англичанин, -- подумал Бездомный, -- ишь, и не жарко ему в перчатках". А иностранец окинул взглядом высокие дома, квадратом окаймлявшие пруд,причем заметно стало, что видит это место он впервые и что оно егозаинтересовало. Он остановил свой взор на верхних этажах, ослепительно отражающих встеклах изломанное и навсегда уходящее от Михаила Александровича солнце,затем перевел его вниз, где стекла начали предвечерне темнеть, чему-тоснисходительно усмехнулся, прищурился, руки положил на набалдашник, аподбородок на руки. -- Ты, Иван, -- говорил Берлиоз, -- очень хорошо и сатирическиизобразил, например, рождение Иисуса, сына божия, но соль-то в том, что ещедо Иисуса родился еще ряд сынов божиих, как, скажем, фригийский Аттис,коротко же говоря, ни один из них не рождался и никого не было, в том числеи Иисуса, и необходимо, чтобы ты, вместо рождения и, скажем, приходаволхвов, описал нелепые слухи об этом рождении... А то выходит по твоемурассказу, что он действительно родился!.. Тут Бездомный сделал попытку прекратить замучившую его икоту, задержавдыхание, отчего икнул мучительнее и громче, и в этот же момент Берлиозпрервал свою речь, потому что иностранец вдруг поднялся и направился кписателям. Те поглядели на него удивленно. -- Извините меня, пожалуйста, -- заговорил подошедший с иностраннымакцентом, но не коверкая слов, -- что я, не будучи знаком, позволяю себе...но предмет вашей ученой беседы настолько интересен, что... Тут он вежливо снял берет, и друзьям ничего не оставалось, какприподняться и раскланяться. "Нет, скорее француз..." -- подумал Берлиоз. "Поляк?.." -- подумал Бездомный. Необходимо добавить, что на поэта иностранец с первых же слов произвелотвратительное впечатление, а Берлиозу скорее понравился, то есть не точтобы понравился, а... как бы выразиться... заинтересовал, что ли. -- Разрешите мне присесть? -- вежливо попросил иностранец, и приятеликак-то невольно раздвинулись; иностранец ловко уселся между ними и тотчасвступил в разговор. -- Если я не ослышался, вы изволили говорить, что Иисуса не было насвете? -- спросил иностранец, обращая к Берлиозу свой левый зеленый глаз. -- Нет, вы не ослышались, -- учтиво ответил Берлиоз, -- именно это я иговорил. -- Ах, как интересно! -- воскликнул иностранец. "А какого черта ему надо?" -- подумал Бездомный и нахмурился. -- А вы соглашались с вашим собеседником? -- осведомился неизвестный,повернувшись вправо к Бездомному. -- На все сто! -- подтвердил тот, любя выражаться вычурно и фигурально. -- Изумительно! -- воскликнул непрошеный собеседник и, почему-товоровски оглянувшись и приглушив свой низкий голос, сказал: -- Простите моюнавязчивость, но я так понял, что вы, помимо всего прочего, еще и не веритев бога? -- он сделал испуганные глаза и прибавил: -- Клянусь, я никому нескажу. -- Да, мы не верим в бога, -- чуть улыбнувшись испугу интуриста,ответил Берлиоз. -- Но об этом можно говорить совершенно свободно. Иностранец откинулся на спинку скамейки и спросил, даже привизгнув отлюбопытства: -- Вы -- атеисты?! -- Да, мы -- атеисты, -- улыбаясь, ответил Берлиоз, а Бездомныйподумал, рассердившись: "Вот прицепился, заграничный гусь!" -- Ох, какая прелесть! -- вскричал удивительный иностранец и завертелголовой, глядя то на одного, то на другого литератора. -- В нашей стране атеизм никого не удивляет, -- дипломатически вежливосказал Берлиоз, -- большинство нашего населения сознательно и давноперестало верить сказкам о боге. Тут иностранец отколол такую штуку: встал и пожал изумленному редакторуруку, произнеся при этом слова: -- Позвольте вас поблагодарить от всей души! -- За что это вы его благодарите? -- заморгав, осведомился Бездомный. -- За очень важное сведение, которое мне, как путешественнику,чрезвычайно интересно, -- многозначительно подняв палец, пояснил заграничныйчудак. Важное сведение, по-видимому, действительно произвело напутешественника сильное впечатление, потому что он испуганно обвел глазамидома, как бы опасаясь в каждом окне увидеть по атеисту. "Нет, он не англичанин..." -- подумал Берлиоз, а Бездомный подумал:"Где это он так наловчился говорить по-русски, вот что интересно!" -- иопять нахмурился. -- Но, позвольте вас спросить, -- после тревожного раздумья спросилзаграничный гость, -- как же быть с доказательствами бытия божия, коих, какизвестно, существует ровно пять? -- Увы! -- с сожалением ответил Берлиоз, -- ни одно из этихдоказательств ничего не стоит, и человечество давно сдало их в архив. Ведьсогласитесь, что в области разума никакого доказательства существования богабыть не может. -- Браво! -- вскричал иностранец, -- браво! Вы полностью повторилимысль беспокойного старика Иммануила по этому поводу. Но вот курьез: онначисто разрушил все пять доказательств, а затем, как бы в насмешку надсамим собою, соорудил собственное шестое доказательство! -- Доказательство Канта, -- тонко улыбнувшись, возразил образованныйредактор, -- также неубедительно. И недаром Шиллер говорил, что кантовскиерассуждения по этому вопросу могут удовлетворить только рабов, а Штрауспросто смеялся над этим доказательством. Берлиоз говорил, а сам в это время думал: "Но, все-таки, кто же онтакой? И почему так хорошо говорит по-русски?" -- Взять бы этого Канта, да за такие доказательства года на три вСоловки! -- совершенно неожиданно бухнул Иван Николаевич. -- Иван! -- сконфузившись, шепнул Берлиоз. Но предложение отправить Канта в Соловки не только не поразилоиностранца, но даже привело в восторг. -- Именно, именно, -- закричал он, и левый зеленый глаз его, обращенныйк Берлиозу, засверкал, -- ему там самое место! Ведь говорил я ему тогда зазавтраком: "Вы, профессор, воля ваша, что-то нескладное придумали! Оно,может, и умно, но больно непонятно. Над вами потешаться будут". Берлиоз выпучил глаза. "За завтраком... Канту?.. Что это он плетет?" --подумал он. -- Но, -- продолжал иноземец, не смущаясь изумлением Берлиоза иобращаясь к поэту, -- отправить его в Соловки невозможно по той причине, чтоон уже с лишком сто лет пребывает в местах значительно более отдаленных, чемСоловки, и извлечь его оттуда никоим образом нельзя, уверяю вас! -- А жаль! -- отозвался задира-поэт. -- И мне жаль! -- подтвердил неизвестный, сверкая глазом, и продолжал:-- Но вот какой вопрос меня беспокоит: ежели бога нет, то, спрашивается, ктоже управляет жизнью человеческой и всем вообще распорядком на земле? -- Сам человек и управляет, -- поспешил сердито ответить Бездомный наэтот, признаться, не очень ясный вопрос. -- Виноват, -- мягко отозвался неизвестный, -- для того, чтобыуправлять, нужно, как-никак, иметь точный план на некоторый, хотьсколько-нибудь приличный срок. Позвольте же вас спросить, как же можетуправлять человек, если он не только лишен возможности составитькакой-нибудь план хотя бы на смехотворно короткий срок, ну, лет, скажем, втысячу, но не может ручаться даже за свой собственный завтрашний день? И, всамом деле, -- тут неизвестный повернулся к Берлиозу, -- вообразите, что вы,например, начнете управлять, распоряжаться и другими и собою, вообще, таксказать, входить во вкус, и вдруг у вас... кхе... кхе... саркома легкого...-- тут иностранец сладко усмехнулся, как будто мысль о саркоме легкогодоставила ему удовольствие, -- да, саркома, -- жмурясь, как кот, повторил онзвучное слово, -- и вот ваше управление закончилось! Ничья судьба, кромесвоей собственной, вас более не интересует. Родные вам начинают лгать, вы,чуя неладное, бросаетесь к ученым врачам, затем к шарлатанам, а бывает, и кгадалкам. Как первое и второе, так и третье -- совершенно бессмысленно, высами понимаете. И все это кончается трагически: тот, кто еще недавнополагал, что он чем-то управляет, оказывается вдруг лежащим неподвижно вдеревянном ящике, и окружающие, понимая, что толку от лежащего нет болееникакого, сжигают его в печи. А бывает и еще хуже: только что человексоберется съездить в Кисловодск, -- тут иностранец прищурился на Берлиоза,-- пустяковое, казалось бы, дело, но и этого совершить не может, потому чтонеизвестно почему вдруг возьмет -- поскользнется и попадет под трамвай!Неужели вы скажете, что это он сам собою управил так? Не правильнее лидумать, что управился с ним кто-то совсем другой? -- и здесь незнакомецрассмеялся странным смешком. Берлиоз с великим вниманием слушал неприятный рассказ про саркому итрамвай, и какие-то тревожные мысли начали мучить его. "Он не иностранец! Онне иностранец! -- думал он, -- он престранный субъект... Но позвольте, ктоже он такой?" -- Вы хотите курить, как я вижу? -- неожиданно обратился к Бездомномунеизвестный, -- вы какие предпочитаете? -- А у вас разные, что ли, есть? -- мрачно спросил поэт, у которогопапиросы кончились. -- Какие предпочитаете? -- повторил неизвестный. -- Ну, "Нашу марку", -- злобно ответил Бездомный. Незнакомец немедленно вытащил из кармана портсигар и предложил егоБездомному: -- "Наша марка". И редактора и поэта не столько поразило то, что нашлась в портсигареименно "Наша марка", сколько сам портсигар. Он был громадных размеров,червонного золота, и на крышке его при открывании сверкнул синим и белымогнем бриллиантовый треугольник. Тут литераторы подумали разно. Берлиоз: "Нет, иностранец!", аБездомный: "Вот черт его возьми! А?" Поэт и владелец портсигара закурили, а некурящий Берлиоз отказался. "Надо будет ему возразить так, -- решил Берлиоз, -- да, человексмертен, никто против этого и не спорит. А дело в том, что..." Однако он не успел выговорить этих слов, как заговорил иностранец: -- Да, человек смертен, но это было бы еще полбеды. Плохо то, что ониногда внезапно смертен, вот в чем фокус! И вообще не может сказать, что онбудет делать в сегодняшний вечер. "Какая-то нелепая постановка вопроса..." -- помыслил Берлиоз ивозразил: -- Ну, здесь уж есть преувеличение. Сегодняшний вечер мне известенболее или менее точно. Само собой разумеется, что, если на Бронной мнесвалится на голову кирпич... -- Кирпич ни с того ни с сего, -- внушительно перебил неизвестный, --никому и никогда на голову не свалится. В частности же, уверяю вас, вам онни в коем случае не угрожает. Вы умрете другой смертью. -- Может быть, вы знаете, какой именно? -- с совершенно естественнойиронией осведомился Берлиоз, вовлекаясь в какой-то действительно нелепыйразговор, -- и скажете мне? -- Охотно, -- отозвался незнакомец. Он смерил Берлиоза взглядом, какбудто собирался сшить ему костюм, сквозь зубы пробормотал что-то вроде:"Раз, два... Меркурий во втором доме... луна ушла... шесть -- несчастье...вечер -- семь..." -- и громко и радостно объявил: -- Вам отрежут голову! Бездомный дико и злобно вытаращил глаза на развязного неизвестного, аБерлиоз спросил, криво усмехнувшись: -- А кто именно? Враги? Интервенты? -- Нет, -- ответил собеседник, -- русская женщина, комсомолка. -- Гм... -- промычал раздраженный шуточкой неизвестного Берлиоз, -- ну,это, извините, маловероятно. -- Прошу и меня извинить, -- ответил иностранец, -- но это так. Да, мнехотелось бы спросить вас, что вы будете делать сегодня вечером, если это несекрет? -- Секрета нет. Сейчас я зайду к себе на Садовую, а потом в десятьчасов вечера в МАССОЛИТе состоится заседание, и я буду на немпредседательствовать. -- Нет, этого быть никак не может, -- твердо возразил иностранец. -- Это почему? -- Потому, -- ответил иностранец и прищуренными глазами поглядел внебо, где, предчувствуя вечернюю прохладу, бесшумно чертили черные птицы, --что Аннушка уже купила подсолнечное масло, и не только купила, но дажеразлила. Так что заседание не состоится. Тут, как вполне понятно, под липами наступило молчание. -- Простите, -- после паузы заговорил Берлиоз, поглядывая на мелющегочепуху иностранца, -- при чем здесь подсолнечное масло... и какая Аннушка? -- Подсолнечное масло здесь вот при чем, -- вдруг заговорил Бездомный,очевидно, решив объявить незванному собеседнику войну, -- вам неприходилось, гражданин, бывать когда-нибудь в лечебнице для душевнобольных? -- Иван!.. -- тихо воскликнул Михаил Александрович. Но иностранец ничуть не обиделся и превесело рассмеялся. -- Бывал, бывал и не раз! -- вскричал он, смеясь, но не сводянесмеющегося глаза с поэта, -- где я только не бывал! Жаль только, что я неудосужился спросить у профессора, что такое шизофрения. Так что вы уж самиузнайте это у него, Иван Николаевич! -- Откуда вы знаете, как меня зовут? -- Помилуйте, Иван Николаевич, кто же вас не знает? -- здесь иностранецвытащил из кармана вчерашний номер "Литературной газеты", и Иван Николаевичувидел на первой же странице свое изображение, а под ним свои собственныестихи. Но вчера еще радовавшее доказательство славы и популярности на этотраз ничуть не обрадовало поэта. -- Я извиняюсь, -- сказал он, и лицо его потемнело, -- вы не можетеподождать минутку? Я хочу товарищу пару слов сказать. -- О, с удовольствием! -- воскликнул неизвестный, -- здесь так хорошопод липами, а я, кстати, никуда и не спешу. -- Вот что, Миша, -- зашептал поэт, оттащив Берлиоза в сторону, -- онникакой не интурист, а шпион. Это русский эмигрант, перебравшийся к нам.Спрашивай у него документы, а то уйдет... -- Ты думаешь? -- встревоженно шепнул Берлиоз, а сам подумал: "А ведьон прав!" -- Уж ты мне верь, -- засипел ему в ухо поэт, -- он дурачкомприкидывается, чтобы выспросить кое-что. Ты слышишь, как он по-русскиговорит, -- поэт говорил и косился, следя, чтобы неизвестный не удрал, --идем, задержим его, а то уйдет... И поэт за руку потянул Берлиоза к скамейке. Незнакомец не сидел, а стоял возле нее, держа в руках какую-то книжечкув темно-сером переплете, плотный конверт хорошей бумаги и визитную карточку. -- Извините меня, что я в пылу нашего спора забыл представить себя вам.Вот моя карточка, паспорт и приглашение приехать в Москву для консультации,-- веско проговорил неизвестный, проницательно глядя на обоих литераторов. Те сконфузились. "Черт, все слышал," -- подумал Берлиоз и вежливымжестом показал, что в предъявлении документов нет надобности. Покаиностранец совал их редактору, поэт успел разглядеть на карточкенапечатанное иностранными буквами слово "профессор" и начальную буквуфамилии -- двойное "В". -- Очень приятно, -- тем временем смущенно бормотал редактор, ииностранец спрятал документы в карман. Отношения таким образом были восстановлены, и все трое снова сели наскамью. -- Вы в качестве консультанта приглашены к нам, профессор? -- спросилБерлиоз. -- Да, консультантом. -- Вы -- немец? -- осведомился Бездомный. -- Я-то?.. -- Переспросил профессор и вдруг задумался. -- Да, пожалуй,немец... -- сказал он. -- Вы по-русски здорово говорите, -- заметил Бездомный. -- О, я вообще полиглот и знаю очень большое количество языков, --ответил профессор. -- А у вас какая специальность? -- осведомился Берлиоз. -- Я -- специалист по черной магии. "На тебе!" -- стукнуло в голове у Михаила Александровича. -- И... и вас по этой специальности пригласили к нам? -- заикнувшисьспросил он. -- Да, по этой пригласили, -- подтвердил профессор и пояснил: -- Тут вгосударственной библиотеке обнаружены подлинные рукописи чернокнижникаГерберта Аврилакского, десятого века, так вот требуется, чтобы я ихразобрал. Я единственный в мире специалист. -- А-а! Вы историк? -- с большим облегчением и уважением спросилБерлиоз. -- Я -- историк, -- подтвердил ученый и добавил ни к селу ни к городу:-- Сегодня вечером на Патриарших прудах будет интересная история! И опять крайне удивились и редактор и поэт, а профессор поманил обоих ксебе и, когда они наклонились к нему, прошептал: -- Имейте в виду, что Иисус существовал. -- Видите ли, профессор, -- принужденно улыбнувшись, отозвался Берлиоз,-- мы уважаем ваши большие знания, но сами по этому вопросу придерживаемсядругой точки зрения. -- А не надо никаких точек зрения! -- ответил странный профессор, --просто он существовал, и больше ничего. -- Но требуется же какое-нибудь доказательство... -- начал Берлиоз. -- И доказательств никаких не требуется, -- ответил профессор изаговорил негромко, причем его акцент почему-то пропал: -- Все просто: вбелом плаще...