Миль — художник с чутким сердцем. Отдых в Коктебеле

 

Михаил Леонтьевич был не только конструктором вертолетов, он еще и великолепно рисовал, писал стихи, играл на фортепьяно, любил поэзию и хорошо разбирался в ней, очень любил общение.

Про его вертолеты говорили, что они являются сочетанием точных математических вычислений и творением гения, они рождены скорее в студии скульптора, нежели за инженерной чертежной доской.

Действительно, формы вертолетов МИ исключительно соразмерны, изящны и смотрятся современно через десятки лет после своего создания. Обычно перед тем, как начать работу над новым вертолетом, он его рисовал, раскрашивал и говорил: «Вот такая у меня будет машина!»

Интересно, что вертолет у него был женского рода, он говорил про него — «машина», «она летит». «Если я вижу вертолет Ми-1 в воздухе через 18 лет, машина мне нравится, по-прежнему кажется хорошей и разумной, и мне до сих пор приятно, что эти машины служат людям, их любят».

Первая сохранившаяся в семье акварель Миля — «Сосны. 42-й километр» 1930-х годов. Здесь семья снимала дачу. Это скорее технический рисунок, в котором пространство будто вывернуто, изображение подано сверху и сбоку. Первые его работы очень походили на чертежные, но необычный ракурс выдавал в этих рисунках и акварелях художника, умеющего творить пространство.

В зрелые годы он владел мастерством набрасывать детали своих конструкций в необычном развороте, показывая все подробности устройства, которые в обычной изометрии были бы не видны. И в техническом творчестве, несомненно, очень помогало умение рисовать, развитое с детства.

В пятидесятые годы семья Михаила Леонтьевича проводила в Коктебеле — Планерском. Он увидел замечательные акварели Максимилиана Волошина, был ими очарован. Он был настолько поражен пленительной легкостью, прозрачностью акварелей художника, что воспринял манеру его письма. После знакомства с живописью Волошина появляется целая серия акварелей Коктебеля. М.Л. стремится запечатлеть изменяющиеся краски моря, меняющийся от набежавших облаков песчаный хребет в Мертвой бухте. С любовью рисует все детали в кабинете Волошина, библиотеку, портрет Волошина и скульптурный портрет царицы Таи-Ах.

В Планерском (Коктебеле) М.Л. много рисовал: мыс Хамелеон в разное время суток, Мертвая бухта, гора Карадаг…

Рисуя, он отдыхал, обычно насвистывал, думал о своем… Будучи уже знаменитым конструктором, в субботу и в воскресенье вместе с соседом — известным авиаинженером Сергеем Александровичем Бемовым — они рисовали. Все эти произведения висели в квартире: портреты дочерей Лены и Нади, цветы, натюрморты. Для рисования ставили фрукты — дыню, яблоки, виноград. Частенько фрукты успевали прогнить, прежде чем натюрморт был закончен.

Когда Михаил Леонтьевич был с делегацией в Польше (там строился по лицензии Ми-1, потом Ми-2), то сделал превосходный рисунок карандашом домика Шопена в Желязовой Воле.

В 1967 году, после инсульта, он сделал почти парализованной правой рукой пастельный набросок дочери Лены.

Рисовать было его потребностью, выражением легкой души, отдохновением после напряженного умственного труда. Все сотрудники знали о его увлечении и привозили ему из-за границы акварельные краски, кисточки, пастель, поскольку в те годы их трудно было купить.

В 1981 году, через десять лет после смерти Миля, в Москве состоялась выставка «Ученые рисуют». Работа М. Л. Миля «Нарциссы. Угол кабинета» стала эмблемой выставки и была признана художниками как тонкая и профессиональная акварель.

В Москве заниматься рисованием ему приходилось только во время непродолжительных болезней. Болеть он не любил, быстро выписывался на работу, и дорисовывать очередной натюрморт приходилось уже в последующее воскресенье: за это время фрукты подгнивали, к ним даже подбирались мыши.

Были и специальные «парадные» натюрморты, которые он написал для своего кабинета в Москве. Так, например, натюрморты «Угол кабинета», «Фрукты в хрустальной вазе» украшали парадную комнату дачи.

Однажды в 1960 году он привез из Америки чудный черный картон, он был матовый и ворсистый. На него хорошо ложилась пастель. М.Л. написал на нем яркую оранжевую хурму на черном лаковом подносе. Картина была очень удачной, он оставил незаполненным пространство черного. Это придало глубину и выразительность.

С 1954 года, когда старшая дочь Таня вышла замуж, вся семья стала часто отдыхать в Коктебеле (в поселке Планерское), в Доме творчества писателей. В нескольких километрах от Феодосии в поселке Черноморский обосновалась вертолетная база, и недалеко был построен небольшой пансионат для сотрудников вертолетного завода. Как правило, отдыхали все вместе. М.Л. также выезжал, но часто он и на отдыхе занимался делами.

В Планерском до войны был пансионат ЦАГИ, и на Планерной горе проходили соревнования планеристов.

Здесь, в Коктебеле, еще до войны Михаил Леонтьевич познакомился с вдовой поэта и художника Волошина — Марией Степановной Волошиной и обещал доставить ее на гору Кучук-Янышар к могиле Волошина на автожире.

Она сохранила дом и дух этого дома, в котором жил поэт. Не многих она пускала внутрь кабинета Волошина, там висели его картины, и ставни были плотно закрыты днем, чтобы картины не выцветали. В кабинете висел тогда прекрасный автопортрет Волошина, и на открытых полках хранилась обширная библиотека старинных книг. Что больше всего поражало воображение, то это скульптурный портрет прекрасной загадочной древней египтянки Таи-Ax. Он стоял на деревянном постаменте, и голова была повернута так, что при лунном свете, который падал в окно со стороны моря, появлялась загадочная улыбка Таи-Ах.

В доме сохранялась атмосфера дореволюционных салонов, вечером собиралось довольно узкое общество избранных друзей, поэтов, писателей, художников, играли на фортепиано, часто читали свои собственные сочинения, здесь разыгрывались шарады.

Вечером, как правило, в августе, ночи становились очень темными, и все небо казалось осыпанным звездами. Падающие метеориты оставляли яркий светящийся след, тогда загадывали желания, смотрели в телескоп — он был поставлен на башенке дома еще при жизни Максимилиана Волошина.

Да, это было прекрасное поэтическое место. У кромки Черного моря начинались горы — вулкан Ка-радаг, гора профиль Волошина, Сюрюк-Кая…

Горы постоянно меняли цвет в зависимости от времени суток или от тона неба, но тех коричневых тонов, в которых обычно писал Волошин, весной и летом не наблюдали. Постоянно меняющиеся тона гор и моря привлекали к себе внимание.

Волошин в 50-е годы был мало известен широкой публике. Только в Феодосийской картинной галерее висели его необычные картины степного Крыма — коричневой суровой земли Киммерии, как он ее называл.

Вечерами в доме собирались писатели, приходили поэты, читали свои стихи Матусовкий, Борис Полевой, Евгений Евтушенко, частым гостем была Мариэтта Шагинян и ее дочь Мирель Шагинян с мужем — скульптором Владимиром Цигалем.

Все Шагиняны ходили босиком, писатели и художники дружно собирали обкатанные морем агаты, сердолики, нефриты и лягушки — ферлампиксы и дружно распевали песенку на мотив грузинской песни:

 

«Две недели в Коктебеле, на-ни-на, на-ни-на, мы не пили и не ели, на-ни-на, на-ни-на, мы не ели и не спали, на-ни-на-ни-на, только камни собирали, дели-водэла. Кожа лупится на спинах, дай нам бог богов куриных…»

 

Здесь М. Л. познакомился со многими поэтами и писателями, с которыми он потом дружил: литовским писателем Георгием Александровичем Метельским и его женой Зинаидой Иосифовной, Константином Яковлевичем Ваншенкиным и его женой Инной Гофф, Борисом Полевым. Полевой называл Лену и Надю результатом поточного производства. Лена на него очень обижалась, а Надю он подзывал: «Иди сюда, маленькая Миля».

Михаил Леонтьевич всегда любил поэзию. Ему нравились стихи Константина Ваншенкина, очень любил песню «Я люблю тебя, жизнь».

Свои воспоминания о Михаиле Леонтьевиче Миле и Коктебеле той поры написал наш замечательный поэт Константин Яковлевич Ваншенкин.

«Я познакомился с М. Л. Милем в Коктебеле в середине, пятидесятых годов. Коктебель не был курортом, это было нечто большее. Безлюдный на километры берег, шелест волны, шорох сдвигаемых ею знаменитых здешних камешков. Насыщенная голубизна неба, волошинский профиль Карадага.

И два небольших пляжа — мужской и женский. Они почему-то назывались медицинскими. На мужском, как в бане, были все равны. Какие там обретались люди! Один из немногих уцелевших акмеистов Михаил Зенкевич — о нем Ахматова говорила, что он дорог ей и потому, что это единственный человек на земле, который Николая Степановича Гумилева называет Колей.

Вениамин Каверин, Всеволод Иванов, Александр Крон, Боря Ямпольский, Юра Трифонов… Всех не перечислишь. И не писатели тоже — молодью, никому не известные скульпторы, вольно беседующий с ними маститый кинорежиссер Сергей Герасимов или приходивший со своей дачи поиграть в шахматы Игорь Моисеев. Были крупные физики, кое-кто даже с явной охраной.

Е. Слуцкий написал когда-то ставшее тут же известным стихотворение «Физики и лирики»:

 

Что-то физики в почете,

Что-то лирики в загоне…

 

Под «физиками» он имел в виду вообще представителей точных наук. Но что любопытно, именно тогда к писателям, к искусству тянулись выдающиеся ученые, «естественники» и «технари».

Бывал в Коктебеле и Михаил Леонтьевич Миль со своим семейством. Мы, как у нас говорят, не раз «совпадали» с ним — ив Крыму, и на Рижском взморье. Уже в момент нашего знакомства выяснилось, что он регулярно читает мои стихи, многое знает. Время от времени он говорил о них со мною, обнаруживал вкус и понимание. Человек по натуре очень активный, он увлекся и буквально заболел волошинскими акварелями, хранившимися в доме поэта, имел переписку с его вдовой Марией Степановной и в результате устроил в клубе своей фирмы в Москве выставку этих работ, первую за многие десятилетия. Это стало своего рода событием, хотя и для узкого круга. Тогда Волошин еще был в глазах партийных функционеров отчасти подозрительной фигурой, но Милю отказать не решились.

Он и сам хорошо рисовал, ходил вместе с дочерьми энергичным шагом на этюды. Не знаю, рисовала ли его жена Пана Гурьевна. Излюбленными его сюжетами были пейзажи и натюрморты. Так и вижу его, невысокого, круглоголового, с небольшой склонностью к полноте.

К тому времени он добился в вертолетостроении очень многого, был известен и почитаем во всем мире. Выдумка из него так и била — буквально во всем. Помню его рассказ о том, как, готовясь к Авиасалону в Ле Бурже и узнав, что в Париже стоит небывалая жара, Миль догадался привезти специально изготовленный гигантский шатер. Разбитый на летном поле возле его машин, шатер привлекал массу дополнительных зрителей.

В общении с окружающими он был очень естественен. Мы с ним даже играли в футбол на Рижском взморье.

Как-то раз мы вместе возвращались из Коктебеля. Зайдя в их купе, я напел им самые первые песни Булата Окуджавы. Они о нем еще даже не слышали — так давно это было. Миль попросил одну из дочерей тут же записать их в блокнот — не только слова, но и мелодию.

Вертолеты Миля тогда лишь начинали входить в повседневную жизнь. Однажды моя жена спросила у Миля, достаточно ли надежны эти машины, можно ли, если понадобится, на них безбоязненно летать.

 

 

_{1. Первый серийный вертолет Ми-1}

_{2. Ми-2 в полете}

 

_{1. Ми-2 сопровождает караван судов}

_{2. Сверхтяжелый вертолет В-12 и легкий Ми-2}

 

_{1. Посадка Ми-4 в Кремле. 1960 год}

_{2. Ми-4 тушит пожар на нефтяной скважине}

 

_{1. Ми-4 на поплавковом шасси}

_{2. Ми-6 поднимает грузовик}

 

_{1. Ми-6 переносит спусковой аппарат «Восток»}

_{2. Ми-8, миноукладчик}

 

_{1. Посадка Ми-8 в горах Кавказа}

_{2. Вертолеты разработки ОКБ М. Л. Миля: Ми-6, Ми-2, Ми-10. Рисунок Э. Молчанова}

 

_{1. «Рабочая лошадка» Ми-8}

_{2. Ми-10 транспортирует пассажирский автобус}

 

_{1. На выставке в Ле Бурже. Шатер под фюзеляжем Ми-10}

_{2. Летающий кран Ми-10К на монтажных работах}

_{3. Ми-12в полете}

 

_{1. Ми-14 в цехе, «боевая раскраска»}

_{2. Ми-14 ПЛ (противолодочный)}

 

_{1. В-12 на взлете}

_{2. Звезда салона Ле Бурже, В-12 в сборочном цехе. «Он напоминает готический собор» — писали в газетах}

 

_{В-12 в боевых условиях. Рисунок Э. Молчанова, 1967 год}

 

_{1. Испытания первого образца Ми-24}

_{2. Ми-24. Рисунок Э. Молчанова, 1967 год}

Он ответил: «Когда будет можно, я вам скажу…» Наверное, это была шутка. Я нередко с удовольствием вспоминаю о нем и о наших беседах».

 

 

В Коктебеле на пляже мужском

Разговоры велись без поправок.

А волна добиралась ползком

До беспечно оставленных плавок.

 

Там Зенкевич, Каверин и Крон,

И Ямпольский, и тот же Иванов

В жизнь смотрели с различных сторон

Со своих деревянных диванов —

 

Топчанов. А соленая пыль

Не спеша оседала на коже.

Моисеев, Герасимов, Миль,

Разумеется, были там тоже.

 

Там все было тогда без прикрас,

И я вроде мальчишек сопливых

Слушал новый подробный рассказ

Между двух краткосрочных заплывов.

 

Мне с годами пойдет это в прок.

Забывать непростительно глупо

Коктебельский давнишний урок —

Будни мудрого голого клуба.

 

… Я задремывал, и в полусне,

Мне сознанье слегка будорожа,

Оставалась чуть-чуть в стороне

Дымка близкого женского пляжа.