Четырнадцатое ноября. Красноярск

Утром Святослав Теофилович оказался в том самом номере красноярской гостиницы, в котором я застала его четвертого сентября. Стало особенно ясно, какой огромный кусок жизни вместился в эти два месяца, сколько впечатлений, — и от искусства Рихтера, и от общения с ним, и от Сибири. Святослав Теофилович сел в кресло, стоявшее в стенной нише в самом темном месте комнаты, и сказал:

− Пойду учить «Остров сирен» Шимановского... Поэзия, фантазия, затягивающая прелесть... А у Рахманинова — сильнее всего тоска... Шопена же никак нельзя объяснить, — и полный экспромт, и полное совершенство, польская кровь, аристократизм.

Дебюсси каким-то образом из-за своего галльского происхождения возродил Древнюю Грецию, ее дух, ее отношение к миру, словно не было никакого немецкого романтизма, ни Баха, никого.

В музыке Дебюсси нет личных переживаний. Она действует сильнее, чем природа. Если вы будете смотреть на море, то не испытаете таких сильных переживаний, как от «Моря» Дебюсси.

 

Много раз с тех пор я слушала «Море» Дебюсси, сжималось сердце от манящих печалью звуков темы в финале, и всякий раз вспоминались устремленные на меня тоскливые, безнадежные и все же настойчивые, пытливые глаза Святослава Теофиловича, силившегося понять, согласна ли я, понимаю ли, чувствую ли: ведь «Море» Дебюсси — лучше настоящего моря, лучше!

Сижу на песке, на босые ноги набегают волны Средиземного моря, часами смотрю вдаль, и доносятся издали из морской пучины две, а потом три ноты гениальной темы, — и в самом деле: что прекраснее?

 

− У Вагнера — программная музыка. Но лучше прочесть либретто «Мейстерзингеров», чем учебник истории. «Тристана» читать не так важно. «Кольцо» — очень интересно в поэтическом смысле! Но самое лучшее — это «Лоэнгрин». Если бы Вагнер не был композитором, то стал бы гениальным поэтом (хотя немцы его критиковали).

Вот есть у него такой мотив, арпеджированный, по звукам трезвучия, — почему он так действует? Или Траурный марш Зигфрида *

? Почему это так действует? Ведь это даже не музыка, а «литавра»... У него было магическое, гипнотическое начало. Он может очертить магический круг.

Но у Дебюсси совсем другое: та, далекая эпоха, та атмосфера, воздух древности... «Дельфийских танцовщиц» люблю больше всех прелюдий. Еще «Терраса, освещенная лунным светом». Прелюдии красивые, но есть у Дебюсси сочинения еще лучше.

− А «Детский уголок» вам нравится?

− Gradus ad Parnassum * — самое лучшее. Ребенка в конце концов довели, и он плачет.

Дебюсси можно поставить в ряд с... нет аналогии... Самый близкий — Моне, который хотел того же самого, но все же он несравним с Дебюсси... Приближается к нему лишь в таких картинах, как «Бульвар капуцинов», «Стог сена». Ренуар — тоже только иногда. Что меня удивляет в Ренуаре и Моне — почему такие взлеты и в то же время иногда такие неудачные картины? У Моне — какие-то громадные кувшинки, совсем не нравится! У Ренуара женщины цвета сырого мяса — терпеть не могу! Вероятно, потому что экспериментировали. А Дебюсси — само совершенство.

Собрать всех древних... и, может быть, получится Дебюсси.

Вагнер, Шопен, Дебюсси ушли куда-то дальше всех остальных. Если в обычной жизненной цепи сначала — природа, а потом художник, то они, пройдя эту цепь, снова вернулись к природе уже на более высоком и даже недоступном для других уровне.

Вагнер, Дебюсси и Шопен победили форму.

У Шопена все утонченное, но идет от сердца...

«Пеллеаса и Мелисанду» надо исполнять гениально и подлинно, по Дебюсси, иначе — полная профанация. Это статичная опера, поэтому каждый такт должен быть пронизан настроением. В то же время она очень длинная. Такие же масштабы, как «Парсифаль», хотя тот более динамичен.

Я разговаривал с N. Он дирижировал «Пеллеасом» честно и верно. И при всей честности и верности ничего не вышло. И он сказал такую чушь: «Ну это же все невозможно: совершенно ясно, что Пеллеас и Мелисанда глупы». Я ему не могу этого простить. Это же поэзия!

Еще один композитор — Мусоргский. Есть у него такой маленький шедевр: «По-над Доном сад цветет» — настоящее чудо. Почему? Неизвестно... А наверное, все очень просто: все эти композиторы писали, несмотря на всю их профессиональность, одним вдохновением. А другие — нет; даже Бетховен, Шуман, Шуберт — не всегда. А эти — как самолет, отрываются от земли и летят.

«Лесной царь» у Гете и у Шуберта — тоже на одном вдохновении. У Шумана бывает все на порыве. В «Симфонических этюдах» первая тема гениальная. Какая глубина! Притом я никогда не поверю, что это не его тема, что она будто бы принадлежит какому-то любителю! Не может быть.

− А «Детские сцены»?

− «Детские сцены» — да, там вдохновение, но все-таки мне чуть-чуть неловко от какой-то сентиментальности... «Крейслериану» Генрих Густавович один раз играл так упоительно, что лучше бы я ее никогда больше не услышал.

Я едва успевала записывать этот удивительный и неожиданный монолог.

Шло время. Заниматься Святославу Теофиловичу расхотелось, зато очень хотелось отправить телеграмму в Москву — поздравить с днем рождения Наташу Гутман. Сочинил телеграмму, написал несколько писем и попросил отправить все это как можно скорее. Я пошла на телеграф.

Вернулась. Рихтер продолжал сидеть в кресле в той же позе.

− Знаете, я сегодня не буду заниматься. Не хочется.

− Что вам на этот раз больше всего понравилось в Японии? — спросила я.

− Ну, конечно, Кабуки. Мы подъехали к театру на машине. И тут меня будто за душу схватило: на улице раздавался ритмичный стук и лязг (изображает), шли человек шестьдесят в самурайских костюмах, кто-то бил в барабан. И вдруг мне показалось, что это как триста лет тому назад. Сам спектакль был очень интересный. Медленный. Харакири показывали чуть ли не целый час.

− А что за сюжет?

− Исторический.

И Святослав Теофилович со всеми подробностями, помогая себе мимикой, сменой интонаций, телодвижениями, всей своей удивительной пластикой, рассказал длинный и сложный сюжет, насыщенный интригами, полный хитросплетений. Рассказал и про искусно рисованные декорации. Очень ярко воспроизвел резкий звук, сопровождавший внезапный и важный поворот в действии.

− Интересно, что спектакль идет очень долго — и не только в течение одного вечера; он вообще начинается в октябре, следующую часть показывают в ноябре, а последнюю — в декабре. Растянуто на три месяца. Но поставлен он как в старину, поэтому так замечательно. История кончилась тем, что церемониймейстера-злодея убили. Но и другие персонажи были наказаны за то, что не соблюдали дворцовый ритуал. Все сделали себе харакири.

Рихтер замечательно изображал, как японцы кричат и восторгаются, когда им что-то особенно нравится.

− Что в Японии больше всего имело успех на ваших концертах?

− Как будто все. Бешеный успех имел Равель, которого я играл с Олегом, Дебюсси — с Наташей, Бриттен и Шостакович — с Юрой. В Наканииде концерт проходил в Баховском холле, построенном прямо у рисового поля. Город кончается, начинается поле, и около него стоит концертный зал, потому что какой-то японец захотел, чтобы звучала хорошая музыка.

Неплохо прошел первый в той поездке сольный концерт в Мацумото — Гайдн, Шуман и Первая баллада Шопена.

Потом, после Японии, снова приехал в Хабаровск, — продолжал Рихтер. — Очень сильный ветер, лестницы со сбитыми ступеньками. Занимался в комнате художественного руководителя филармонии, в которой царил бешеный беспорядок.

− На обратном пути Вы играли в Хабаровске один раз?

− Один.

− Хорошо прошел концерт?

− Хорошо.

− Какая была программа?

− Гайдн, Шуман, Брамс.

− А где состоялся концерт?

− В Концертном зале филармонии. Там большие недостатки: плохая акустика, зал плохо проветривается, страшно жарко.

Что меня поразило в Хабаровске — это Амур над домами, мой номер был очень высоко.

− А как было в Комсомольске-на-Амуре?

− Прекрасно! Там большой Дом культуры судостроителей. Сейчас скажу вам точно, как он называется. (Святослав Теофилович перелистывает одну из тетрадей.) Большой концертный зал Дворца культуры и техники завода судостроителей Ленинского комсомола. Я играл там g-moll'ную, В-dur'ную и Es-dur'ную сонаты Гайдна, а во втором — Шумана-Паганини и Брамса-Паганини. Мне в 70-х годах, когда я впервые приезжал сюда, понравился сам город, его дух, публика. Он какой-то весь складный. Во-первых, все дома одного роста, широкие улицы, напоминает Ленинград. Мы жили в маленьком домике, где хозяйничали приветливые старушки.

Но что меня удивило больше всего: все забыли фильм «Комсомольск» Герасимова! Хороший фильм. Не понимаю, как такое может быть.

Концерт в Комсомольске-на-Амуре прошел двадцать восьмого октября, а оттуда уже поехали в Новый Ургал, где я играл такую же программу... У меня впечатление, что там, как и в Чегдомыне и Тайшете, люди больше удовольствия получают от Гайдна... Когда Шуман начинается, это для них неизвестно что... Брамс — слишком много всего, они пугаются, слишком много нот...