И. Б. Микиртумов 9 страница

И что за страсть у людей навешивать на любовь разные ярлыки? Безумная, необыкновенная, первая, настоящая… Ведь это все пустое. Правильно Катя сказала: главное — есть она или нет, жива или мертва. Любовь всегда делает нас лучше — добрее, нежнее, красивее. И, сами того не замечая, мы стремимся ей соответствовать.

Какая замечательная песня — «„Нежность“… Пусть я не видел у родителей проявлений нежности напоказ, но она была. Достаточно вспомнить, как они держали друг друга за руку. Будь то за столом или у отца в кабинете, когда он давал ей прочитать что-то из написанного, проверить ошибки. Мама читала, он держал ее за руку и любовался ею… Как многого я тогда не замечал, не понимал в любви… Любовь и есть миг бесконечности. И их любовь жива, пока жива мама, пока есть я… потому что… у нас с Катей тоже будут дети! Надо ей позвонить», — улыбнулся он, взял со стола мобильник и, взглянув на пустой стакан, решил плеснуть себе еще немного виски.

«Почему она так нервничала в последнем разговоре? — вдруг понял он, что его тревожило. — Неужели из-за отца. Надо набрать Андрюху, убедиться, что с ним все в порядке».

На звонок долго не отвечали. Наконец что-то щелкнуло.

— Вы что, сговорились сегодня? Сто раз за день трепались, — недовольно пробурчал в трубку друг, да так близко, словно находился в соседней комнате. Вадима всегда удивляло, почему слышимость за тридевять земель гораздо лучше, чем в родной стране.

— Ну, во-первых, не сто, а только четыре, — быстро сосчитал в уме Ладышев. — Во-вторых, что значит сговорились? С кем?

— С Катей, с кем еще! Стоит только уснуть, вы тут как тут!

— То есть?

— А то и есть! Я почти двое суток на замене оттрубил, спать хочу. Забыл, небось, как после такого с ног валишься?

— Не забыл. Только причем здесь Катя?

— Да приезжала она, — нехотя объяснил Андрей. — Уехала — я все заснуть не мог. Только задремал — ты трезвонишь.

— А зачем приезжала?

— Да кто их, женщин, поймет. Вопросы какие-то странные задавала. Из прошлого.

— А точнее?

— Ей вдруг стало интересно, почему ты ушел из медицины.

— И что ты ответил?

— А то и ответил: пусть сама у тебя спросит, — недовольно шмыгнул носом Заяц.

— То есть? Не темни.

— Да то и есть!

— Что-то? Объясни толком!

— Разбудила звонком, приехала, все допытывалась, что и как там тогда было, почему… В общем, я ей спросонья даже про Леру рассказал.

— Зачем?

— Да почем я знаю!.. Извини. Сам не пойму, кто меня за язык дернул. Ты ей ничего не рассказывал?

— Практически ничего.

— Странно. Мне показалось, что она слишком много знает. Непонятно.

— Что непонятно? Давай говори, не тяни резину.

— А что тут тянуть? Приехала, задала кучу вопросов. Если бы у меня не создалось впечатления, что она много знает, я бы ей вообще ничего не сказал, — попытался оправдаться Андрей.

— Да я тебя ни в чем не виню, — успокоил Вадим и задумался.

То, что Катю интересовало его прошлое, с одной стороны, неудивительно. Он и сам поначалу стремился узнать о ней как можно больше. С другой — все было более чем странно. Казалось, для нее на сегодняшний день ничего не должно быть важнее состояния отца.

— А теперь давай по порядку, — потребовал он. — Чем она объяснила такой интерес?

— Сказала, что знает двух, даже трех человек, причастных к той истории.

— А конкретно? Кто такие? Она называла фамилии?

— Нет. Сказала только, что одна из женщин заказала статью, а с другой, которой та девушка приходилась племянницей, она вместе работает, — поднапрягся Заяц. — Но фамилии не называла… Точно не называла.

— А еще? Кто третий? Или третья?

— Больше ничего не говорила. Только спрашивала.

— О чем?

— О гинекологе, который дежурил в ту ночь.

— А журналистка? Она и с ней знакома?

— Я так и не понял. Я ей даже фамилию назвал — никак не отреагировала.

— Ты ее запомнил? Удивил! — усмехнулся Вадим. — Для чего?

— Да все в глаза хотел посмотреть, — вздохнул Андрей. — Я даже подумал утром, что фамилия, которую ты мне диктовал, тоже Евсеев. То есть и Катя в девичестве была Евсеева… — добавил он и вдруг замолчал. — …Нет, этого не может быть, — не поверил он своим же умозаключениям. — Точно не может. Она не могла, она не такая. Это все моя дурь от недосыпания. Да и Катя была приболевшая какая-то. Хлопнулась тут у меня в обморок. Но быстро очнулась, не волнуйся. Переутомилась, видно. Или переволновалась. А ты чего все-таки трезвонишь-то? — попытался он сменить тему.

— Ну, а дальше? — не повелся на уловку Вадим.

— А дальше собралась и уехала. Полчаса побыла, не больше. Если хочешь узнать насчет ее отца, то там все в порядке. Час назад справлялся, сразу после ее отъезда.

«А ведь верно, Евсеева…» — промелькнуло в голове Вадима.

— …Ладно, извини, что разбудил. Прилечу — позвоню, — едва смог произнести он.

— О'кей. Жду.

— Все, будь.

Вадим отключил телефон, машинально пригубил виски.

«Екатерина Проскурина до замужества была Екатериной Евсеевой. Как это я раньше не связал? Получается… Чушь! — отверг Вадим логичную догадку. — Заяц прав: обыкновенное совпадение имени и фамилии… Осенью Поляченко отдавал мне досье на нее. Где же оно? — напряг он память. — Дома в кабинете. Где-то в столе. Стоп! Был еще электронный вариант!»

Отставив стакан с виски, он быстро распаковал дорожный кейс, вытащил ноутбук, включил и, дожидаясь загрузки, сделал еще глоток.

«Надо позвонить маме, попросить найти газету. Вдруг мы с Андреем ошиблись, неточно запомнили фамилию», — ухватился он за спасительную мысль.

— Мама, привет, — быстро набрал он номер. — Как ты?

— Все хорошо, сынок. Вот, Катю в гости жду, пирог с вишней испекла. И тебе на завтра останется, — воодушевленно заговорила мать.

— То есть ее у тебя еще нет?

— Пока нет. Но уже едет. Задержалась на работе, вот только что позвонила. А что? Ревнуешь? — шутливо поинтересовалась она.

— Это даже хорошо, что ее нет, — никак не отреагировал Вадим. — Мама, помнишь ту газету… Ну, в которой была статья про отца. Та, последняя… Ты можешь мне ее найти и кое-что зачитать?

— Ой, Вадим! Да зачем тебе это сейчас?

— Надо, мама. Срочно, — стоял он на своем. — Она в зеленой папке, на столе в моей комнате. Та, в которой…

— Да помню я, — вздохнула женщина. — Там, где копии бумаг по экспертизе. Ну хорошо, — нехотя согласилась она.

В трубке послышались шаги, скрип двери, шуршание.

— Нашла.

— Мама, прочти мне имя и фамилию автора, — попросил он и замер.

— Екатерина Евсеева… А что такое, сынок? Что случилось? — забеспокоилась мать.

— Ничего. Это я так… Просто… — потухшим голосом попытался он ее успокоить. — Завтра прилечу. Все, пока.

Положив телефон, Вадим подтянул к себе ноутбук.

«Нет, этого не может быть… Бывают еще и не такие совпадения», — по-прежнему протестовало сознание.

Нужный файл быстро отыскался в архиве. Ладышев терпеть не мог беспорядка не только в вещах, но и в делах.

«Проскурина Екатерина Александровна, в девичестве Евсеева, родилась… в городе Темиртау в семье военного… Училась… окончила… Трудовую деятельность начала студенткой четвертого курса в газете „Городские ведомости“»…

«Нет! Все-таки это ошибка!» — в первые секунды не померил он собственным глазам.

«…в девичестве Евсеева… в газете „Городские ведомости“, — перечитал он.

Кровь прилила к вискам, в голове зашумело. Оттолкнув ноутбук, он резко встал и сделал несколько нервных движений: метнулся к окну, вернулся к бутылке с виски, наполнил стакан, снова метнулся к окну… Наконец, будто споткнувшись, затормозил, опустился в кресло и заглянул в монитор.

„…Окончила с отличием журфак БГУ… была принята на работу в редакцию „ВСЗ“ …вышла замуж за Проскурина Виталия Львовича… продолжает трудиться по настоящее время… в кругу коллег пользуется уважением…“ — перечитал он до конца, подошел к окну и, сложив руки на груди, тупо в него уставился. — Вот почему мы не смогли ее найти… „Городские ведомости“ осенью закрыли, а затем она вышла замуж, сменила фамилию. Почему я сразу не прочел досье Поляченко? Ничего бы не было…» — неожиданно простонал он.

Воспоминания моментально заполонили сознание. Вот его выпускают из изолятора, на крыльце адвокат, пряча глаза, сообщает, что неделю назад умер отец…

 

…Шок… Как же так? Это неправда! Он с ним не попрощался, не успел извиниться, не услышал главных слов, не произнес их сам!

Подъезжает Заяц, на заднем сиденье — заплаканная мама. Это по ее просьбе ничего не сказали сыну. Сегодня девять дней. Они направляются на Московское кладбище. Могила в венках. Моросит мелкий дождь, дождинки смешиваются с бегущими по щекам слезами…

Лишь разбирая архивы отца, Вадим нашел его дневники и понял, как тот его любил, как им гордился, как в него верил. С каждой прочитанной и пропущенной через себя строкой боль все сильнее пронзала сердце.

Скупые слова, написанные размашистым отцовским почерком, говорили о многом. В первую очередь о том, о чем сам он молчал. Сложно сказать, что ему мешало произнести все это вслух: характер, воспитание или же опасение, что похвалой или одобрением помешает сыну в его стремлении всего достичь самому.

Уж в чем-чем, а в этом профессор Ладышев точно ошибался. Вадим не из тех, кому голову кружит любой мало-мальский успех. Скорее, наоборот, ему лишь требовалось знать, что он все делает правильно. И в этом отец мог бы ему помочь. Увы, он не нашел верных слов даже в момент, когда от Вадима все отвернулись.

Инцидент со смертью пациентки после оперативного вмешательства требовал специального разбирательства и особых мер. Это понятно, так что с основными действиями администрации больницы отец был согласен. Но вот с другими — категорически нет. Как и с коллегами сына. Практически все, в том числе научный руководитель, как один, вынесли ему вердикт — обвинили во всех грехах его одного. Как выяснилось позже, под давлением все той же администрации, на которую, в свою очередь, надавил Минздрав.

Но если вина не доказана, как можно травить человека и превращать в изгоя? Нельзя идти против собственной совести, боясь, что на тебя ляжет тень подозрения, чтобы позже не прятать глаза! Это первое. И второе: случай требовал тщательного изучения. На подобных ошибках надо учиться, а не заниматься пустыми отписками: примите наши извинения, виновные наказаны.

Изучив до мелочей историю болезни девушки, ход ведения как основной, так и повторных операций, скупые строки отчета патологоанатомов, Сергей Николаевич пришел к выводу: основной источник инфекции так и не был выявлен. И тогда он встал на защиту не просто сына, а коллеги. Причину надо искать не в действиях хирурга — упустили что-то другое. Вероятнее всего, гинекологию. Но доказать это могла только эксгумация и повторная экспертиза, сделанная высококлассными специалистами. Желательно независимыми экспертами судебной медицины, желательно — из Москвы.

Но Советского Союза уже не существовало, прежние правовые и служебные контакты были разорваны. И тогда Сергею Николаевичу пришлось поступиться собственными принципами и воспользоваться своим положением и дружескими связями в России.

Однако на переписку между ведомствами разных теперь стран требовалось время. И тогда он согласился с адвокатом, что лучше спрятать сына в следственный изолятор — подальше от разъяренных родственников погибшей. Он прекрасно понимал, как это будет истолковано и самим Вадимом, и коллегами, и недругами, которых в научном мире немало. Первым это могло быть воспринято как предательство, вторыми и третьими — как неопровержимое доказательство вины.

Больше записей не было… Они обрывались днем, когда Вадима упрятали в СИЗО. Какие мысли преследовали отца, как болела его душа, можно было только догадываться. И что было дальше, сын узнал со слов мамы и друзей.

Пока профессор занимался организацией повторной экспертизы, под шумиху кое-кто решил, что настал удобный момент сместить его самого. Слишком многим он мешал. В профессии нрава он был бескомпромиссного: закрывал бесперспективные исследования, пустые, высосанные из пальца диссертации, невзирая на заслуги и положение, мог открыто покритиковать коллегу на ученом совете. И если в отношении больных почитал правило «не навреди», то о себе не задумывался никогда. Терпеть не мог закулисных интриг и подковерных игр.

Потому и говорил открыто, что не согласен с выводами патологоанатомов, хотя ему советовали промолчать. Об этом говорил и профессор биологии Василий Андреевич Заяц — друг и сосед по даче. Свою дачу Сергей Николаевич продал, так как срочно понадобились деньги. Приезд комиссии из Москвы никто не собирался оплачивать, а все сбережения съела инфляция. Да и профессорская зарплата давно перестала конкурировать с ценами.

Наконец все подписи были собраны, даже в тех инстанциях, где бумаги застревали порой без объяснения причин. Недруги любыми путями старались воспрепятствовать приезду комиссии из другого государства. А когда поняли, что не получится, не дожидаясь результатов экспертизы, решили нанести моральный удар.

В тот день, когда из Москвы выехала бригада криминалистов, в газете «Городские ведомости» вышла статья, направленная в первую очередь против самого Сергея Николаевича.

…Хоронили профессора и проводили эксгумацию в один и тот же день. Выводов комиссии никто не оспаривал — слишком многим пришлось бы признать свою ошибку. Извиняться тоже никто не думал. Да и перед кем? Старшего Ладышева уже не было в живых, ну а его сын… О нем побыстрее постарались забыть. Да и строптивый Заяц, единственный, кто не очернил в объяснительной действий хирурга, перевелся в другую больницу.

Так что дело быстренько сдали в архив…

 

«…Катя… Неужели это была Катя? — продолжало протестовать сознание. — Как же так получается? Спустя годы я полюбил виновницу в смерти своего отца?.. Нет!!!» — в сердцах Вадим стукнул кулаком по столику.

Тот зашатался, бутылка виски накренилась, с тупым ударом грохнулась на ковровое покрытие, из-под неплотно закрытой пробки стала сочиться буроватая жидкость.

Подхватив бутылку, Вадим несколько секунд подержал ее в руке, затем провернул резьбу и глотнул прямо из горла. Раз, второй, третий…

Сколько было на часах, когда вторая пустая бутылка оказалась на ковровом покрытии, его не интересовало. Время для него остановилось несколько часов назад. Идентифицировав мутным взглядом кровать, он с трудом встал с кресла, сделал несколько неуверенных шагов и как подкошенный свалился поверх покрывала…

 

— …Неужели не нравится? — расстроилась Нина Георгиевна, заметив, как гостья мучит взглядом кусок пирога на тарелке. — По рецепту еще моей бабушки испечен.

— Что вы, очень аппетитный на вид, и запах изумительный, — сделав над собой усилие, Катя улыбнулась, демонстративно взяла кусочек и положила в рот. — Только поздно уже, есть совершенно не хочется.

И она не лукавила. Несмотря на то что за день во рту не было ни крошки, голода она не ощущала. Полная остановка всех жизнеобеспечивающих процессов, Даже этот крохотный кусочек долго не удавалось разжевать и проглотить.

— Что-то ты плохо выглядишь, Катенька, — забеспокоилась Нина Георгиевна. — Случайно не заболела?

— Нет-нет, не волнуйтесь. Дело в том… что я уже поужинала. С Ариной Ивановной в Ждановичах, — соврала она и опустила глаза.

— А отец? Уехал куда?

— Отец в больнице… Ой, только не волнуйтесь, — спохватилась Катя. — У него сердечный приступ, но уже гораздо лучше. Арина Ивановна — сама доктор. Нам везет на знакомство с докторами, — попыталась она улыбнуться.

— А Вадим знает?

— Да, конечно. Он… Как бы правильно сказать: он в курсе и контролирует ситуацию.

— Это хорошо, это правильно. Теперь мне понятно, почему он решил завтра прилететь. Переживает: не чужой человек.

— Он вам давно звонил? — Кате почему-то до сих пор не было звонка из Франкфурта.

— Да, с полчаса назад. Попросил найти одну газету.

— Какую? — напряглась она.

— Не помню, рассказывала я тебе или нет… — замялась Пина Георгиевна.

— Я знаю, почему он ушел из медицины, — тихо заметила Катя.

— Да. Грустная история… Вадим мог стать великолепным врачом, — сокрушенно вздохнула женщина. — Сергей Николаевич не раз отмечал, что у сына твердая рука. Он в него верил. А уж кто-кто, как не он, знал толк в подающих надежды хирургах! Да, видно, не судьба.

— И что за газета? — напомнила Катя.

— Ах, газета… Была такая в 90-х — «Городские ведомости». Хотя в полном смысле ее и газетой сложно назвать: реклама, объявления, какие-то перепечатки полезных советов, кулинарных рецептов. Слухи всякие, пара-тройка статеек на злободневную тему. Ну, тебе это знакомо. Тогда много разных газет пооткрывалось.

— Да, знакомо, — кивнула гостья.

— Вот однажды там и появилась статья о профессоре Ладышеве… Мерзкий пасквиль. Пересказывать не хочется. Да и тяжело.

— Если она у вас есть, можно я сама прочту? — подняла она взгляд.

— Ой, стоит ли на ночь глядя? — засомневалась Нина Георгиевна.

— Стоит. Мне это нужно, — твердо произнесла Катя. — Пожалуйста.

— Ну хорошо, — сдалась хозяйка, вышла из кухни и через пару минут вернулась с газетой в руках. — Поначалу Вадим пытался разыскать журналистку, которая ее написала. Не получилось… Много лет прошло, я думала, что он забыл. А сегодня отчего-то вспомнил. Наверное, болезнь твоего отца что-то всколыхнула в памяти.

— Наверное, — согласилась Катя. — А почему все считают, что именно эта статья погубила Сергея Николаевича? — встрепенулась она в какой-то надежде. — Как она к нему попала? Ведь вы сами сказали — газетенка.

— А вот до сих пор и неясно, кто ее прямо на профессорский стол положил. Секретарша тогда была в отпуске… Скорее всего, он и понятия не имел о таком издании. В 90-х мы вообще перестали читать газеты: одна шелуха, на которую не хотелось тратить время. А Сергей Николаевич, при всей его педантичности, мог быть рассеянным. Особенно если готовился к чему-то серьезному. К операции, например. Мог не закрыть дверь кабинета. Он и квартиру иногда забывал запереть. Видимо, в его отсутствие кто-то и зашел в кабинет…

Катя слушала Нину Георгиевну и не могла оторвать взгляд от газеты. Она сразу ее узнала. В памяти второй раз за день промелькнули три небольшие комнаты редакции, в которых ютились журналисты, бухгалтерия и отдел, куда люди приходили давать объявления. Бурлящий ритм, броуновское движение, стрекот пишущих машинок, так как компьютеры тогда только начали появляться. Шум, гам, смех, веселье.

Внезапно картинка перескочила вперед, и возник образ убитой горем Марии Ивановны. Накануне похоронила племянницу. В тот день в редакции даже разговаривали шепотом, сочувствовали. Затем был звонок неизвестной женщины, встреча, желание хоть как-то помочь коллеге.

Моментально вспомнилось все, шаг за шагом: и то, как ночью строчила на машинке статью, как наутро, мучимая сомнениями, пыталась связаться с кем-нибудь из Ладышевых. Главный редактор похвалил за злободневную тему, практически ничего не урезав, поставил материал в ближайший номер.

В день выхода статьи она, окрыленная успехом, познакомилась с Виталиком, а вечером отправилась с ним на первое свидание…

— Можно, я прочту? — нетерпеливо попросила Катя и, не дожидаясь согласия, подтянула к себе газету.

«КЛЯТВА ГИППОКРАТА И БЕСПРЕДЕЛ ПРОФЕССОРСКОЙ СОВЕСТИ» — скользнула она взглядом по заголовку.

В голове тут же зашумело, закружилось, буквы перед глазами стали расплываться…

— Ну вот, побледнела. Зря я тебе ее дала, — забеспокоилась Нина Георгиевна.

— Нет-нет. Все хорошо, — успокоила гостья. — День тяжелый выдался, мало спала. Я дочитаю, — впилась она глазами в текст.

Времени это заняло немного. Почти ничего. Во всяком случае, ей так показалось. Можно было вообще не читать. Память услужливо достала из своих глубин количество абзацев, слов, знаков. Даже то, сколько на самом деле ей тогда заплатили. Хватило, чтобы посидеть с девчонками в кафешке: съесть по мороженому и выпить кофе.

«…Екатерина Евсеева», — прочитала она подпись и тупо застыла над газетной страницей.

— Спасибо, — выдавила она и отодвинула газету.

— Катенька, с тобой все в порядке? — наблюдая за ее лицом, с тревогой спросила женщина.

— Все хорошо, не волнуйтесь… Нина Георгиевна, а помните, когда при первой нашей встрече вы рассказали мне историю вашего знакомства с Сергеем Николаевичем?

— Да, конечно, помню, — обрадовалась новой теме хозяйка. — Ты еще сказала, что об этом можно написать…

— Нужно! Нина Георгиевна, вы не будете возражать, если я снова включу диктофон и задам вам еще несколько вопросов?

— Нет, конечно. Вот только стоит ли это делать в столь поздний час? Ты и без того такая уставшая. Давай с утречка поговорим.

— Нет, сейчас. Если только вы не устали.

— Я? Нисколько! Включай свой диктофон и задавай вопросы, — повеселела женщина.

— Они будут не совсем простые, — опустила взгляд гостья. — Касательно этой статьи, — показала она взглядом на газету. — Но это важно.

— Ну, если важно… — развела руками Нина Георгиевна.

Разыскав в сумке диктофон, Катя довольно быстро нашла окончание записи предыдущего разговора.

«…Все вроде были счастливы. Вот только в погоне за карьерой мы совершенно забыли о сыне. Но это совсем другая история», — дала она прослушать женщине.

Тут же нажала «запись»:

— То есть как это вы забыли о сыне?

— Ну, не то чтобы забыли. Мы, конечно, о нем постоянно помнили, мы его любили, гордились его успехами. Но мы его не растили, вот в чем беда. Не понимали, что ему, окруженному любовью бабушки и дедушки, больше всего на свете хотелось, чтобы рядом были папа с мамой. Духовная связь между детьми и родителями не передается стенами, она воспитывается каждый день, начиная с дня рождения.

— И когда же вы это поняли?

— Когда умерли мои родители и мы стали жить вместе. Сыну тогда исполнилось четырнадцать. Он был сложившейся личностью.

— Так рано?

— Вот и нам казалось, что рано. Во мне вдруг проснулся материнский инстинкт, я стала всячески его опекать. Не желала понимать, что мальчик давно вырос. Сергей Николаевич, наоборот, повел себя иначе: ждал, что сын придет к нему сам, поделится своими проблемами. Такая мужская выжидательная позиция. А в результате все страдали поодиночке.

— Неужели это нельзя было исправить?

— Одноименные заряды отталкиваются, это еще в школе проходят. А сын — копия своего отца не только внешне, но и внутренне. Способность скрывать свои чувства передалась ему от рождения. Знаю одно: если он, как когда-то его отец, кому-либо признается в любви — это будет всерьез и надолго. Если не навсегда.

Когда сын заявил, что будущей профессией выбрал медицину, в частности хирургию, Сергей Николаевич очень обрадовался. Ночь не спал. Постоянно интересовался через друзей-знакомых его успехами, гордился… Увы, тайно. Сын по-прежнему ни о чем не догадывался. Хотя я, со своей стороны, как могла пыталась их сблизить.

— Например?

— Устраивала семейные ужины. За вечерним чаепитием иногда получалось нащупать общую нить разговора. Правда, чаще всего это касалось вопросов медицины, из серии ученик — учитель. А мне хотелось, чтобы они просто сказали друг другу: я тебя ценю, уважаю, люблю. Но увы! Разделявшая их пропасть никак не хотела сужаться. Скорее, наоборот. А однажды сын заявил, что не желает больше находиться в тени отца, а потому переходит на мою девичью фамилию.

— И что Сергей Николаевич?

— Переживал. Но скрывал. С одной стороны, он понимал его поступок и в душе был солидарен. С другой — Вадим единственный сын, продолжатель фамилии Ладышевых. Чисто по-мужски ему, конечно, было обидно.

Позже сын вернул себе фамилию. Жаль, о том, как его любил отец, он узнал лишь после его смерти.

— Простите, а как он умер?

— В рабочем кабинете, после того как прочитал статью о себе, в которой говорилось, что он, не гнушаясь никакими методами, пытается выгородить сына, по вине которого умерла больная. Это было неправдой. Он не собирался никого выгораживать, он хотел разобраться. Более того, он никогда никого не выгораживал. Сам всегда признавал свои ошибки и других учил признавать. Порой жестко. При этом не терпел несправедливости, непрофессионализма, лжи, лицемерия. У него было много друзей, учеников, последователей. Но и врагов тоже хватало. Я уверена, что именно они воспользовались ситуацией и опубликовали эту оскорбительную статью. Уж не знаю, сколько они заплатили той журналистке, но мне ее жаль.

— А вы могли бы ее простить? Столько лет прошло… Вдруг ее использовали? Вдруг она до сих пор не догадывается, что сотворила?

— Не знаю. Я уже говорила, что Сергей Николаевич терпеть не мог непрофессионализма. И если у нее есть хоть капля совести, я бы посоветовала ей извиниться, опубликовать опровержение. Или же оставить журналистику. Однажды посеяв горе, только горе и пожнешь. В самый неподходящий момент жизнь ее обязательно накажет.

— За что?

— За то, что медицина лишилась двух замечательных хирургов — отца и сына. Один умер, второй так и не нашел сил вернуться в профессию, так и не простил себе смерти отца…

 

Дослушав фразу, Катя отключила диктофон и задумалась.

— Спасибо, Нина Георгиевна… — пробормотала она. — Не могли бы вы дать мне несколько снимков из семейного архива? Я обязательно верну!

— Ну конечно, — согласилась та и вышла из кухни.

В это время, мысленно извинившись, Катя незаметно сложила газету и спрятала в сумочку.

— Вот, выбирай, — хозяйка положила перед ней несколько альбомов.

— Мне нужны три-четыре фотографии. Я даже помню, какие, — Катя пролистала альбомы. — Вот эту… эту… и эту. Можно?

— Пожалуйста. А теперь пойдем спать?

— Извините, но… мне пора домой, — быстро начала она собирать вещи. — Понимаете, я обещала, что буду ночевать на Сторожевке.

— Нет и нет! Ты останешься здесь, я уже тебе постелила, — попыталась она остановить гостью. — Я сама объясню Вадиму.

— Нина Георгиевна, пожалуйста, — с мольбой в голосе перебила ее Катя. — Мне пора домой. Простите…

Не дожидаясь ответа, она подхватилась с места и направилась в прихожую.

— Катенька, у тебя точно все в порядке? — вновь забеспокоилась хозяйка. — Ночь на дворе, куда же ты? — предприняла она последнюю попытку. — Если что случится, что я скажу Вадиму?

— Не волнуйтесь, — застегивая шубу, упавшим голосом почти прошептала та. — Хуже того, что уже случилось, ничего не случится.

— О чем ты? О чем ты, Катенька?

— Простите меня, — опустив глаза, тихо повинилась Катя. — Простите, если сможете…

— Господи, да что случилось-то? — всплеснула руками Нина Георгиевна.

— Пришел счет из прошлой жизни, — пробормотала та в ответ. — Простите. Не волнуйтесь. Теперь все будет хорошо, все будет правильно. Спокойной ночи!

Не помня себя, Катя доехала до Сторожевки, открыла квартиру, разулась, прошла на кухню, выпила стакан воды и присела за стол.

В голове не было ни единой мысли. Полная прострация и отупение.

«Что же я хотела? — обвела она отсутствующим взглядом кухню, затем гостиную. — Вадим так и не позвонил. Значит… Ему тоже все стало известно. И ему так же, как и мне, нечего сказать… Сказка закончилась. Пора собирать вещи. Везет же мне: третий переезд за три месяца», — горько усмехнулась она.

Сборы заняли довольно много времени. Катя сразу решила, что в квартире ничего не должно напоминать о ней хозяину. Но она даже не представляла, сколько разных мелочей поселилось здесь вместе с ней! К счастью, в гардеробной обнаружились пресловутые баулы, которые уже не раз ей послужили.

Около двух часов ночи она в последний раз обошла комнаты, поставила на место стул на кухне, погасила свет и остановилась у окна, за которым открывалась панорама запорошенного снегом спящего города.

«Вадиму нравится этот вид. И я к нему успела привыкнуть. В последний раз… — вдруг пронзило ее, к горлу подступил тугой комок. — Однако слезами горю не помочь, — судорожно вздохнула она. — Как быть с ключами? Оставить консьержу? Как раз Иван Иванович дежурит… Ах да! Едва не забыла! Надо забрать ноутбук!»

Включив свет в кабинете, она прошла к рабочему столу, закрыла программы, файлы. Неожиданно экран замигал и попросил не выключать компьютер, пока не загрузятся все обновления. Пришлось ждать. От нечего делать она стала поочередно выдвигать ящики и разглядывать их содержимое: вдруг завалялось что-то из ее вещей? Любительница порядка, Галина Петровна запросто могла спрятать туда что-нибудь со стола.

Так и есть: старая флэшка, ручка, файлы с распечатками. Внезапно ее взгляд зацепился за нечто весьма любопытное.

«Проскурина Екатерина Александровна, девичья фамилия Евсеева… — прочитала она. — Трудовую деятельность начала студенткой четвертого курса в газете „Городские ведомости“»…

Вытащив два распечатанных листа и ничего не понимая, она быстро пробежала глазами сухие строки.

Кровь прилила к вискам, в голове зашумело.

«Так, значит, он все знал?! Нет, этого не может быть! Это как-то не укладывается в голове… Он не способен на такую месть! Он так не мог… — перехватило у нее дыхание. — Боже мой! А ведь теперь становится понятной его настойчивость принять меня на работу, обаять, привязать к себе. И все перемены в настроении понятны: такое не каждый сможет выдержать… Как же так, Вадим? Ведь я успела тебя полюбить! Как же мне теперь со всем этим жить?» — хлынул из глаз поток слез.