Джоди Пиколт Девятнадцать минут 14 страницаОна сбивчиво рассказывала ей о том, что Фридл унаследовала дом в Граце, и как Хаса не может без нее обойтись. Потом она рассказала о старике с отвратительной ринофимой, о том, как ее стошнило, и как Хаса с пониманием отнесся к этому. - Утром он собирается оперировать, Марион. Это уже слишком для меня. - Вы избалованная девочка, Азиадэ. Нежный цветок из гарема. Выйдя замуж, я прошла курсы и стала его медсестрой. Я даже думаю, что роль медсестры удалась мне лучше, чем роль жены. После развода Хаса жаловался, что не может найти себе подходящую сестру. Так вот, с полипами все очень просто. Нужно просто после каждого разреза наклонять голову больного вперед. Вы должны заранее подготовить кольцевидный нож Бекмана с готтштейнским крючком. Затем вы должны передать Хасе полицер для продувания. Все очень просто, понимаете? - Нет, - сказала Азиадэ, - я ничего не понимаю. - Она сидела рядом с ней, беспомощная и расстроенная. - Я восхищаюсь вами, Марион, Вы все можете. Я не смогу всего этого запомнить. Я действительно просто избалованная девочка. Марион смотрела на нее немного свысока и улыбнулась. Когда Азиадэ вернулась домой, Хаса сидел в приемной и перелистывал какой-то старый журнал. - Хаса, не переживай за завтрашний день, - тихо сказала Азиадэ, - я подготовилась. Сначала я подам тебе полицер, а затем нож Готтштейна с бекманским крючком. - Абсолютно неверно, - рассмеялся Хаса, – все, как раз наоборот. Но я сам уже обо всем позаботился. Курц пришлет мне завтра опытную медсестру. Он действительно надежный друг. Пойдем вечером в кино? Не переживай, ты же не виновата, что не можешь справиться с этой работой. Хотя тогда, у дервиша, ты хорошо держалась. Хаса говорил смущенно и смотрел в сторону. Ему было очень жаль, что Азиадэ не могла видеть ринофиму и путала инструменты. - Да, дервиш... - На секунду глаза Азиадэ загорелись. Хаса снова стал великим волшебником, властелином над жизнью и смертью, который смог спасти даже святого человека. - Дервиш, – повторила она, и ее голос стал холодным, – с дервишем все было по-другому, Хаса. Дервиш был святым человеком, которому я должна была помочь. А здесь старик с отвратительными язвами. Мне надо переодеться, Хаса. Хаса грустно кивнул. Азиадэ пошла в гардеробную, присела с застывшим лицом на низкий табурет и устало провела рукой по лбу. Ей было очень неприятно играть роль избалованной девочки, неспособной помочь своему мужу. Было совсем непросто сделать так, чтобы тебя стошнило, вместо того, чтобы протянуть мужу нужный инструмент и увидеть признательную улыбку на его лице. Марион наверняка считает ее сумасшедшей, но это не имеет никакого значения. Цель была определена. Азиадэ откинула голову и улыбнулась. Она сделает все для того, чтобы Хаса не страдал из-за нее. Она закрыла глаза, сложила ладони, и губы ее зашевелились. Если бы сейчас вошел Хаса, он застал бы ее молящейся.
Наступил следующий день. Азиадэ задумчиво ходила по комнате. В половине десятого явилась новая медсестра, толстая женщина в белом колпаке. Хаса проводил ее в операционную. Азиадэ проскользнула за ними и напряженно прислушивалась. - Это ерунда, мелочь, – сказал Хаса, – аденоидные разрастания у молодой женщины. Очень простой раушнаркоз. Потом обычная резекция левой перегородки у одной актрисы. С инъекцией. Вы же разбираетесь в этом, не так ли, сестра? - Конечно, я разбираюсь в этом, господин доктор, - ответила сестра низким голосом. Было десять часов. Пришла пациентка. Азиадэ украдкой посмотрела в комнату. Стройную блондинку сопровождала, по всей видимости, ее мать. - Вы абсолютно ничего не почувствуете, – услышала Азиадэ голос Хасы. - Вы будете спать. Больная что-то тихо сказала. Азиадэ прошла в гостиную и стала прислушиваться. - Садитесь...так...Маску, сестра! Считайте: один...два....три... Голос Хасы становился все тише. Потом зазвенели инструменты. - Она спит,- сказала сестра. Азиадэ продолжала прислушиваться. Проходили минуты. Неожиданно раздался душераздирающий крик, а вслед за ним громкое рыдание. Азиадэ вздрогнула. Хаса отодвинул стул. Рыдания не прекращались. Хаса, в бешенстве ворвался в гостиную. - Пошли за льдом, Азиадэ. Больная должна глотать лед, она слишком рано проснулась. Сестра дала слишком мало наркоза. Ничего страшного не случилось, но так не должно быть. Азиадэ кивнула. Она сама побежала за льдом и помогала больной глотать его. Той было всего восемнадцать лет, и к такой боли она не была готова. Она испуганно смотрела на Азиадэ, не подозревая, что была таинственным образом вовлечена в сказочный хоровод судьбы. Коренастая медсестра приводила в порядок комнату. В металлическом стерилизаторе кипятились инструменты. - Вы понимаете, сестра, резекция левой перегородки. Вы должны будете ударить молотком. Вы же умеете это? - Конечно, умею, господин доктор. Раздался звонок в дверь, и Азиадэ сама пошла открывать. Темноволосая актриса была одета в норковую шубку. Азиадэ провела ее в приемную. Из операционной доносился приглушенный шепот, по-видимому, еще не все было готово. - Вы фрау Хаса?- еле слышно спросила актриса, нервно теребя в руках старый журнал. - Ваш муж будет оперировать мой нос. Нет, к сожалению, не полипы. Это было бы ерундой. Одной моей подружке, ваш муж удалял полипы. Она осталась им очень довольна, ничего не почувствовала. А у меня что-то с переносицей, это мешает мне говорить. Она умолкла. Было уже четверть первого. Из операционной все еще доносилось перешептывание. - Я уверена, что мой муж все сделает, как надо, - сказала Азиадэ. Ей стало жаль актрису. - Надеюсь, - она боязливо смотрела перед собой. – Только почему они так долго? Ваш муж сказал ровно в двенадцать. Я пришла одна. Он сказал, что я смогу сразу пойти домой. - Да, конечно, - кивнула Азиадэ. Дверь в операционную открылась. Появился Хаса с медсестрой. Азиадэ почувствовала угрызения совести, как будто она была в ответе за судьбу актрисы. Она тихо дернула Хасу за рукав. - Хаса, - сказала она – мне кажется, на эту сестру нельзя полагаться. Можно я тоже пойду, Хаса? Может, я смогу чем-нибудь помочь. Я обещаю, что не потеряю сознание. Хаса кивнул. Азиадэ набросила белый халат. Актриса села в операционное кресло, слегка отклонив голову назад. Ее тонкие ноздри дрожали. Хаса сел перед ней. Свет рефлектора падал на лицо больной. - Мне же не будет больно, правда? - спросила она - Нет, вы ничего не почувствуете. Он положил руку ей на лоб. Большим пальцем он приподнял кончик носа. Лицо актрисы исказилось от боли. Азиадэ стояла рядом. Она смотрела, как медсестра протянула шприц и подумала о дервише, который когда-то вот так же сидел перед Хасой, и которому ее муж спас жизнь. Хаса работал молча и спокойно. Актриса сидела неподвижно с дрожащими губами. - Так, резец, пожалуйста. Сестра подала резец. Азиадэ стояла с открытым ртом. В руках медсестры сверкнул молоточек. - Сейчас, сестра, – сказал Хаса, и она ударила молотком по резцу. - А-а, – вскрикнула больная и отвернулась. В глазах ее отразилась ужасная боль. Хаса поднял голову. Его лицо покраснело от ярости. - Что же вы делаете сестра, Вы же не попали! Молоток ударил снова. -А-а-а! - Голова актрисы была полностью запрокинута назад. Глаза ее наполнились слезами. Она схватила руку Хасы. - Довольно, доктор, - прошептала она, – я больше не могу. Хаса стиснул зубы. Пот стекал по его лбу. - Вы опять не попали, – прошипел Хаса. Азиадэ обхватила голову больной и склонилась над ней. - Сейчас все кончится, - прошептала она, – потерпите еще немного. Сидите спокойно. Она поцеловала актрису в лоб, потом встала за стулом и обхватила руками ее голову. Наконец, с третьего раза молоток попал по резцу. Слезы текли по лицу больной. - Все, марлю. Хаса встал. Лицо его было красным. «Прямо, как в деревенской амбулатории», - огорченно подумал он. Актриса плакала. Азиадэ сидела возле нее, стараясь утешить. - Вы должны некоторое время остаться здесь, чтобы прийти в себя. Может быть, в гостиной? Он был очень смущен и протянул бедной женщине таблетку, а Азиадэ проводила ее на диван. - Это было ужасно, доктор, - прошептала актриса, - хотя бы успешно? - Все в полном порядке, – ответил Хаса, возмущенный тем, что кто-то усомнился в его способностях. Потом он вернулся в операционную. - Вам надо работать у ветеринара, – сказал он медсестре, - но я думаю, что тогда общество по защите зверей будет протестовать против этого. Толстушка обиженно собирала свои вещи. - Ваши пациенты просто строят из себя, господин доктор. Могла бы немного и потерпеть Она ушла с высоко поднятой головой. В гостиной на диване спала актриса с опухшими от слез глазами. Азиадэ отвела Хасу в спальню. - Мой господин и повелитель, так не может дальше продолжаться, - сказала она торжественно и серьезно. - Ты же растеряешь всех своих пациентов, если не найдешь приличную сестру. - Я обязательно найду кого-нибудь, - пробурчал он. - Вена большой город и это всего лишь вопрос времени. Просто все профессиональные ассистентки уже заняты, а я пока буду оперировать в клинике. - Хаса, - возбужденно начала Азиадэ, – ты не можешь ждать, а я не хочу нести ответственность за страдания больных. Нет, Хаса. Я слишком тебя люблю, и со своей стороны, готова на любую жертву. Ты должен думать о больных, которые нуждаются в тебе. Наши личные переживания не должны играть здесь никакой роли. Она стояла перед ним, и лицо ее было полно решимости. - Что ты имеешь в виду, малыш? – Хаса вопросительно посмотрел на нее. - Хаса, – сказала она, – я позвоню Марион. Ты же привык работать с ней. Бедняжка Марион будет только рада нам помочь. Долг подсказывает мне, что я должна так поступить. У нас такой крепкий брак, что нам нечего бояться Марион. И не дожидаясь его ответа, она бросилась к телефону и набрала номер Марион. Через несколько минут она вернулась. У нее слегка кружилась голова. - Марион придет к четырем часам, к вечернему приему. Она сказала, что с удовольствием возьмет часть своих прежних обязанностей. Она замолчала, слегка наклонив голову, и с покорностью смотрела на Хасу. Ее устами говорила древняя Азия. Но Хаса этого не замечал. Он подошел, обнял ее голову, и глядя в ее покрасневшее лицо, сказал: - Азиадэ, ты почти святая. Азиадэ молчала, ей было очень стыдно. Марион пришла в четыре. Она набросила белый халат. Ее прекрасное лицо выражало легкое смущение. - Алекс, – сказала она, – я рада тебе помочь. Временно, конечно, пока ты не найдешь то, что тебе нужно. Ты увидишь, я еще ничего не забыла. Она прошла через квартиру и остановилась перед дверями операционной. Удивительно, с какой силой колотилось ее сердце. Уже темнело, когда Азиадэ нервными шагами вошла в кафе, напевая турецкую песенку. Доктор Курц направился ей навстречу. - Надеюсь ваш супруг остался доволен моей протеже? - Он уже выгнал эту особу. Я нашла для него кое-кого получше. - Она помолчала и насмешливо посмотрела на Курца: - Марион согласилась помочь ему, пока он не найдет себе новой сестры. Она с улыбкой на лице прошла дальше и села одна за столиком у окна. Курц вернулся к столику, за которым сидели врачи. Она увидела, как головы врачей склонились, как колосья на ветру и угадала причину их удивленного перешептывания. Головы врачей продолжали качаться, как у китайских болванчиков. Хирург Матес поднялся из-за столика, подошел к Азиадэ и поклонился ей. Волосы его были седыми, черты лица - мелкими. Он присел и внимательно посмотрел на нее. - Простите меня, – сказал он, – это конечно не мое дело, но вы играете с огнем, Азиадэ. Вы просто загадка для меня. Нельзя намеренно толкать людей на грех, а в данном случае этого не избежать. Вы слишком доверяете Марион или очень уверены в себе. Нельзя так играть со своим счастьем. Вы пригреваете змею на груди. Азиадэ откинулась к стене, подняла голову и прикрыла глаза. Ее лицо было мягким и спокойным. Она едва слышно смеялась, так что дрожало только горло. - Вы хороший человек, доктор Матес. Это все потому, что вы собираете китайскую литературу и на Гшнас переодеваетесь в Ли Тай-Пея. Я вам очень благодарна. Марион несчастная женщина, которой я хочу помочь. Она - моя подруга. Дружба – это же святое, не правда ли, доктор Матес? Нет, мой муж мне не изменит. Я в этом уверена. Она замолчала. Ее лицо стало вдруг серьезным. Она посмотрела в большое окно кафе. С неба падали белые хлопья. Ветви деревьев под тяжестью снега в приветствии склонялись перед окном. Она протерла перчаткой стекло. Белая улица становилась все шире. Снег незаметно переходил в песок. Перед глазами уже возникла серая и однообразная пустыня. С земли поднимался аромат раскаленного песка, и верблюды шли издалека, медленно покачивая головами. Она посмотрела на часы. Что-то сегодня прием у Хасы затянулся.
Глава 27
Ранним утром зазвонил телефон. - Мерхаба, Ханум-Эфенди - Добрый день, любезная фрау, - произнес голос по-турецки. Азиадэ сразу проснулась. - Мерхаба, Хазретинис - Добрый день, Ваше высочество. Она присела в кровати. Хаса повернулся к ней и изумленно слушал ее чирикание. - Мой дом уже возведен, ханум? - Почти. Недостает всего лишь нескольких камней. А вы посетили могилу святого Абдессалама? - Разумеется, и привез для вас освященные четки. Я попрощался с пустыней. Прощание было очень волнующим. Когда я увижу вас? Азиадэ прикрыла трубку рукой. - Хаса, – сказала она, – это те самые двое моих земляков, на которых я этим летом наехала. Одного из них ты знаешь. Они снова здесь и хотят со мной встретиться. - Ну пригласи их на ужин, - равнодушно ответил Хаса. – Или договорись с ними о встрече в замке. Азиадэ кивнула и убрала руку с трубки. - Ваше высочество,– защебетала она, – во дворце монархов этой страны сегодня состоится собрание мудрецов. Приходите туда. Мне бы хотелось приветствовать вас в стенах дворца. Она положила трубку. Хаса вскочил с кровати и быстро оделся. - Я хочу еще немного поспать, Хаса, - сказала Азиадэ, - я так устала.... Она закрыла глаза и, слушая удаляющиеся шаги Хасы, неподвижно лежала в постели, сложив руки поверх одеяла. Слабый свет зимнего солнца падал ей на лицо. Веки ее дрожали. Так значит уже пора. Джон вернулся из пустыни, а она пока не знает, готов их дом или нет. Азиадэ открыла глаза. В спальне было пусто. Казалось, все предметы в комнате медленно исчезали, растворяясь в воздухе. Солнечный луч преломился в зеркале, сделав воздух видимым, почти осязаемым и многоцветным. Азиадэ поднялась, сунула ноги в домашние туфли и долго сидела на краю кровати, ощущая дрожь в руках. Она боялась поднять голову и осмотреться. Комната, шкафы, столы, стулья давили на нее. Лакированная мебель смотрела на нее подозрительно и отчужденно. Она подошла к шкафу. Полированные полки внушали ей непонятный ужас. Быстрым движением руки, она распахнула дверцу. Из шкафа на нее смотрела темная, холодная пустота. Платья висели в ряд одно за другим, как солдаты на параде. Азиадэ прикоснулась к ярким тканям. Каждое из этих платьев однажды облегало ее тело, каждое из них несет в себе частицу ее самой. Безмолвными стражами выстроились они вдоль дороги ее жизни. Здесь, под этим куском шелка билось ее сердце, когда она с Хасой ехала на Штольпхензее, и он купил ей купальник. Летнее вечернее платье хранило воспоминания о «пятичасовом чае» на Земеринге, об аварии и о незнакомых мужчинах, которым она швырнула в лицо разорванные доллары. В кажущейся беспорядочной пестроте платьев Азиадэ читала историю своей жизни. Синий костюм, который она надевала в Сараево, еще хранил в своих складках аромат Востока. Рядом – яркий, весь помятый – висел цыганский костюм с Гшнаса. А совсем впереди - нетронутое, девственное – белое шелковое вечернее платье с открытой спиной, без рукав, предназначенное для роскошных залов Хофбурга. Азиадэ отодвинула платье в сторону. Это был костюм, приготовленный для битвы, но к атаке еще не протрубили. Взгляд ее упал на скромный темный костюм, висевший в дальнем углу. Она нежно погладила его простую ткань. Этот костюм был на ней, когда она проводила долгие часы в библиотеке, разгадывая таинства незнакомых звуков, а Хаса сидел в машине за углом и ждал ее. Азиадэ сунула руку в нагрудный карман костюма и с изумлением вытащила оттуда скомканный клочок бумаги. Она развернула этот давно забытый клочок и прочитала: «Все, что дается тебе, приходит и уходит, остаются лишь блаженные знания. Все, сущее в мире исчезает и заканчивается. Остается только написанное, остальное утекает». Она вдруг покраснела, вспомнив тихую библиотеку и волнение девушки, раскрывшей «Блаженные знания» и пытающейся в витиеватых линиях древних письмен разгадать тайну своей жизни. Она бережно спрятала записку обратно. Неужели это она и была той самой взволнованной девушкой. Ей вспомнилось древнее персидское изречение. Она закрыла шкаф и пошла в ванную, но слова продолжали звучать у нее в ушах: и когда она принимала ванну, и в гардеробной, и у трюмо, и во время завтрака. - Только змеи сбрасывают свою шкуру, с тем, чтобы душа, старея, расцветала. Мы люди, не похожи на змей. Мы сбрасываем душу и сохраняем шкуру, - грустно и рассеянно произнесла она. Часы скользили, словно жемчужины четок между пальцев. В половине второго пришел Хаса. Он принес с собой орхидеи, похожие на ползучих змей. - Для сегодняшнего вечера, – сказал он, протягивая цветы Азиадэ. Они сели обедать. Хаса ел суп и говорил о спинке косули в сливочном соусе и об Италии, куда он собирался съездить с Азиадэ в начале года. - Это будет прекрасно, - сказал он и Азиадэ кивнула. - Да будет очень хорошо. Вдруг Хаса отложил ложку. - Ты рада встрече с земляками на балу? Азиадэ подняла глаза. У Хасы было подозрительно невинное лицо. - Конечно, Хаса, очень! - Я уже все знаю, - улыбнулся Хаса, – ты будешь весь вечер болтать по-турецки, а я не буду ничего понимать и буду чувствовать себя одиноко. - Он говорил, пряча взгляд. - Я только хотел сказать... эти праздники такие официальные. Если ты хочешь быть со своими турками, что же делать мне? Кстати, Курц тоже будет там. Ты не будешь против, если он, гм… ну, если он приведет с собой Марион? Конечно, если только ты не против. Хаса говорил быстро, не отводя глаз от потолка, и не знал, что покраснел. - Ну конечно же, Хаса. Бедняжка Марион! У нее в жизни так мало хорошего. Пусть приходит с Курцем. Азиадэ смотрела в окно, а в ушах звучал сигнал к атаке. Наступил вечер. Огромный фасад замка сиял в свете прожекторов. Мускулы каменных титанов на фасаде купались в ярком свете. Торжественно и гордо смотрел замок со своей, залитой светом, площади. Это был видавший виды, древний замок. В его залах когда-то вершились судьбы целых стран, народов, поколений. Тени прошлого спускались по его ступеням. Дворец видел пышные праздники, многолюдные приемы и тайные заседания кабинета. Его зеркала хранили отражения принцев и придворных. Настоящее было ему незнакомо, он безразлично смотрел на лакированные ворота, ведущие к парадному входу, на людей на площади, которые устремили свои взгляды вверх. Он ничему не удивлялся, ни о чем не думал. Дворец мечтал. И в его мечтаниях всплывали сокровенные тайны, судьбы и деяния. События разворачивались медленными волнами, будто в сказочном волшебном хороводе. Скучающий замок над площадью равнодушно взглянул на Марион, закутанную в меха, которая шла рядом с Курцем; с тем же безразличием принял он Азиадэ с Хасой, двух незнакомцев во фраках, чуждый мир, распростертый у его ног и тянущийся к нему. По широким парадным лестницам поднимались гости. Лакеи в старинных одеждах, стояли на ступенях с каменными и грустными выражениями лица. В мраморных фойе прогуливались кутилы, одетые во фраки и вельможи, нагруженные орденами. В больших залах кружились пары. Пронзительно и незнакомо звучала музыка. Звуки воспаряли вверх, к потолку, отражались от мраморных стен, наполняя помещение самыми модными мелодиями. В углу у мраморной колонны стоял, опершись на черную трость, увешанный орденами старик. На лице его были написаны страдание и испуг. Маленькие серые глаза смотрели куда-то вдаль. Может быть, он вспоминал те ночи, когда этот зал был освещен бесчисленным количеством свечей. Отражаясь в зеркалах, их свет вновь вспыхивал на драгоценностях придворных дам. По паркету скользили вельможи в шитых золотом одеждах, по залам прогуливались эрцгерцоги, украшенные орденами Золотого руна. Старик с тоской смотрел вдаль. А может, он ни о чем не вспоминал. Глаза его были старыми, усталыми, как и этот, видавший виды замок. Танцующие бесшумно скользили по паркету. Изредка раздавался звон шпор. Яркие мундиры покачивались в волнах вальса. Человек с седыми усами и орденом Марии-Терезии на груди стоял у входа и улыбался, отбивая ногой такты вальса. Когда-то ради удачи он бросил на чашу весов честь и славу: у Изонцо, в Карпатах, на залитых кровью полях Фландрии. Теперь он стоял здесь, на груди его сиял орден Марии-Терезии, а глаза его улыбались. Торжественным ритмичным шагом проходили гости по залам замка. В малом зале играла английская капелла. В проходах стояли небольшие столики, и придворные лакеи с невозмутимыми, торжественными лицами подавали закуски. Слева, в конце красного зала сидел Хаса. Азиадэ, щурясь, сидела возле него. Она жадно вдыхала воздух старинного замка, чье многовековое прошлое подобно тени нависало над гостями. - Римский император, - тихо произнесла она, думая о временах, когда мир оказался разделенным на две части: мир венских императоров и мир стамбульских халифов. - Мы пришли слишком рано, - сказал Хаса, – твоих турков еще нет и Курца тоже. Может, они уже нас ищут и не могут найти. Он робко посмотрел Азиадэ в глаза, сжимая в руках бокал шампанского. - Нас легко найти, - спокойно возразила Азиадэ, слыша трубу, зовущую к атаке и подняла голову. В дверях стояли Джон Ролланд и Сэм Дут. Она помахала им. Увидев ее, они медленно прошли по красному мраморному залу, подошли к их столу и поклонились. Джон пожал руку Хасе, в его движениях было что-то хищническое. Оба сели. Хаса наполнил бокалы. Джон сидел неподвижно и смотрел на лоб Хасы. Лицо его было холодным и ничего не выражало. - Моя жена мне много о вас рассказывала, - сказал Хаса, – рад вас видеть. Ваша профессия и имя свидетельствуют, что и вы сбросили пыльные одежды Азии для того, чтобы с головой погрузиться в мир западной культуры. Моя же жена, напротив, и сегодня бы ела, сидя на полу. Он рассмеялся. Джон долго смотрел на него, затем кивнул: - Я понимаю, что вы имеете в виду. То, что человек ест, сидя на полу, вы считаете признаком полнейшего отсутствия культуры. Но ведь земля это колыбель человека, и он не должен отрываться от нее. Мы вышли из земли и не можем отречься от нее. Напротив, человек должен стремиться слиться с тем комком земли, из которого происходит. Азиат чувствует свою привязанность к земле и с радостью склоняет колени перед ней. Люди питаются бесконечной, таинственной энергией идущей от земли. Поэтому мы и молимся, сидя на земле, и касаемся лбами земли, в которую когда-то все уйдем. Джон замолчал. Где-то вдали играл английский оркестр. Сэм смотрел сквозь бокал шампанского на Азиадэ. Она молча сидела, переводя взгляд с Джона на Хасу. Битва была в самом разгаре. - Да, - сказал Хаса, – я знаю эти молитвы под куполами мечетей, но ведь, человек происходящий с земли, должен стремиться вверх. Этому стремлению он обязан тем, что перестал быть животным. Внешне это можно сравнить со шпилями готических соборов. Они намного выше и благородней всех ваших приземленных мечетей с громоздкими широкими куполами. Джон кивнул, не сводя взгляда с Азиадэ. Он смотрел на ее слегка приоткрытую верхнюю губку, серые, как пепел глаза. - Мечети, - ответил он, - это одетая в камень душа Азии. Много людей смотрят на мечети, но ни один «неверный» не в состоянии понять их символику. Никто не понял идеи куполов, кубического фундамента, многогранных перегородок, минаретов, символизирующих огонь. Повсюду на Востоке Божьи дома состоят из этих четырех элементов и отображают одно и то же: душа, обретя земную оболочку, делает ее основой милосердия Господнего, выражающегося в слиянии двух миров. Вы правы – мечетям не хватает четкости линий и движения к небу, присущего готике. Мечети возводятся на широкой прочной основе, и их купола нисходят к земле единой сферой. Хаса резко закачал головой. - Мечетям не хватает, поражающей воображение, устремленности к Небесам, - сказал он, - так же, как в вашей живописи напрочь отсутствует любое проявление жизни. Серый мир – мир без красок. Джон вежливо поклонился и пригубил шампанского. - Вы правы, Азия стремится к неземному, а Европа - к земному. Поэтому Европе нужны реальные, полные жизни образы. Азия ищет душу вне материи. Это отказ от платоновской идеи представления вещей через изображение человека или животных, то есть преходящего. Хаса удивленно посмотрел на Джона. - Я думаю иначе, - произнес он, - поэтому живу в Вене. В противном случае, я жил бы в Сараево. Я выбрал европейский путь и отвернулся от Востока. А вы – вы сценарист из Нью-Йорка и носите в душе Азию. Как вы живете с таким разладом в душе? Хаса говорил медленно и с легкой насмешкой. Конечно, очень легко мечтать об Азии, живя в Америке. Сэм заерзал на стуле. Он очень хорошо знал, каким образом Джон преодолевает разлад между бытием и сознанием в душе. Но улыбнулся, невинно глядя на Хасу снизу вверх. - Родина! - провозгласил он. - Пока у человека есть родина, не может быть никакого противоречия между внешним бытием и внутренним сознанием. Раньше я думал иначе. Но я заблудился в мире внешних форм. Родина это не ванна, в которой человек привык купаться, и не кафе, которое человек часто посещает. Родина, это категория духовная, она создается родной землей лишь раз. Родина всегда с нами, всегда в человеке. Человек в плену у родины пока он жив, и абсолютно все равно, где он живет. Англичанин едет в тропические леса Африки, но палатка, в которой он спит, есть для него Англия. Турок уезжает в Нью-Йорк, но комната, в которой он живет, уголок его Турции. Родину и душу теряет лишь тот, кто никогда не обладал ими. Хаса не смог парировать этот выпад. К столу приблизились Марион и Курц. - Ну наконец-то! Мы ищем вас уже около часа. Голос Марион был как всегда мягким и мелодичным, но тут, заметив Джона Ролланда, она замолчала с открытым ртом и с застывшим в глазах ужасом. - Ах, – робко пробормотала она, –..... мне кажется. Больше она не сказала ни слова, уверенная, что Джон сейчас вскочит и строгим голосом прикажет ей прямо здесь исполнить танец живота. Но Джон не стал ничего приказывать. Он привстал и церемонно поклонился. Конечно же, он прекрасно помнил сцену в Земмеринге. Курц и Марион присели, ошеломленно глядя на Ролланда. - Это земляки Азиадэ, - сказал Хаса. - Господин Ролланд - известный сценарист. Курц, ничего не понимая, кивнул. Конечно, это не редкость. Типичное расщепление сознания. Необходимо стационарное лечение. То воображает себя принцем, то – сценаристом. Casus gravissimus. Прогноз неблагоприятный. Курц осторожно покосился на Хасу. Как же можно было сразу не распознать, что этот человек просто сумасшедший. Вот вам и невежество ларинголога. «Типичная форма черепа», - подумал Курц и сделал еле заметный жест, адресованный Сэму, которого он принимал за надзирателя Джона. Но надзиратель, казалось, не понял его. Вдруг Джон поднялся. Марион вся съежилась. Однако ничего не произошло. Джон с поклоном пригласил Азиадэ на танец. Она последовала за ним. У нее, очевидно, вообще не было никакого чутья, если она пошла танцевать с сумасшедшим. Как только эти двое затерялись в пестрой танцующей публике, Курц откашлялся и наклонился к Сэму: - Ему уже лучше? Сэм раздраженно посмотрел на него: - Гораздо лучше, а скоро все будет просто замечательно. Это прозвучало как-то загадочно. Марион посмотрела на обоих врачей, ища их поддержки. - Он буйно помешанный, - прошептала она Хасе, – я его знаю. Он однажды набросился на меня. Как ты позволяешь Азиадэ с ним танцевать? Хаса ошеломленно посмотрел на нее: - Буйно помешанный!? - Нет, нет, что вы! - оживился Сэм Дут. – Его просто нельзя нервировать, а так он вполне нормальный, просто немного нервный. Хаса поднялся. - Я сейчас вернусь, - озадаченно сказал он. Он прошел через зал. Джон Ролланд с серьезным, неподвижным лицом легко кружился по широкому паркетному полу, обняв Азиадэ за талию. Глаза ее были слегка прикрыты. - Мой дом уже готов? - Почти. Недостает лишь последнего камня. - Кто будет жить в нем? - Мы с вами. - А родина? - Она всегда будет с нами. Азиадэ посмотрела на принца. С тех пор, как она его узнала, на его лице впервые появилась улыбка. За столом раздался беспокойный шепот: - Как вы могли решиться прийти на бал с ненормальным? - прошипел Курц. - Я не могу на это ответить, они требуют вознаграждения за каждое слово, - сердито сказал Сэм.
|
