ВЫСШАЯ ШКОЛА И СТЕКЛЯННАЯ ДВЕРЬ

Лето после выпуска из колледжа я провела дома. Тогда же я построила себе новый станок. Рабо­тал он гораздо лучше, чем предыдущие модели. Я ввела некоторые усовершенствования, как, напри­мер, мягкую обивку панелей и подушечку под под­бородком. Используя пресс-машину, я училась кон­тролировать свою агрессивность и принимать любовь окружающих.

Порой нервные приступы совсем меня оставляли, но в эти периоды облегчения разыгрывались экзема и колит. Временами приступы колита становились столь сильны, что я по три недели питалась одними йогуртами и желе. Я понимала, что все эти хвори имеют нервное происхождение, и для избавления от них я должна научиться не сдерживать своих чувств. Мой новый станок подходил мне гораздо больше предыдущих. Его мягкое давление уносило прочь возбуждение и агрессию, и, находясь в нем, я уже не могла предаваться тревожным или злым мыслям. Эта машина требовала от меня спокойствия и рас-

слабленности, иначе пребывание в ней становилось неприятным.

Порой я относилась к станку двойственно. С одной стороны, я побаивалась его оттого, что в нем теряла власть над своими чувствами. Но с другой, я понимала, что это необходимо: ведь если я не нау­чусь испытывать позитивные, приятные эмоции, негативные и агрессивные возьмут надо мной верх. Чем охотней я смогу измениться, тем скорее научусь сопереживать и сочувствовать другим людям.

Теперь даже кошка стала больше ко мне ласкать­ся. Думаю, она чувствовала, что от меня исходит положительная аура. Очевидно, чтобы подарить кошке чувство любви и покоя, я должна была снача­ла сама испытать это чувство в пресс-машине.

Однако, несмотря на всю мою браваду, я все еще стеснялась использовать станок, когда мама сидела в соседней комнате. Она прочла мой доклад об экспе­риментах со станком и одобрила его, однако я чув­ствовала, что какая-то настороженность у нее оста­ется. Мне.хотелось, чтобы она сама испробовала мою новую модель, но каждый раз, когда об этом заходила речь, мама придумывала какой-нибудь предлог для отказа.

В сентябре я переехала в Аризону и поступила в высшую школу на отделение психологии. Казалось бы, есть чем гордиться, особенно если вспомнить ту истеричную, драчливую, не способную связно говорить девочку, какой я была еще не так давно! Однако меня обуревали сомнения и мучило чувство своей неполноценности. Я отчаянно искала смысл жизни. В этом состоянии я доходила до нервных приступов. Больше всего я боялась, что очередной сильный приступ случится на людях.

Фиксация на чем-либо помогала мне снизить нервное напряжение. Очередным моим увлечением стала дверь — но не обычная дверь, как в Вороньем Гнезде, или дверца на крышу, как в колледже, а автоматическая скользящая стеклянная дверь. Про­стая и в то же время непостижимая. Снова и снова я спрашивала себя: чем она так занимает меня? «Пройти сквозь дверь» всегда означало для меня «сделать шаг вперед». К какому же шагу зовет меня эта новая дверь?

Сперва мне пришло в голову, что проходить сквозь стеклянную дверь не запрещено. При преодо­лении предыдущих дверей к прочим ощущениям примешивался сладкий трепет от того, что я совер­шала нечто «противозаконное», рисковала быть пой­манной — и не попадалась. Но через стеклянную дверь в магазине ежедневно проходят тысячи поку­пателей!

Тем не менее при виде этой двери мне станови­лось физически дурно. Дрожали ноги, на лбу высту­пал пот, в желудке все переворачивалось. Я прохо­дила внутрь, надеясь, что тошнота останется за две­рью, — но она не проходила. Преодолев заветный порог, я останавливалась, прислоняясь к стене, с дрожью, бьющимся сердцем и тошнотой, подступа­ющей к горлу. Не раз мне приходило в голову раз­бить стеклянную дверь и избавиться от этого наваж­дения!

Я пыталась объяснить себе появление данной фиксации. Почему меня так притягивает эта дверь? Чего я боюсь? Что особенного, в конце концов, скрыто в этой чертовой стекляшке?!

Затем мне пришло в голову, что у магазинной двери есть еще одно необычное свойство: прозрач­ность. Никаких секретов! Я писала в дневнике:

 

«Просто стеклянная дверь... И однако она делит мир надвое. Мне кажется, в те две секунды, что я трачу на проход через дверь, совершается нечто значитель­ное — как будто переход из одного душевного состоя­ния в другое. Неважно, сколько раз я пройду туда и обратно: я останусь в том же самом мире — другим станет лишь мое видение этого мира. Меняется толь­ко состояние души, а внешний мир остается неизмен­ным. Никаких тайн!»

После трех недель борьбы со стеклянной дверью я наконец вошла в магазин как обычный покупа­тель: не пробежала и не проскочила, а просто во­шла. Однако этого было недостаточно. В следующие нескольких недель я часто заходила в тот же мага­зин. Однажды я прошла туда и обратно десять раз подряд. Единственное, чего я боялась, — показаться смешной. Менеджер в магазине заметил меня, но, к счастью, не сказал ни слова.

Не только увлечение стеклянной дверью не дава­ло мне покоя, те же чувства вызывал и станок. Умом я понимала, его пользу, однако перед глазами у меня все время стоял настоящий станок для скота — гру­бый сельскохозяйственный механизм. Мне было трудно признать, что тот станок и моя пресс-маши­на — фактически одно и то же. Станок на ранчо предназначался для удержания животного во время болезненных операций; таким образом, для меня с ним связывалось представление о жестокости. Конечно, говорила я себе, в принципе возможно, что какой-нибудь садист, загнав беззащитную корову в станок, начнет над ней издеваться, но, как прави­ло, животноводы обращаются со скотом мягко. Ста­нок необходим, чтобы удерживать животное во вре­мя клеймения или вакцинации. Главное в нем — не воображаемая жестокость, а реальная польза.

Первый мой станок, созданный по образцу уст­ройства на ранчо, обеспечивал такое же по силе и качеству давление. Со временем, привыкнув к давле­нию, я создала новую модель — более мягкую.

Но в то время я еще не разобралась с этим пара­доксом пользы-отвержения, и стоило мне увидеть в газете рекламу станков для скота, меня захватывал поток противоречивых мыслей и эмоций. Чтобы встретиться со своими страхами лицом к лицу, я сфотографировалась в настоящем станке для скота, увеличила фотографию и повесила ее на стенку. Наконец я научилась думать о своем станке с неж­ностью и удовольствием. Благодаря этому и мое отношение к людям стало более дружественным. Однако где-то в подсознании я по-прежнему боялась тех мыслей и чувств, что пробуждал во мне станок.

На очередной Аризонской ярмарке я получила еще несколько уроков. За семь лет до того мне безумно нравилось катание на аттракционе «Сюр­приз». Согласно данным исследований, аутичные дети часто сперва пугаются быстрого движения, но потом увлекаются им так, что не могут думать ни о чем другом. Итак, я снова купила билет на «Сюр­приз», и еще несколько кусочков сложились в об­щую мозаику. Ученые установили, что аутичным детям, как правило, нравится интенсивная стимуля­ция, даже такая, которая для нормального ребенка была бы болезненной. Возможно, именно стремле­ние к интенсивной стимуляции заставляет некото­рых аутичных детей причинять себе боль. Я вдруг поняла, что «Сюрприз» — не просто предшествен­ник моего станка, он действует раза в два сильнее, чем станок на ранчо! Центробежная сила буквально приклеивала меня к стенке. Мне оставалось только отдаться возникающим ощущениям. Какой-то выс-

туп на стенке больно давил в спину; однако я пони­мала, что только такие ощущения, грубые и дикие, могли семь лет назад пробить мой защитный барьер и заставить что-то почувствовать.

После катания на карусели я увидела рекламный плакат с изображением станка для скота. Меня охва­тил поток противоречивых мыслей и чувств, и я в страхе отступила.

Теперь, когда я стала старше и преодолела свое тактильно-защитное поведение, «Сюрприз» больше не доставлял мне удовольствия: я уже не чувствовала ничего, кроме головокружения и тошноты. В моей первой пресс-машине я тоже сжимала себя почти вдвое сильнее, чем в последующих моделях. Посте­пенно я привыкла к мягкости, и слишком сильное давление стало мне неприятно.

Тем вечером я написала маме письмо, где расска­зала, что часто чувствую себя ненужной, поведала о своей фиксации на стеклянной двери и о внутрен­нем конфликте, связанном со станком. Может быть, я просто ненормальная, которая одержима безумной идеей?

Со следующей почтой я получила мамин ответ:

...Ты должна гордиться тем, что не похожа на других. Великие люди, принес­шие много пользы человечеству, были не такими, как все, и искали свой жизненный путь в одиночку. Пусть приспособленцы и социальные трутни беззаботно порхают по жизни; ты, Темпл, призвана к настоящей работе.

И, дорогая, не беспокойся о своем стан­ке! Это просто удобное устройство. Пом­нишь, когда ты была маленькой, то нена-

видела все «удобное»? Просто терпеть не могла! Но сейчас тебе понадобился ста­нок — и это естественно. Самое трудное в жизни — понять, что в тебе самой не все просто и гладко. Сейчас незрелая часть твоей души задерживает зрелую, мешая ей двигаться вперед. Не стыдись своих «дет­ских» чувств и фантазий. Они необходимы: из них человек черпает жизненные силы. Тебе необходимы символы. Ты их лю­бишь. Подобно художнику, ты символами выражаешь свои чувства. В конце концов, все искусство насквозь символично...

Несколькими днями позже я поняла, что страдаю от старого и знакомого синдрома — тоски по при­вычным условиям, привычным занятиям, привыч­ным товарищам и учителям. И дело вовсе не в моей «неприкаянности»: просто я реагирую на новых людей, новое окружение и новые предметы, как типичный человек с аутизмом, — например, муча­юсь приступами колита. В это время я наконец поняла, что высшая школа — не единственный для меня путь. Я могу лезть из кожи вон, чтобы защи­тить диплом; но стоит ли ради этого губить здоро­вье? Ведь можно просто работать не надрываясь и не мучая себя. В конце концов, изучить статис­тику — это не цель жизни!

Иногда, входя в супермаркет, я снова ощущала прежний страх перед стеклянной дверью. Наконец я решила, что страх уйдет постепенно — так же, как постепенно приходит понимание.

Всю осень я боролась с новыми проблемами — и со старой проблемой станка. «Как может, — думала я, — грубое механическое устройство, предназначен-

 

ное для скота, порождать чувство нежности и за­боты?» Я размышляла о религии и о том, как рели­гиозные символы произошли из грубых языческих культов. Даже сейчас, когда изначальный символ изменился, его эмоциональное воздействие по-преж­нему огромно. Так и с моим станком. Изначально эта машина воплощала мощную, подавляющую силу. Новая модель действует более мягко, и благодаря этому с большей силой и настоятельностью пробуж­дает эмоции, связанные с нежностью и любовью.

...Некоторые спрашивали меня, как я, любя ко­шек, могу ставить над ними эксперименты? Я не знала, что ответить. Похожие вопросы о моем станке задавала я себе. Как может устройство, предназна­ченное для насилия над животными, рождать в человеке любовь к ближнему?