ДОРОГА ДОМОЙ ЧЕРЕЗ СТРАНУ ВОСТОКА

 

20-й век, на мой взгляд, по крайней мере, в отношении интеллигенции поражен болезнью путешествия в Страну Восто­ка. Не важно, какой Восток. Свет с Востока даже для русских, восточнее которых уж просто некуда. Даже христианский мистический Восток — это все-таки Восток. Паломничество в Иеруса­лим для русских географически — это путешествие на запад, в крайнем случае, на юго-запад. Но это Страна Востока! Это все­гда считалось путешествием на Восток. Как и Египет, к примеру. Почему? Потому что, когда устарела старина, нужно найти на­столько старую шутку, чтобы она выглядела новой. Как говорил Юнг в статье "Об архетипах коллективного бессознательного": "...для всего душевного имеются религиозные формулы, причем намного более прекрасные и всеохватывающие, чем непосред­ственный опыт. Если для многих христианское миросозерцание поблекло, то сокровищницы символов Востока все еще полны чудес. Любопытство и желание получить новые наряды уже при­близили нас к ним. Причем эти образы — будь они христиански­ми, буддистскими или еще какими-нибудь — являются прекрас­ными, таинственными, пророческими. Конечно, чем привычнее они для нас, чем более они стерты повседневным употреблени­ем, тем чаще от них остается только банальная внешняя сторона и почти лишенная смысла парадоксальность. Таинство непороч­ного зачатия, единосущность Отца и Сына или Троица, не явля­ющаяся простой триадой, не окрыляют более философскую фан­тазию. Они стали просто предметом веры. Неудивительно поэто­му, что религиозная потребность, стремление к осмыслению веры, философская спекуляция влекут образованных европей­цев к восточной символике, к грандиозным истолкованиям божественного в Индии и к безднам философии даосов Китая. По­добным образом чувство и дух античного человека были захваче­ны в свое время христианскими идеями" [33, с. 101).

Но что такое Страна Востока, если мы подойдем к этому с точки зрения Тропы или прикладной этнопсихологии? Иными словами, что такое Страна Востока лично для каждого из нас, если исходить из того, что, "говоря о содержаниях коллективно­го бессознательного, мы имеем дело с древнейшими, лучше ска­зать, изначальными типами, т.е. испокон веку наличными все­общими образами", которые Юнг называет архетипами [33, с. 98]?

Само по себе наше мышление воспринимает понятие Вос­ток как некое пространственное измерение, путешествие в про­странстве. Но в каком? Старики на Тропе называли настоящее, географическое пространство простором. Слово же "простран­ство" означало для них пространство сознания — нечто сопоста­вимое с понятием "виртуальная реальность". Путешествие в Стра­ну Востока очень похоже на охоту на Кэрролловского Снарка. Можно путешествовать по степям и болотам, по горам и морям, по пустыням и дебрям, сквозь снега и жару... В общем, это не имеет значения, потому что лучше путешествовать, не выходя из дома, можно с книгой или с компанией мультяшек в компь­ютерном "Квесте". Путешествие в Страну Востока — это путе­шествие за чудом и за знаниями, которыми, как нам кажется, обладает Восток. Ради него многие современные американцы, европейцы и, в том числе, русские отреклись внутренне даже от своей Родины, от своего народа и родства. Они живут среди нас, но они шаолиньские монахи, японские ниндзя или тибетские тулку. А это значит, что мы можем ради Страны Востока съез­дить в одну из восточных стран, но можем найти и совсем другое пространство, в котором будем путешествовать с не меньшим наслаждением и пользой. И чаще всего это пространство нашего сознания.

А что такое этот Восток, если приглядеться к нему трезвым взглядом? Индусы, на ваш взгляд, обладают знаниями, которы­ми должна обладать Страна Востока? Да, конечно, великая древ­няя Индия! Но это пока мы не заглядываем в подлинную исто­рию и культуру современной Индии. Там более 600 миллионов человек. Вспомните телевизионные хроники про Индию. Что встает перед глазами? Страшные наводнения, цунами, грязные инду­сы, валяющиеся вдоль дорог возле картонных лачуг, и мафия, чаще китайская, которая эксплуатирует индусов. И все это заме­шано на наркомании. Если верить прессе, чуть ли не две трети индусов наркоманы в той или иной степени.

Значит, если мы путешествуем в Индию, мы путешествуем не просто в Индию как в географическую страну. Мы там в этой далеко не райской стране еще куда-то путешествуем, ищем еще какую-то Индию. Если мы попробуем найти Страну Востока в Китае, то все тоже очень и очень неоднозначно. Кто из нас хотел бы приобрести эзотерические знания в коммунистическом Ки­тае времен Особого района или культурной революции? Куда же мы путешествуем в Страну Востока?

М. Элиаде в "Аспектах мифа" начинает свой рассказ о тра­диционном или мифологическом мышлении с выдержек из эт­нографических и древнеиндийских сочинений, показывая его суть следующими словами: "Так как миф рассказывает о деяниях сверхъестественных существ и о проявлении их могущества, он становится моделью для подражания при любом, сколько-ни­будь значительном проявлении человеческой активности. Когда миссионер и этнограф Штрелов спрашивал представителей ав­стралийского племени арунта, почему они совершают тот или иной ритуал, ему отвечали однозначно: "Потому что так нам повелели наши предки''. Члены племени кай (Новая Гвинея) отказывались как-либо менять свой образ жизни и особенности своей трудовой деятельности и, объясняя это, говорили: "Так поступали немусы (мифические предки), и мы делаем так же". Когда у певца племени навахо поинтересовались о причине воз­никновения одной из деталей обряда, он ответил: "Потому что наши Святые Предки поступили так в первый раз". Мы находим точно такое же оправдание в молитве, которая сопровождает тибетский древний ритуал: "Как нам было завещано от начала сотворения мира, так мы и должны совершать жертвоприноше­ния (...) Как наши предки поступали во времена прошедшие, так и мы должны поступать сегодня". Такое же оправдание при­водится и индусскими теологами. "Мы должны делать так, как боги делали во времена "начала всех начал" (Satapatha Brahmana, VII. 2, 1, 4). "Так поступали Боги, так теперь поступают люди" (Taittiriya Brahmana, 1. 5, 9, 4)" [39].

Вот она, наша Страна Востока. Текст пришел из Индии. Но Страна Востока не в Индии, и не в Тибете, и не в Гималаях. Она где-то там, откуда тянутся традиции. Она где-то там, где хранят­ся источники знаний.

На самом деле, если вспомнить послевоенную историю, то увидишь, что основные учителя тайноведения уехали из Китая и из Тибета большей частью в Америку. Не выдержали коммуниз­ма. Многие индусы предпочитают тоже сбежать из Индии, если только они выходят на что-то оцениваемое как реальное евро­пейской культурой. Тот же Махариши Махеш-йоги или Щри Чинмой, к примеру.

Почему? Наверное, потому же, почему и в России плохо с тайн сведением. Мастера появляются только там, где общество их признает и кормит. Буддизм смог возникнуть не потому, что при­шел Будда, а потому что ведическая культура могла его принять. Сам он, когда создал свое учение, пренебрежительно отнесся к ведическим корням собственной культуры. Он, в общем-то, от­рицал Веды, в каком-то смысле можно назвать Буддизм реакци­ей индийского общества VI века до нашей эры на Ведизм, как правящую религию. Однако при этом он смог создать свое учение только благодаря тому, что Веды создали определенную куль­туру, в которой бродячий философ или саньясин мог посвятить жизнь науке, знанию, мудрости и не помереть с голоду. Ему до­статочно было иметь облик бродячего "мудреца", соответствую­щую одежду и чашку, и его кормили пищей и наделяли внима­нием. Иначе говоря, людьми он воспринимался как обязатель­ная и необходимая часть общества, которую надо содержать. При такой поддержке не мудрено было и зазнаться — отрицать даже само кормящее общество, как сук, на котором сидишь. В итоге это и кончилось тем, что в Индии буддизма нет. А выживет ли бродячий философ у нас?

В каком-то смысле мы с вами действительно путешествен­ники в ту самую страну Востока. Но на самом деле, если это расшифровать, мы путешественники за тем древним знанием, которое хранит Восток как Земля Таинственная для европейца по сравнению с Западом и которое, вроде бы, гораздо выше, чем хранящееся в нашей собственной культуре. Возможно, что это иллюзия.

Если мы посмотрим на современное состояние науки о древ­них знаниях, основанной на археологических находках, на со­поставлении новых материалов, которые прошлый век не знал, то мы увидим, что глубина того, что именуется "храмами зна­ния", опускается неожиданно далеко.

Когда современный человек ищет источники Древнего зна­ния, он предполагает найти нечто совсем мистическое, к исто­рии Земли отношения не имеющее, типа Шамбалы или Агарти или странного государства неземных мудрецов, обнаруженного еще Аполлонием Тианским. Мы даже согласны, чтобы это было совсем неведомым и непостижимым для человека, лишь бы на­дежда на чудо сохранилась. Но оставим пока психологическую механику этого явления. С исторической же точки зрения, у нас просто нет при этом способов распознать иные мистические или тайноведческие явления, кроме тех, что хоть как-то известны нам из истории человечества. Это означает, что при встрече с Неведомым, мы просто не увидим его, пройдем мимо, если оно не будет похоже на традиции Междуречья, Египта, околосредиземноморья, т.е. Греции, Малой Азии и Рима. Сюда же попадают иранцы с зороастризмом, а позже суфизмом в рамках ислама. Ну и конечно, Индия, Китай и Тибет. В крайнем случае, Америка или Африка. Но ведь все, что введено на сегодняшний день в "эзотерический оборот", в основном было опубликовано за пос­леднее столетие и имеет корни не глубже третьего тысячелетия до нашей эры. Все эти культуры с их тайноведением есть лишь европейская романтическая культура девятнадцатого века. Часто она просто спекулирует имеющими спрос коммерческими тема­ми. В лучших же случаях пытается передать свое впечатление от первых поверхностных знакомств с другими культурами доступ­ным языком. Причем, язык современного тайноведения слаб и уязвим по сравнению с языком науки. Не говоря уж о языке подлинников.

Зато за последнее время появляется все больше работ уче­ных — археологов, палеоастрономов и прочих, которые показы­вают, что существовали культуры, владевшие жреческими зна­ниями еще в древнем каменном веке — уже за 25 тысячелетий до нашей эры. Для знакомства можно посмотреть работы В.Е. Ларичева — археолога и историка из Новосибирска.

В состоянии ли были бы мы просто встретиться с их тайноведением? Я задаю этот вопрос не риторически. Все масштабные исторические работы, выходящие за рамки хорошо изученного последнего периода в истории человечества, вынужденно опи­раются на гипотетические допущения, что не может не являться слабостью с точки зрения требований к научному исследованию. Но возможен ли в отношении такой древности тот же подход, что и к истории цивилизаций, обладавших письмом? Вряд ли. Что же тогда, отбросить имеющийся в изобилии странный и за­манчивый археологический материал и расписаться в своем бес­силии понять его? И исследователи делают все возможное, что­бы разгадать древние загадки. Очень вероятно, что им еще не раз придется менять метод исследования, пока результаты не станут со всей очевидностью достоверны. И мне думается, что и этноп­сихологический метод тоже не будет обойден стороной, потому что он, по сути, есть попытка понять, как же было устроено мышление наших древних предков.

Исходя из этого, я и задаю вопрос о встрече с неведомым или даже просто основательно забытым. Он принципиален с точки зрения того, что изучает Тропа, то есть прикладной этнопсихо­логии. В состоянии ли мы понять или даже просто узнать тради­цию, для узнавания которой у нас не сохранилось образов? При­веду рассказ психолога В. Петренко об экспериментальном ис­следовании этой дороги в Неведомое.

"Близкие по феноменологии данные мы получили в совме­стном с В. В. Кучеренко исследовании, посвященном влиянию постгипнотической инструкции на процессы категоризации. Если ввести испытуемого в глубокий гипноз и дать команду выполнить какое-нибудь действие, то испытуемый, выйдя из состоя­ния транса, как правило, не помнит того, что с ним было в гипнозе, но, тем не менее, выполняет инструкцию-приказ экс­периментатора. Например, в знаменитых фрейдовских экспериментах испытуемым внушалась необходимость совершить некие бессмысленные действия, например, открыть старый зонтик и пройтись с ним по комнате. Испытуемый совершал требуемое, но при вопросе: "а зачем он это сделал?" — искренне полагал, что по собственной инициативе решил проверить исправность зонта на случай дождя. Этот феномен домысливания рациональ­ных мотивов собственных действий, истинная причина которых внушена испытуемому и не осознается им, был назван Фрейдом "феноменом рационализации".

Мы в своих исследованиях также работали с постгипноти­ческим внушением, исследуя его влияние на функционирова­ние сознания испытуемого. Так, если дать в гипнозе запрещение видеть какой-то объект, то человек, выйдя из гипноза, действительно не будет его видеть. Однако он не увидит не только "зап­рещенный объект", но и другие семантически связанные с ним объекты. Если запретить видеть сигареты, то человек может не видеть пепельницы, полной окурков, спичек, зажигалки или, что интересно, забывать ее предназначение (ее предметную функцию). Зажигалку человек вертит, крутит, не понимая, что за странный "цилиндрик"? Возникает своеобразный разрыв между номинализацией (вербальным ярлыком) и образом. Например, испытуемому предлагается представить "табачный киоск". Он, сам курящий, не в состоянии представить табачный ларек. Мо­жет визуализировать овощной ларек, киоск "Союзпечать", но не может представить себе табачный. Если сказать: "Ты можешь представить себе киоск!", испытуемый с большим трудом что-то представляет. На вопрос: "что там продается?", он отвечает: "брелки для ключей, талончики на бензин" и т.д. Сигареты он визуа­лизировать не может.

Этот эксперимент может быть интересной иллюстрацией того, что существуют два пласта отражения: видение и осозна­ние. В эксперименте мы запретили испытуемому видеть конкрет­ного человека. Этот человек сидел в комнате, но испытуемый вел себя так, как будто этого человека нет. Через некоторое вре­мя этому человеку надоело "быть невидимым", он взял электри­ческую бритву и стал бриться. Испытуемый буквально измучил­ся, пытаясь понять, откуда идет непонятный звук, так как он не видел этого человека вместе с бритвой, а шум слышал. Но если этот "невидимый" человек становился на пути идущего, то человек с постгипнотическим внушением, но уже вышедший из гипноза, останавливался, впадал в транс. То есть он видел этого человека, ведь он не пытался проходить сквозь него, он видел его... но не осознавал" [40].

Конечно, этот рассказ тоже не до конца корректен с точки зрения требований к описанию научного эксперимента. Но меня он вполне устраивает, потому что все старики, мои учителя, показывали мне сходные вещи без всякого гипноза. Мой второй учитель, Дядька, рассказывая об устройстве мышления, в част­ности, о Лопоти, то есть, говоря современно, Образе Мира, движением руки стирал из моей памяти названия предметов, которые находились передо мной. Я помню это состояние, когда сидишь, глядя на какой-нибудь стакан, и с мычанием шевелишь пальцами. И уж совсем плохо, когда поворачиваешься к хозяй­ке, чтобы попросить у нее чего-нибудь, и тут дед взмахивает рукой. И вот висишь перед ней, замершей в ожидании, с: "Теть Н...э...э...э... Теть э.-.э..." Конечно, потом это довольно смешно. Многие на Тропе помнят, каково это, когда мы проделывали такие штучки на семинарах! Но все это было детскими шуточка­ми по сравнению с тем, что первый дед, Степаныч, просто ис­чезал, таял в воздухе у меня на глазах. А последний, Поханя, рассказывал, что применял подобные фокусы в драках.

Ни в этнографии, ни в психологии ничего подобного не описано. Значит, это все кто-то может посчитать ненаучным. Хотя правильнее было бы назвать это не введенным в научный оборот. Но при этом это факт нашей материальной вселенной, потому что это существует как объективная реальность и уходит корнями в какую-то традицию. Традицию явно русскую, не месопотамскую и не китайскую, и, может быть, очень древнюю. Одна­ко когда мы показываем такие вещи признанным русским "эзотерикам", они отвечают: "Ничего особенного. Такое многие де­лают. Наша каббала {или наш цигун) не слабее!" Я уже не гово­рю о том, как это странно — слышать про русскую каббалу, но это не так принципиально, на мой взгляд, как то, что они, в погоне за спецэффектами, "сидхами" на их языке, просто не видят, что перед ними что-то стоит. Не видят, как воздух или черный занавес фокусника, на котором вдруг появляются пред­меты. Не видят само тело традиции. Изредка впадают в транс или в ступор, потом встряхиваются и продолжают жить как прежде. Ничего нет! Только гудит где-то... Как же распознать тайноведение более древнее или совсем неведомое?

 

Итак. Многие факты человеческой истории современная на­ука достоверно объяснить не может. Может быть, просто в силу неполноты имеющегося на сегодняшний день материала. Но, тем не менее, пока картина жизни человечества не завершена, не убита и жажда поиска. И поиск этот только прячется под истори­ческий или научный. Это поиск чуда, поиск чаши Грааля или древнейшего источника знаний. Какая разница, главное, что надежда еще жива. Мы действительно очень хотим, что бы там, в глубоком прошлом, нашелся источник знаний выше того, чем обладали ближайшие к нам культуры. Откуда у нас эта вера? Еще раз перечитаем слова Брахман:

"Мы должны делать так, как делали Боги во времена начала всех начал ";.

Иначе говоря, 40 тысяч лет существования современного человека человечество знает, что в начале всего стояли Боги, то есть, знания пришли от Богов, даже если это всего лишь обогот­воренные предки. И как это ни удивительно, но это убеждение характерно для всех культур всех континентов Земли.

Что такое Боги? Я имею в виду, конечно, этнографический подход к этому понятию — то есть как считают, что видят за этим понятием носители разных культур. Вопрос сложный. Прин­ципиально для нас с вами сейчас неразрешимый, да и не стоит, наверное, его решать, потому что слишком широк выбор воз­можных ответов. Фантастика их предложила в избытке.

Может быть, это пришельцы, которые провели экспери­мент и обезьяноподобному существу, которым был неандерта­лец, сделали "нечто", после чего биологический вид изменился. Что это могло быть за "нечто"? Судя по данным раскопок, у неандертальца речевой аппарат был близок скорее к обезьяне, чем к современному человеку. И он не мог обладать речью, пото­му что само строение горла и рта было таким, что речь была невозможна. Современные обезьяны, когда их обучают говорить, могут общаться с дрессировщиком языком жестов, но словес­ный язык им недоступен. Телесное строение не позволяет. У кро­маньонца, то есть у современного человека, появляется принци­пиально иной голосовой аппарат. Он по-другому артикулирует звуки, не так, как обезьяны. И только после этого речь становит­ся возможной. И, говоря упрощенно, она развивается в мышле­ние современного типа.

Не надо думать, что я отношусь к этому только как к шутке. Космизм пронизывает народную культуру. Вот слова одного из сильнейших русских славистов Н. Н. Белецкой о том, как видели место человека во Вселенной наши предки: "Обращает на себя внимание такое обстоятельство: наряду с представлениями о подземном царстве предков у славян, южных в особенности, в воззрениях на "иной мир" существенное место занимает косми­ческая идея. Характерно, что с наибольшей отчетливостью ото­бражена она в архаических жанрах фольклора — причитаниях, эпических песнях, волшебных сказках. Яркое изобразительное отображение мотив космического "иного света" получил в рель­ефах средневековых архаических надгробий уединенных горных местностей Югославии. Космические символы встречаются так­же на старинных памятниках Словакии и некоторых других местностей" [41, с. 20-21].

Так, может быть, это эксперимент? И тогда может быть оп­равдано то, что вокруг нас постоянно летают "тарелки"? Мо­жет, они ни куда не исчезали, эти "Боги"? Можно ведь и так подойти. Но тогда познание становится бессмысленным. Тогда надо ждать милости или идти на контакт. И это то же самое — просить милости. Все основные религиозные культы построены на этом. Они просят милости.

И при этом в основе любого религиозного культа, в основе любой религии лежит вера в то, что есть тайное знание, оно подразумевается смыслом существования культа, и оно пришло от Богов. Или, как говорит этнография, его принес так называ­емый культурный герой, в те времена, когда небо было очень близко к земле, и путешествие туда и обратно было доступно даже людям. Культурный герой обязан что-то приносить и дарить людям, чуть ли не благодетельствовать насильно независимо от того, достойны люди или недостойны его даров, что случалось в мифологии гораздо чаще. И это подозрительно. В этом проступает некое насилие, которое было совершено над человечеством на его заре. Словно насильно выдали замуж. Все мифологии расска­зывают о том, как сопротивляются и трудно меняются люди. Они хотят жить, как жили. Они неблагодарны и предают своего бла­годетеля и принесенное им. А он, тем не менее, кнутом и пряни­ком насаждает и насаждает ростки того, что стало современным человеком...

Да, мы стали современными людьми, но стали ли мы тем, что предполагалось или предполагается? Даже если там, в начале начал, и не было никаких сверхзнаний, а был только естествен­ный ход эволюции, человечество десятки тысяч лет хранило как самое сокровенное мысль об изначальном замысле. Что понима­ли они под этим, и как, из чего развилась эта идея?

В любом случае, даже если нет никаких богов и пришель­цев, то, что происходит сегодня, является явной эксперимен­тальной задачей для обезьяны, которая сидит в комнате за стек­лом перед столбиком с бананом. И кто-то навязчиво подсказы­вает: "Думайте, товарищ прапорщик, думайте!" Иначе говоря, нас зачем-то поставили в условия эксперимента. Если это не пришельцы, то, по крайней мере, экологическое состояние Зем­ли, которое требует: пора думать! Пора учиться думать, пока еще есть и бананы, и сама Земля.

Традиция, которую изучает Тропа, тоже говорит о некоем древнем первоисточнике знаний.

Что может подтвердить эту мысль? То, что учения Востока и Запада совпадают по многим принципиальным вещам. Эти со­впадения и дают основания считать, что был изначальный ис­точник, прародина, откуда все народы разошлись по своим землям

Но возможен и другой взгляд. И это взгляд вполне научный. Этим изначальным источником, тем, что родило совпадения, является сама природа человека. И если ты глядишь на нее от­крытыми глазами, то видишь и описываешь то, что есть. А пер­вобытные люди были примитивными. Что значит: "примитивная культура", "примитивное мышление"? Это значит, что его но­ситель "что видит, то поет". А это, в свою очередь, означает, что они пели то, что видели! Для нас на Тропе это может означать две вещи. Во-первых, что изначальные повести, мифология име­ет под собой некую действительную основу, физически увиден­ную людьми той эпохи и переданную на их понятийном языке. И второе, буквальное: в народных песнях должно быть знание о дороге в Страну Востока!

Старики, пока обучали меня, неоднократно делали разбор песен, которые пели, можно сказать, сопоставительный анализ, с целью показать, что скрывается за словами. Как они это дела­ли, я попытался показать в другом месте. Сейчас мне бы хотелось привести пример такого разбора. К сожалению, в свое время у меня не было никакой возможности хоть как-то записать это.

Более того, тогда я даже не надеялся запомнить сами песни. По­этому я попытаюсь проделать сходную работу на примере тех песен, которые мы сейчас поем на Тропе. Я вовсе не уверен, что мне удастся передать то таинственное, волшебное состояние, которое создавали Дядька или Поханя. Но я постараюсь показать сам ход их мысли.

Мы сейчас часто поем на Тропе вот эту песню:

 

Вечор девку, вечор девку,

Вечор девку сговорили.

Вечор девку сговорили

За старого, за старого,

За старого красну замуж.

Живет девка, живет девка,

Живет девушка неделю,

Живет красная другую.

На третью-то, на третью-то,

На третью-то стосковались.

Пойдем, старой, пойдем, старой,

Пойдем, старый, разгуляйся.

С синем морем, с синем морем,

С синем морем сповидамся.

Среди моря, среди моря,

Среди моря стоит остров.

На острове, на острове,

На острове цветут цветы.

Поди, старой, поди, старой,

Поди, старый, сорви цветик!

Боюсь, жона, боюсь, жона,

Боюсь, жонка, потону я!

Поди, старой, поди старой,

Поди, старый, черт не возьмёт!

Первой ступил, первой ступил

Первый ступил — по колено.

Другой ступил, другой ступил,

Другой ступил по сердечко,

Третий ступил, третий ступил,

Третий ступил — по головку.

Прощай, жона, прощай, жона,

Прощай, жонка, погибаю,

Малых детей, малых детей,

Малых деток спокидаю!

Вечор девку, вечор девку,

Вечор красну сговорили.'

¹ УГК Календарные песни горнозаводского Урала // Фонопособие. Кассета 2, 11—16. Записано в "Большом истоке" Сысертского рай­она в 1983 г. от Денисовой А. В., Блиновой А. И., Бабушкиной Т. Р., Степановой А. И. Песня записана Казанцевой М. Г., г. Екатеринбург.

 

Это не случайная песня. Если приглядеться к ней, то мож­но увидеть, что эта песня в определенном движении. На первом уровне проникновения в ее смысл — это шаги героя. Первое сопоставление этих трех шагов, которое приходит на ум — это три шага Вишну, которыми он творит Вселенную. Такое сопос­тавление может показаться слишком смелым, если иметь в виду прямые мифологические параллели. Однако, это не сопоставле­ние мифологий как таковых, а скорее архетипов мышления, образов народной культуры, дающих основу фольклорному твор­честву. Я бы воспользовался для пояснения моей позиции в от­ношении подобных сопоставлений словами замечательного на­шего фольклориста В. И. Ереминой: "Многие поэтические "об­щие места" разных фольклорных жанров обнаруживают порази­тельную стойкость в отражении общих индоевропейских верова­ний, связанных, в частности, и с представлением о смерти и загробном существовании: таковы, например, представления о кругообороте жизненных форм, о бесконечности перевоплоще­ний, о дальней дороге в "новый мир" и пр." [42, с. 19].

Приглядимся к этой песне. Если двигаться вместе с героями песни, то мы попадаем в, по-своему, цельный мир. Центром его является Остров среди Моря или Океана. Остров этот, как и гора или древо, является символом Центра Мира — Мировой оси. Обычно в русской мифологии он зовется Буяном. На нем или стоит мировой железный дуб, или лежит камень-Алатырь. Воз­можно, что Алатырь означает алтарь, алтарный камень, как счи­тал еще А. Веселовский. Он имеет прочные черты: бел-горюч. Не берусь определять, что это значит. Слышал даже мнения, что это Алтарь богов Бела и Гора. Но в любом случае "бел" — понятие сакральное и может быть понято через выражение Белый Свет, что означает Мир, наш Мир, Мир живых. Если самое дорогое для человека жизнь, то жить можно только в Мире с названием Белый Свет. Не менее сакрально, хотя и не так явственно, и понятие "горюч", поскольку за ним скрывается не просто огонь, что уже немало для древних огнепоклонников русов, но, скорее всего, и солнце. Независимо от того, что Алатырь не поминается в тексте этой песни, сам образ Острова слишком узнаваем по текстам заговоров, где он сейчас прочно связывается со средо­точием мира: "На море на Океяне, на острове Буяне стоит дуб..." [17, с. 402]. А это означает, что Остров есть и средина Земли, и место перехода в новые Миры. Ось Мира всегда лествица вниз и вверх. Но что это за миры? Нижний, подземный и верхний, не­бесный. Это слишком хорошо исследовано, чтобы повторять все доказательства. Нижний — это мир мертвых, то есть, ушедших предков. Верхний — мир богов, что тоже может означать обогот­воренных предков. Для нас важно только то, что ты можешь воп­лотиться или родиться заново в любом из них. Но для этого здесь надо умереть. Получается: чтобы для тебя родился новый мир, старый должен умереть. Зерно должно умереть, чтобы родилось дерево.

Сейчас это рассуждение выглядит примитивным, настоль­ко оно навязло в зубах, благодаря многочисленным эзотеричес­ким публикациям. Поэтому я приведу несколько заговорных тек­стов, чтобы ощутилась имеющаяся за этой песней глубина куль­туры. Обратите внимание, как сочетается в них темы старости и ярой силы, острова-камня и дерева-цветка, любви и смерти, а также доступности воле чародея множества миров. Первый из собрания Майкова на "Кулачный бой".

"Стану я, раб Божий, благословясь, пойду перекрестясь из избы в двери, из ворот в вороты, в чистое поле в восток, в вос­точную сторону, к Окиану морю, и на том святом Окиане море стоит стар матер муж, и у того святаго Окиана моря сырой дуб крековастый, и рубит тот старый матер муж своим булатным топором сырой дуб, и как с того сыраго дуба щепа летит, також-де бы и от мене (имярек) валился на сыру землю борец добрый молодец, по всякий день и по всякий час. Аминь, аминь, аминь. И тем замок моим словам: ключь в море, замок в небе, отныне и до века" [43].

Другой из книги "Заговоры" Н. Познанского.

 

"...Есть окиан море, на пуповине морской лежит Латырь камень, на том Латыре камени стоит булатной дуб и ветвие и корень булатной. Коль тот булатной дуб стоит крепко и плотно, столь бы крепко и плотно стоял былой... ярый... п...ная жила на женскую похоть, на полое место. Из под того камени выходит бык пороз, булатны рога и копыта булатныя, и ходит около дуба булатнаго и тот дуб бодет и толкает и не может того дуба сломить и повалить. Сколь тот крепко булатной дуб стоит и сколь крепки рога у пороза, эстоль бы крепко стояла п...нал... жила..." [44, с. 202].

 

Кстати, один из сильнейших исследователей русской культуры прошлого века Барсов тоже считал, что "Буян" — остров сво­бодных любовных похождений. Название его стоит в связи с вы­ражением "страсть обуяла", "обуяла похоть" [44, с. 34]. Если под­ходить к любви как к воротам жизни, то это никак не противо­речит пониманию Острова Буяна как оси Мира и его ворот. По­нятие же "старый", как это ни парадоксально для уха современ­ного человека, соотносится лингвистами отнюдь не с дряхлостью и недееспособностью, как раз с обратным: " старый, стар, стара, старо, укр. старый, др.-русск. старь, <...'> Родственно лит. Storas "толстый, объемистый", др.-исл. Storr "большой, силь­ный, важный, мужественный", <...> др.-инд. sthiras "крепкий, сильный" [22]. Если учесть, что основа этой фольклорной песни может быть чрезвычайно древней, то, не правда ли, смысл песни становится очень и очень неожиданным?! Белецкая, исследо­вавшая древнеславянский обычай ритуального отправления на "тот свет", считает: "При анализе рудиментов этого обычая в славянской народной традиции следует иметь в виду то, что оп­ределение возраста носит условный характер: "старики", отправляющиеся на "тот свет" в пору жизни самого обычая, не были стариками в современном понимании этого слова. Ритуальному умерщвлению подлежали именно при появляющихся признаках старения, но еще крепкие телом, духом и умом люди. Смысл самого обычая — не допустить старения, предварить его, если уместно такое выражение. <...> У многих народов при относи­тельно высокой ступени развития культа предков возраст ритуального умерщвления доходил до 40 лет" [41, с. 79—80]. Я каса­юсь темы обрядового умерщвления лишь вскользь, потому что она неизбежно уведет нас в тему народных праздников, типа "Похорон Костромы", "Похорон Кострубоньки", "Кузьмы и Демьяна", где чучело, изображающее старика, растерзывается, потопляется в воде, бросается в лесу или сжигается молодыми девушками. Это показывает дополнительные связи культуры, но требует слишком серьезного исследования.

А вот на что бы я хотел обратить внимание, так это на то, что время песни мифологично. Оно безусловно ускорено, и рост, и старение в мифологическом времени происходит "не по дням, а по часам". Но, кроме того, оно еще и пространственно сориен­тировано. Я имею в виду не общеизвестное взаимоотношение понятий Пространства и Времени, выражающееся в том. что понятие Времени возникает после и на основе понятия Про­странства, в силу чего и определяется в языке пространственны­ми терминами. Как, например, в выражениях типа "ближе к по­луночи", "около семи", "где-то в полдень". В песне время и действие начинаются "вечор", то есть вчера вечером. Значит, действие песни начинается на закате и тем самым как бы на западе. Это второй уровень движения в песне. И оттуда мы вместе с ге­роями движемся к центру Мира, что означает и на восход, как в заговоре. Там к исходу третьей недели и третьего шага "старый" Мир погибает или уходит, оставляя или рождая при этом не­весть откуда взявшихся детей — новый мир. Этим новым миром может считаться и тот, в который он уходит. Сам его уход как бы рождает этот новый мир, как ребенка. Но может и прежний, покидаемый мир считаться этим ребенком, которого прежде, чем покинуть, нужно было родить. Если учесть, что смысл дви­жения "старого" — нисходя в материю творить миры, рожать детей, а потом их оставлять ради нового творения... Мне кажется очень интересным и совершенно не исследованным этот мифо­логический образ — Стар матер муж...

Нам вряд ли удастся пройти его путем по всем мирам, но в нашем мире мы можем проследить эти пути. Можем пойти вспять по его шагам. Так и рождается традиция. Традиция — это, по сути, не только "передача", если перевести с латыни, но и движение по следу вспять. "Тропить", иначе говоря, выслеживать того зверя, человека или сущность, кого ты хочешь достичь, или постичь, — тоже путешествие в традицию. Совершенно очевид­но, что не мы первые занимаемся этим поиском. Когомы тро­пим? Чьи следы и деяния пытались познать наши предки? В ка­кую Тропу они рыскали "чрез поля на горы"?

 

Я была у мамоньки на роду одна.

Отдала меня мамонька замуж за рекой.

Не велела мамонька часто в гости быть.

Прожила я годичек, прожила я два,

А на третий годичек зажурилася.

К мамоньке я в гостюшки запросилася.

А просить мне коника, знаю, не дадут.

А идти мне пешею, знаю не дойду.

Сяду я, скручуся, вспорхну и полечу.

Прилечу я к мамоньке во зеленый сад,

Сяду я на веточку, буду куковать.

В это время маменька выйдет воду брать:

Что это за пташечка жалобно поет?

Не моя ли доченька горьки слезы льет?

Если ты кукушечка — в поле полетай,

Если моя доченька — в гости пожелай.

Я к тебе, моя мамонька, в хату залечу,

Все твои гостинцы слезами оболью,

Всю твою посуду крыльями размету.

Сяду я, скручуся, вспорхну и полечу.¹

¹ Песня исполнялась на XIII Сибирском фольклорном фести­вале в Новосибирске в 1995 г. фольклорным ансамблем Шукшинского района. Записана В. Г. Вашковской и Л. В. Лысенко.

 

Чем заканчивалась предыдущая песня? На каком образе мы расстаемся с ней? Вечор девку сговорили.

Сговорили... Вначале было слово. В начале чего? В начале тво­рения нового мира? Да, выход замуж народной культурой пони­мался как умирание в одном мире и рождение в другом. Причем, и географически и социально. Вот что пишет об этом В. И. Ереми­на: "Изначальное представление рождающей смерти связывает воедино ритуалы, возникшие непосредственно на его основе — родильный и погребальный. Брак стал посредником, промежу­точным состоянием между рождением и смертью, символичес­ким повтором двух основных жизненных начал, уходом и прихо