Глава 8. Новость о грозящей Мерси опасности не стала сюрпризом для населения

 

Новость о грозящей Мерси опасности не стала сюрпризом для населения. Суеверные видели в ней исполнение проклятия ведьмы Мерси. Реалисты считали признаком экономической участи, предопределенной судьбой. Общая реакция сводилась к смирению.

Несмотря ни на что, переезжать никто не собирался. Здесь они родились, здесь и останутся. Если в грядущие дни придется сильней жаловаться, просто будут сильней жаловаться. Ржавый свет, падавший на фабрику, всем доставлял утешение. Как бы ни изменяло городу счастье, он всегда будет тут, жизнь будет продолжаться. Остаются конторы, где можно зарегистрировать брак, больницы, где можно рожать детей, места на кладбище, а между рождением и смертью – рестораны и бары, где можно посплетничать.

– Ведьма Мерси во всем виновата.

– Не должно такого случиться. Морис может что-нибудь сделать.

– Что он когда-нибудь делал, кроме того что транжирил отцовские деньги?

– Мелвин Мельник лишился рассудка.

– Я слышал, у него был рак мозга.

– Нет. Альцгеймер.

– Какая разница?

– Он сделал все, что мог.

– Не так много.

– А нам что делать?

– Молиться.

– Молиться? Чего это нам даст хорошего?

– Ладно, гений, какие у тебя планы?

– Не знаю, но все-таки лучше, чем фейерверк.

 

В то утро Заку снился город, которым он предположительно управлял. Снилось, что город движется к северу. Переберется ли Мерси когда-нибудь на Аляску, как утверждают геологи, или рухнет в море, не завершив долгий путь к северу?

Ведьма Мерси предупреждала. Камни крошились под ногами. Подчиненные Зака, вообще весь народ на дозорных башнях и вне башен, не обращали внимания на дрожавшую почву. Почти все верили, что история простит им самые темные моменты в погоне за прибылью. Но если Мерси права, город погибнет в страшном огне. Поэтому он движется к Канаде, по пути к холодной северной точке, стараясь избежать гибели.

Он проснулся на простынях, промокших от алкогольного пота. Опустил руку, нащупал бутылку и сделал глоток.

– Да отпустятся нам грехи наши. Слава в вышних Богу.

На городском совещании присутствовали Морис, Шейла, Зак, члены городского совета, капитан полиции и начальник пожарной охраны. Расселись демократично, как члены студенческого кружка.

– Если Мерси от чего-нибудь никогда не погибнет, – сказал начальник пожарной охраны, – так это от огня. Уверяю вас, старушка Мерси разочаруется.

– Никто больше ничего не хочет сказать? – спросил Зак. – Будем голосовать.

Вот так. После того как Зак стукнул молотком, начальник пожарной охраны оттянул Мориса в сторону и сказал:

– Слушай, у нас ведь опытная команда, правда? Делает все по инструкциям, да? Не будем разводить бюрократию. Нацелим фейерверк в океан, вот и все. В самом худшем случае пустим ко дну какой-нибудь корабль, полный ослиных задниц в капитанских фуражках.

 

Даже когда Шейла долго спала, она около полудня непременно звонила, а тут телефон молчит весь день. Может, какая-то неполадка в великолепном особняке Мельников. Тем временем Холли просидела дома почти целые сутки, приходя к заключению, что целомудрие – не такая великая мысль, особенно ночью.

Она пролистала свою телефонную книжку, но все фамилии в ней были вычеркнуты: слишком тихий, слишком разговорчивый, никогда не сквернословит, вечно сквернословит, слишком грубо действует, слишком медленно действует, чересчур мускулистый, чересчур костлявый.

– Господи Боже. Я в одиночестве смотрю телевизор. Вот до чего доводит целомудрие.

Она собралась плеснуть себе спиртного, но закупорила бутылку и поставила обратно в буфет. В голове и так уже туман, статическое электричество выводит из строя радиостанцию Холли. В нормальных обстоятельствах соблазн звучал двадцать четыре часа в сутки. Без этого никаких программ не осталось.

Она увидела себя в стеклянной дверце буфета. Послала воздушный поцелуй. Отражение улыбнулось смущенно и грустно.

– Привет, некто.

Посмотрела новости по широкоэкранному телевизору, купленному Гарри перед самой смертью. Какого черта они без конца крутят какие-то километры фейерверков?

Ее радовали проблемы, с которыми столкнулся город. По крайней мере, хоть что-то происходит. Когда-нибудь археологи раскопают руины. Она воображала себя одной из последних римлянок, раскинувшейся на краю бассейна. Она никогда не уедет из Мерси. Но, в отличие от Шейлы, останется одна.

– Шейла сильнее меня.

Шейла постоянно замужем. Не заставила одного мужа уйти, а другого умереть от сердечного приступа. Холли не из тех жен, которые говорят: «Не таскай сам этот телевизор, Гарри». Поэтому Гарри скончался, посмотрев свой широкоэкранный телевизор в первый и последний раз.

Холли снова вытащила каталог, решив продолжать Уроки фехтования. На следующий раз, пообещал инструктор, ученики будут биться друг с другом.

В тот день кто-то умрет.

Она выписала чек компании, поставляющей фехтовальное снаряжение, сунула в конверт. И определенно чувствовала, облизывая марку, что целует на прощание прежнюю Холли.

Положила руку на сердце. Больше никаких розничных торговцев, официантов, колледжских студентов, учителей средней школы, начальников пожарной охраны, капитанов полиции, консервативных авторов газетных колонок. Конец некой эпохи, хотя она останется в маскарадном костюме.

 

Зак, капитан и начальник пожарной охраны встретились в баре Мак-Налли. Все трое отдавали себе отчет, что их еженедельные встречи становятся ежедневными.

– Жена меня не любит, – признался начальник пожарной охраны.

– Моя жена чересчур меня любит, больше, чем я ее, – признался капитан полиции.

– Я женат на этом городе, – признался Зак. – А он меня бросает.

Признания отметили выпивкой по кругу.

– Что с нами происходит? – спросил Зак.

– Что происходит с городом? – спросил начальник пожарной охраны.

– Божья милость, – сказал капитан, – или ее нехватка.

– Морис должен что-нибудь сделать, – сказал начальник пожарной охраны.

– Пусть живет себе, – сказал Зак. – Это не входит в его обязанности. Город – бездонная дыра. Зачем швырять туда деньги?

– Деньги не его, – заметил капитан.

– А мы? – спросил Зак. – Мы хоть что-нибудь для Мерси сделали? Что сделал капитан полиции, кроме насильственного введения квитанций на парковку? Что сделал начальник пожарной охраны, кроме запрета топить печи и пускать фейерверки Четвертого июля? Что сделал мэр, кроме того что постоянно шел против собственной воли и пожимал знаменитостям руки? Мы ничего не сделали, и, возможно, поэтому ежедневно приходим на службу с похмелья. Вам никогда не кажется, что мы чересчур много пьем?

Начальник пожарной охраны поднял свой стакан и сказал:

– Я алкоголик, бессильный перед своей болезнью.

– Боже, – сказал капитан, – ниспошли мне истинное смирение с тем, чего я не могу изменить.

– Вы что, признаетесь, что оба уже признаете себя алкоголиками? – сказал мэр.

– Этого я изменить не могу, – сказал капитан.

Зак пошел в туалет.

– Что ты на самом деле думаешь о Заке? – спросил капитан.

– Он из тех людей, над которыми можно смеяться, – ответил начальник пожарной охраны, – но которых глубоко любишь.

– Правильно. Кто мы такие, чтоб смеяться?

– Я без выпивки уже давно не смеюсь.

– С выпивкой это уже не смех, – сказал капитан.

 

Альберт вел машину трезвый, как аболиционист. Но кружившаяся в голове песня напоминала об Инге, в результате чего он пьянел от раскаяния. Почему он не бросил пить после знакомства с ней? Как воспримут в Норвегии ее рассказы: «Тогда он… потом он… а что скажете, когда он…»

Выпивка заставила меня поверить в ее реальность. Потом она ушла. И теперь нереальна.

Он положил руку на изголовье пассажирского сиденья, словно рядом с ним сидела Инга.

 

Рей Пуласки шел по Голливудскому бульвару, раздумывая, что теперь ему делать, вернувшись в Лос-Анджелес. Неоновые вывески уже не заливают мозги жарким светом, но он еще не начал новую главу своей жизни.

Остановился над отпечатками ладоней звезд в бетоне. Пьяницы и неудачники отступили назад, распылились на атомы, остальные пока сидят прочно. Хотелось бы снять фильм об этих мирах, которых никто не видит, в которые никто не верит, но в данный момент можно только бросать в ладони забытых друзей завалявшуюся мелочь, надеясь, что они нашли свою счастливую звезду.

Он увидел объявление на телефонном столбе: «Срочно требуются охранники. Опыт работы не обязателен».

Позже позвонит по номеру, указанному в объявлении. Полученное наследство оплачивает один образ жизни дома, а в «городе ангелов»^[29] совсем другой. Надо откуда-то начинать. Лос-Анджелес ему такой же родной, как умершая сумасшедшая мать; он вернулся, чтобы заявить права на него.

Медленно шел размеренным и твердым шагом, кривоногий посланник, старающийся не пропустить ни одного предупреждающего об опасности знака. В его жизни вполне хватало опасностей. Те времена кончились.

 

Каждую минуту, которая выпадала между записями и гастролями, Ларри Дж. Фиппс искал психиатра, который выписывал «прозак».^[30] Врачу не полагалось знать, что Фиппс добавляет к нему кокаин. Если бы он это знал, то, возможно, не стал бы выписывать средство, которое в сочетании с кокаином заставляет мысли метаться, бибикая, как бегающая земляная кукушка – чересчур быстро, чтобы задуматься, сколько хитрых койотов кормятся с его заработков.

– Угу, – буркнул он, снюхивая рядок с обложки собственного лазерного диска, – остерегайся получать то, чего просишь. Куда бы ни ехать – пожалуйста. И последнее, по порядку, а не по значению: деньги – далеко не все.

Когда предложат очередной ангажемент, когда будет подписан очередной контракт на запись? В подобные моменты карьеры он любое предложение принимает. Выступает, ко всем чертям, на окружных ярмарках, просто самого себя убеждая, что еще не пора возвращаться домой столь же бедным, каким уходил. Тем не менее торчит тут один, нюхает кокаин и вспоминает маму.

Он заказал свою любимую проститутку. Она всегда на месте; нечего гадать, не зарится ли только на деньги, занимаясь сексом, – ему это точно известно. Одна Адриана, так называемая личная секретарша, спит в его постели даром, хоть еще не прошла экзаменационную комиссию Ларри Дж. Фиппса. Скоро он снова подвергнет ее испытанию.

Если кокаин превращает Фиппса в параноика, то паранойя делает ему большую услугу. Ни один койот, даже в пиковой взрывоопасной форме, не поймает бегающую земляную кукушку.

 

Семейная компания Николсон по запуску фейерверков состояла из двух сыновей и отца. Они жили в Бейкерсфилде, штат Калифорния; пристроенный к дому гараж был полон почти законными фейерверками. Дом полностью оплачен, отец получает пенсию, как бывший полицейский. Те годы хорошо научили его, в какую минуту надо уносить ноги после не совсем дозволенной законом огненной вспышки. Семья существовала ради и за счет подобных моментов.

– Осветим нынче ночку, – говорил отец сыновьям, – мать увидит нас с неба.

Ей, к сожалению, редко выпадала возможность их видеть; почти все работы в штате выполняли крупные фирмы. Но три-четыре раза в год отец все же творил колдовство в небе, и сыновья верили, будто мать посылает привет за миллионы миль.

В тот вечер, наконец, зазвонил телефон.

– Да, будь я проклят, – сказал отец. – Точно помню Альберта в одной компании в Сономе. Ты пьяный был, правда?

 

Со временем Холли себя почувствовала не такой одинокой. В конце концов, сама решила остаться одна. Можно позвонить любому, чьи имена раньше перечеркнула десятью крестами (карандашом, так что номер был все-таки виден), уверяя себя, что не вынесет одиночества.

Разве одиночество так плохо, что женщина может стерпеть такой брак, как у Шейлы? Есть ли в нем достоинства, о которых она никогда не узнает? Если есть, то, скорее всего, возникают лишь после второй годовщины, до которой оба ее замужества не дотянули.

Дети? У нее уже есть ребенок, которого надо растить и воспитывать. Дочку зовут Холли, и ей восемь лет.

 

Мэр, капитан и начальник пожарной охраны не один час рассуждали о том, каким был и каким должен быть город Мерси. Все согласились, что забава с фейерверком – пустая трата времени, но если кому-то удастся соскрести медяки с подошв Мориса, то каждый сэкономленный пенни обернется заработанным.

– Когда рядом топтались Советы, жилось гораздо лучше, – сказал капитан.

Они погрузились в молчание. Раскинулись в креслах, придерживая животы, глядя в новостях репортаж о городском собрании. Двоим предстоит возвращаться домой к недовольным женам, но каждый следующий мужчина был более одиноким, чем предыдущий, – круговой раунд павших духом. Под ногами официантки хрустела кожура арахиса, спортивные комментаторы отрывисто тараторили, сообщая счет матчей, реклама пива «Миллер» и настольные лампы погасли в баре, на часах стукнуло 1.55.

– Ну, ребята, – сказал Зак, – с меня хватит. Если скунса так напоить, он не дотащится до своей вонючей норы.

 

Раньше в тот вечер сотня христиан собралась на футбольном поле мерсийской средней школы. Мошки кружились в свете прожекторов, истинно верующие воздели руки и воскликнули:

– Господи, спаси наш маленький город! Вознеси нас! Вознеси, о Боже!

 

Войдя в дом, Альберт сразу прослушал сообщения на автоответчике. Потом позвонил в Норвегию.

Сняв трубку, Инга сказала:

– Завтра мне сменят номер. Извини, для меня ты слишком безответственный.

Но у него имеется ее адрес и номер телефона экстренной связи – видно, сама забыла, что продиктовала. Он ее выследит, даже если придется промчаться по снегу в собачьей упряжке.

– Переезжай куда-нибудь, – сказала Шейла, – куда угодно, кроме Калифорнии.

Уже стосковавшись до точки нарушения клятвы, Холли ехала к футбольному полю. И теперь стояла среди христиан. Приехала не молиться, а побыть с людьми, которым известно, во что они верят и почему. Глядя на свет, она представляла, как мошки на нее налетают, вытаскивают из тела всех маленьких Холли, выпускают на свободу, уносят домой на своих крылышках. А где тот самый дом?

– Вознеси ее, – как бы услыхала она голоса христиан.

И молча продолжила молитву:

– Да, вознесите ее, унесите домой, поведайте тайну о том, кем она должна была быть и кем станет, прежде чем все переменится.

 

Пенсионер пил бурбон на веранде, держа на коленях неразвернутую газету. Статьи и редакционные заметки обвиняли Зака, отцов города, отца Мориса, самого Мориса, русских, филиппинцев, пренебрежение ценностями, знаменитостей, погоду, прошлое и будущее.

– Ох, – сказал пенсионер сам себе, – сплошное дерьмо собачье.

Он хлебнул бурбона, закурил сигару, прочел еженедельную колонку Джека Спенсера. Приближение проклятого фейерверка проникало в сознание отставника не в виде декларативных сентенций, а в виде отрывочных обвинений. Мир колыхался, сворачивался на ветру вместе с газетой, где было написано: «Спланированный упадок и разрушение – вопль. Дочь своего времени, бесстыжая волчица, рыщет на пепелищe. Оргия? Дочери Июля – гм… – с дьявольской жаждой уничтоженья и мести. Судия не умер. Мы видим: денег нет. Пропащий город. Вольнодумцы распутники: небеса молчат. Гоморра».

– Я пьян, – сказал пенсионер. – Не могу читать. Не приведет ли нынешний сон к смерти? Известно, она скоро придет, он даже знает, как именно. На улице из-за углов будут выскакивать тинейджеры в своих машинах, а за стенами дома старик перестанет дышать.

 

По дороге домой с городского собрания Шейла вызвалась вести машину. И теперь свернула с прямого пути.

– Куда это мы? – спросил Морис.

– Хочу показать тебе место, где у меня возникла мысль о фейерверке.

Она доехала до того места в нескольких милях южнее, где останавливались Морис с Альбертом. Поставила машину на какой-то каменной россыпи, с которой вниз шла дорожка на берег.

– Если посмотришь отсюда, – указала она, – увидишь, где во второй раз женились мои родители.

– Угу, вижу следы на песке. Никогда не думал, что там женятся люди.

– Не женятся. Там обычно их дети занимаются сексом, но берег в тот вечер был наш. Нас было только трое, да еще какой-то где-то найденный капеллан. Было тихо, моросил легкий дождь. Все прошло быстро, пожалуй, минут за десять. Потом они поцеловались, не слишком крепко, чтоб меня не смущать. Все равно я никогда не видела их целующимися, даже в щеку. Знала, что они любят друг друга, но это был известный мне тип связи, как между студентами, снимающими одну комнату. После того поцелуя все переменилось. Хотя больше всего мне запомнилось то, что было потом. Я стояла там, глядя на фейерверк глазами девочки, как на старое кино, только вспышки взлетев, останавливались, словно их кто-то на месте придерживал. Потом мы вчетвером поджаривали на костре палочки, обмакнутые в кукурузный сироп.

– Наверно, Мерси тебе очень дорог.

– Нет, но это место останется после того, как Мерси давно исчезнет.

Становилось прохладно. Он потянулся к ключу зажигания, она остановила его:

– Пусть холодает. Мы сами охладели, не так ли? Вопрос в том, как до того дошли.

 

Телевизоры погасли. Лунный свет рябил на океанской воде. Рыбы плыли привычным путем, минуя береговую линию Мерси в поисках более благоприятного климата.