Шутъ Григорій.
____
Въ одной деревнѣ жилъ-былъ крестьянинъ, по имени Шутъ-Григорій. Не даромъ такое имя дано было ему. Не было ни проѣзду, ни проходу ни конному, ни пѣшему, котораго бы Григорій не обозвалъ какъ-нибудь. И какъ кого прозоветъ, такая кличка за тѣмъ человѣкомъ навѣкъ и останется; «какъ гвоздями прибьетъ», поговариваютъ объ этой способности Григорья сосѣди-мужички. Украсть, обмануть, соблазнить дѣвушку, «опохожать» (т. е. осмотрѣть и стащить потомъ рыбу) чужую ловушку — никто не могъ такъ ловко, какъ это дѣлалъ Григорій. Всѣ знаютъ, что это Григорій сдѣлалъ, его работа, — но уличить никогда не могутъ. Такъ ловко спрячетъ концы, что самому, «паhалайнэ» не отыскать. Цѣлыми днями иногда Григорій ничего не дѣлалъ: лежитъ себѣ на теплой печи и придумываетъ — какую-бы ему еще штуку выкинуть. Лежитъ насвистываетъ, какъ бы тетерокъ приманиваетъ, а жена его ужь горячіе «ростёги» (особый видъ пироговъ) масломъ мажетъ да съ поклонами Григорью подноситъ. А Григорій ѣстъ да ухмыляется: умѣлъ, говоритъ, нажить, умѣю и ѣсть. Слезетъ иной разъ вечеромъ съ печки, нащиплетъ лучины или сплететъ корзину и опять на цѣлый вечеръ правъ, сидитъ безъ дѣла, разсказываетъ сказки, прибаутки, загадываетъ загадки да семейныхъ смѣшитъ. Даже русскіе пріѣзжали слушать Григорьиныхъ сказокъ. Пріѣдутъ это съ деньгами, по недѣлѣ сидятъ на подпольницѣ, рта не смѣютъ открыть, слушаютъ его... А Григорій сидитъ себѣ на печкѣ, ногами помахиваетъ да языкомъ болтаетъ. Лѣтомъ — нечего дѣлать, такъ Григорій въ лѣсъ сходить, бересты надеретъ, мячики ребятишкамъ дѣлаетъ и цѣлые дни этимъ забавляется; какъ глупенькій рѣзвится, скачетъ, на одной ногѣ прыгаетъ, «кода» — мячикомъ играетъ. Не было у Григорья никакой скотины въ домѣ, только было у него, что черная, старая кошка да собака Мутти. Разъ вздумалось Григорью идти «пало» (пожогу) пахать. Лошади у него своей не было; вотъ онъ и пошелъ къ попу лошади просить. Батюшка, говоритъ Григорій, думаю идти «пало» пахать, такъ одолжи пожалуйста лошади и сохи, — возвращу съ благодарностью... — «Да вѣдь ты напакостишь только, Гришка, говоритъ ему попъ. Я дать дамъ, мнѣ не жалко, отчего не дать человѣку въ нуждѣ, но не будетъ только съ тебя пахаря; какой съ тебя пахарь?... Ты бы шелъ лучше къ русскимъ да языкомъ у нихъ болталъ, да денежки за это получалъ: вѣдь они до этого охотники»... — Нѣтъ, батюшка, дай ты мнѣ лошадь и соху, буде что случится съ ними недоброе, тебя самого позову, не полѣнюсь, сбѣгаю... Взялъ Гришка лошадь и цѣлый день возился съ ней, пахалъ-царапалъ «пало». Вечеромъ ѣдетъ домой... Проѣзжаетъ мимо болота, глядитъ болото – вязкое, глубокое, взялъ да и заѣхалъ въ него: «а пусть, говоритъ, околѣваетъ лошадь, у попа ихъ много». Взялъ потомъ — почти совсѣмъ отрубилъ у лошади голову, только на верхней шейной шкуркѣ оставилъ висѣть, и самъ съ крикомъ и плачемъ побѣжалъ въ деревню къ попу. «Ой, батюшка, несчастье случилось со мной: лошадь твоя завязла въ болотѣ, стоитъ, золотая, хвостомъ не шевельнетъ, до самаго брюха въ болото ушла...» Попъ съ кряхтеньемъ и неудовольствіемъ поднялся и крѣпко выругалъ Григорья: «говорилъ я тогда тебѣ, сатанинская голова (саттананъ піä), что гдѣ тебѣ съ лошадью справляться, —вѣкъ чего въ рукахъ не бывало, за то бы и не брался, а то вотъ теперь изъ-за тебя, дурака, приходится мнѣ самому трудиться...» Пришли попъ и Григорій къ болоту; лошадь, дѣйствительно, какъ говорилъ Григорій, стоитъ, хвостомъ не шевельнетъ; мертвая, такъ будетъ ли шевелить?!...
Какъ же теперь вытащить лошадь? А вотъ что, батюшка, говоритъ Гришка, я, какъ простой мужикъ, буду пихать лошадь съ хвоста, съ зади: мнѣ простому мужику живетъ; а ты, какъ попъ, будешь тащить съ головы... Понравился такой распорядокъ попу. Накинулъ онъ на голову лошади петлю, выбралъ посушѣе мѣсто на кочкѣ, оперся правой ногой о пень и давай тащить лошадь что есть мочи... «Ой, батюшка, говоритъ Гришка, не тащи такъ сильно лошадь, неравно голова оторвется». Попъ тащилъ, тащилъ, — голова у лошади вдругъ оторвалась, и онъ, какъ снопъ (или — какъ стручекъ), «палго», хлопнулся на пень; едва живъ остался, такъ сильно ударился жирной спиной о пень. А Гришка правъ: говорилъ я тебѣ, батюшка, тише нужно тянуть, не послушался, на себя теперь и пеняй: голову у лошади оторвалъ и спину себѣ досадилъ...» А самъ въ это время отвернется въ сторону и смѣется надъ простоватымъ попомъ... Случилось также Григорью весной ходить въ лѣсъ на тетёръ. Ходитъ Григорій по «корбѣ» (густой лѣсъ) со своей Мутти, ходитъ посвистываетъ, не столько тетёръ стрѣляетъ, сколько пѣсенъ поетъ. Пришло время обѣдеиное, солнышко высоко надъ лѣсомъ поднялось, и сталъ Гришка обѣдъ варить. Развелъ огонь, положилъ рябчика въ горшокъ, налилъ его водой и поставилъ на огонь кипятиться... Ужъ булькаетъ, кипитъ, паръ съ горшка столбомъ валитъ, — слышитъ вдругъ Григорій, что идутъ къ нему на просѣку какіе-то люди, топорами звѣнятъ, ружьями пощелкиваютъ — должно быть разбойники. Гришка скорёхонько затопталъ огонь, нарылъ на него снѣгу, а горшочекъ поставилъ на растаявшую кочку, самъ стоитъ и надъ горшкомъ палочкой помахиваетъ, а горшокъ свое дѣло дѣлаетъ — пары пускаетъ, пріятнымъ запахомъ носъ щекочетъ. Подходятъ разбойники. «Что ты, Гришка, дѣлаешь? спрашиваютъ они; зачѣмъ палочкой надъ горшкомъ помахиваешь? — А посмотрите, говоритъ Гришка, подойдите поближе, поглядите, что съ горшкомъ дѣлается... Смотрятъ разбойники и удивляются, — горшокъ на голой кочкѣ стоитъ, а рябчикъ въ немъ ужъ совсѣмъ готовъ, — сварился. «Продай, говорятъ Гришкѣ разбойники, продай намъ этоть горшокъ. Намъ он очень бы годился: на промыслѣ иной разъ вздохнуть некогда, столько работы бываетъ, гдѣ ужъ тутъ бабьимъ дѣломъ заниматься: огонь разводить да обѣдъ варить; а въ горшокъ твой чего только ни наклалъ, все мигомъ безъ огня скипить». — Отчего же, говоритъ лѣниво Грішка, отчего же и не продать? Продать можно, лишь бы деньги дали хорошія. — «А сколько же ты просишь»? — Да ни много, ни мало, а рублей 10. Покопались разбойники у себя на вороту, въ кожанныхъ кошелькахь, достали деньги и съ поклонами отдали Григорью. А Гришка радъ, что деньги получилъ и разбойниковъ обдулъ... Проходитъ недѣля... Гришка начинаетъ побаиваться, что вотъ вотъ разбойники нагрянутъ на его домъ и тогда ему плохо придется за обманъ. Думаетъ, что въ какой-то день они непремѣнно придутъ къ нему, и идетъ въ этотъ день опять въ лѣсъ на охоту съ неразлучнымъ Мутти. Предъ уходомъ въ лѣсъ поймалъ Гришка двѣ маленькихъ птички — трясогузки (паске-чивчуой), совершенно другъ на друга похожихъ. Одну берётъ съ собой въ лѣсъ, а другую дома бабѣ оставляеть; «да смотри, баба, говоритъ Гришка, чтобы сегодня ты у меня, какъ можно больше, пироговъ напекла: ростеговъ, сканцевъ съ кашей, чупуковъ, кокачей, колобовъ..., сегодня у насъ гости будутъ, да, смотри, не забудь, приготовь все, какъ слѣдуетъ, по хорошему, иначе я у тебя живой шкуру сдеру». Пошелъ Гришка въ лѣсъ. Опять, какъ и въ первый разъ, ходитъ по корбѣ, посвистываетъ, не столько тетеръ стрѣляетъ, сколько пѣсни распѣваетъ. Поднялось солнышко высоко надъ лѣсомъ, наступило время обѣденное, слышитъ Гришка, что какіе-то люди къ нему на просѣку подходятъ, топорами звенятъ, ружьями пощелкиваютъ. — Разбойники, думаетъ Гришка, а у самого «брюхо отъ страху ниже ножныхъ пальцевъ упало» (корельское выраженіе для обозначенія страха). «Ну да раньше времени бояться нечего; посмотримъ, кто кого обидитъ»; встряхнулъ волосами, стоитъ и поджидаетъ гостей. — А, вотъ и самъ Гришка, говорятъ разбойники, завидѣвъ Григорья. Ты что, братъ, обманулъ насъ, деньги взялъ сполна, а горшокъ далъ никуда негодящійся. Мы палочкой надъ нимъ махали, махали, а щей себѣ однако не сварили. — Вотъ за это тебя слѣдуетъ убить. «За что убить? говоритъ въ отвѣтъ Гришка;
не я въ томъ виноватъ, что у васъ горшокъ безъ огня не кипитъ; нужно было вамъ слова нѣкоторыя выучить, безъ которыхъ ничего не будетъ, хоть годъ палочкой помахивай... Не вѣрите мнѣ? Вотъ у меня въ рукахъ птичка–трясогузка, самая обыкновенная птичка, а стоитъ только пошептать ей въ ухо нѣсколько словъ, и она, какъ стрѣла, прямо полетитъ къ моей бабѣ и передастъ вѣсть, чтобы обѣдъ для гостей хорошихъ готовила: чупуки и растеги стряпала, блины пекла, кофей варила...» — Ужели, Гришка, у тебя птичка такая есть? Пожалуйста, сдѣлай такую милость, отправь её къ бабѣ, пусть она обѣдъ готовитъ, и мы бы у ней кстати поѣли... «Отчего же, говоритъ лѣниво Григорій, можно»... Взялъ птичку, пошепталъ ей въ ухо и пустилъ ее въ лѣсъ на всѣ четыре стороны... Птичка быстро вспорхнула и скоро скрылась изъ глазъ разбойниковъ. Идутъ разбойиики въ домъ Гришкинъ, а сами сомнѣваются: — «ужели, говорятъ между собой, птичка-то и вправду къ бабѣ слетѣла и приказъ отдала — обѣдъ готовить». Приходятъ, наконецъ, въ домъ — и что же? Птичка на окнѣ по стекламъ порхаетъ, а у бабы уже пироги масломъ намазаны, обѣдъ готовъ, кофей сваренъ, послѣдній «чупукъ» съ кашей свёртываетъ. Сѣли разбойники за столъ, ѣдятъ, пьютъ, ѣду похваливаютъ, но больше и больше птичкѣ удивляются. — Ну, и птичка у тебя, Гришка; не птичка, а кладъ, продай ты её намъ; она намъ очень бы погодилась; въ другой разъ далеко въ лѣсу бродишь, придешь домой холодный, голодный, а у бабъ ничего, оказывается, не приготовлено; а будъ такая птичка, какъ у тебя, взялъ бы да заблаговременно и послалъ её, и велѣлъ бы передать бабамъ, — чтобы обѣдъ скорѣй готовили, и было бы очень удобно. Продай намъ, Гришка, её... — «Отчего же, говоритъ лѣниво Гришка, и не продать; продать можно, лишь бы деньги дали хорошія!..» — А сколько же ты просишь? — «Да ни много, ни мало, а рублей 10». Покопались разбойники у себя на вороту въ кожанныхъ кошелькахъ, достали деньги и съ поклонами отдали Григорью. А Гришка имъ намѣсто птичку далъ, и самъ радъ, что деньги получилъ и разбойниковъ обдулъ. Проходитъ недѣля, другая... вдругъ въ одинъ день нагрянули разбойники въ Гришкинъ домъ, связали Гришку по рукамъ и ногамъ и говорятъ ему: «ну, теперь, мошенникъ, не уйдешь отъ насъ; полно тебѣ обманывать насъ, какъ маленькихъ дѣтей; будетъ тебѣ — и деньги выманивать; пришло время свести съ тобой счеты...» Взяли связаннаго Гришку, посадили въ куль, куль зашили, бросили его на возъ и повезли на ледъ озера. Привезли на средину озера, и всѣ общимъ голосомъ порѣшили утопить Гришку... Но, какъ на грѣхъ, ни у кого не оказалось съ собой пешни («пуразь»), чтобы сдѣлать прорубь. Подумали разбойники, потолковали и отправились всѣ домой за пешней, а Гришку, зашитаго въ куль, оставили тутъ же, на озерѣ, не убѣжитъ, молъ, а возить его зря взадъ и впередъ не стоитъ. Сидитъ Гришка въ кулѣ и думаетъ: «насталъ, должно быть, мой конецъ, теперь ужь никакъ не вывернешься, приходится, вѣрно, умирать; ну, пожилъ и — довольно...» Слышитъ вдругъ какъ-будто вдали колокольчикъ ямщицкій зазвенѣлъ. — Должно быть баринъ какой-нибудь проѣзжій ѣдетъ... Гришка сейчасъ же на хитрость пустился; сидитъ въ кулѣ и такъ жалобно стонетъ: «хотятъ въ попы ставить, а грамотѣ не умѣю; хотятъ въ попы ставить, а между тѣмъ грамотѣ не знаю...» Подъѣхалъ проѣзжій баринъ поближе, замѣтилъ куль, прислушался: — кто-то стонетъ: «Хотятъ въ попы ставить, а грамотѣ не умѣю»; велѣлъ баринъ ямщику остановиться, распоролъ куль и вывелъ на свѣтъ Божій Гришку. «Какимъ образомъ попалъ ты въ куль»? спрашиваетъ баринъ Гришку. — Да вотъ, добрый человѣкъ, говоритъ Шутъ, хотѣли меня попомъ сдѣлать, а я грамотѣ не знаю и не хочу идти въ попы, такъ меня, чтобы хотя насильно въ попы поставить, взяли и зашили въ куль... Выслушалъ баринъ Гришку, и самому ему захотѣлось сдѣлаться попомъ. «Если ты не идешь въ попы, говоритъ онъ Гришкѣ, такъ пусти меня, я грамотѣ умѣю...» — Отчего же, лѣниво отвѣчаетъ Гришка, можно; только тебѣ, баринъ, слѣдуетъ въ мою одежду нарядиться, и въ куль сѣсть. Баринъ безъ словечка согласился: снялъ съ себя енотовый тулупъ, черные сапоги, одѣлся въ Гришкинъ кафтанъ и засѣлъ въ куль, а Гришка зашилъ его. Потомъ Гришка одѣлся въ барское платье, засѣлъ въ
барскія сани, свистнулѣ и поѣхалъ... А между тѣмъ баринъ сидитъ въ кулѣ и твердит: хотятъ въ попы ставить, и я грамотѣ знаю. Пришли разбойники, принесли пешню, сдѣлали ею прорубь и спустили туда куль съ бариномъ. «Ну, теперь не выскочитъ <о>ттуда, говорятъ разбойники, смотри только пузырьки встаютъ на поверхности. Хотѣли уже уходить домой — глядятъ — на встрѣчу имъ Гришка ѣдетъ. Сидитъ въ саняхъ, развалясь, какъ баринъ, въ енотовомъ тулупѣ, въ черныхъ сапогахъ, и подъ другой колокольчикъ звенитъ. Разбойники какъ увидѣли, такъ и ахнули; сняли шапки, поклонились Гришкѣ и спрашиваютъ у него: «Сдѣлай милость, скажи какимъ образомъ ты живъ остался и лошадей гдѣ нажилъ, вѣдь сейчасъ только мы утопили тебя въ озерѣ...» — Эхъ, братцы, говоритъ имъ Гришка, вы хотѣли мнѣ зло сдѣлать, анъ оказалось, что вы мнѣ добро сдѣлали; опустился я это на дно озера, а тамъ, братцы, каждому, кто съ этого свѣта туда спустится, лошадей даютъ, сани и хорошую одежду; каждому, кто бы ни пришелъ туда... «Ой, Гришенька, спусти насъ въ прорубь, стали просить разбойники, спусти насъ подъ ледъ, мы тебя отблагодаримъ...» Отчего же, говоритъ лѣниво Гришка, можно... Прыгайте сами въ прорубь, а тамъ на днѣ увидите и повѣрите, что я вамъ правду говорилъ. Стали прыгать разбойники въ прорубь, и послѣ нихъ только пузырьки встаютъ на поверхности. Прыгнулъ одинъ, прыгнулъ другой, а остальные ждутъ своихъ товарищей, стоятъ около проруби... «Что же, говорятъ Гришкѣ разбойники, наши товарищи такъ долго не возвращаются, пора бы, кажется, придти имъ обратно...» — Ахъ, братцы, отвѣчалъ Гришка, они, не какъ я, выбираютъ лучшихъ лошадей и покрасивѣе сани... Я такъ прямо: хватилъ, что было поближе да поскорѣе вонъ, а они видишь не такъ: выбираютъ какъ бы все получше... «Такъ пожалуйста, Гриша, спусти насъ поскорѣе подъ ледъ...» — Прыгайте всѣ скорѣе да по очереди, чтобы не препятствовать другъ другу. И всѣ разбойники другъ за дружкою поскакали въ озеро... А Шутъ-Григорій радъ, что живъ остался и отъ разбойниковъ навсегда отвязался.
__________
|
