Глава пятая. Они еще две недели гоняли из аула в аул, выспрашивали да высматривали, сами не зная что

...Они еще две недели гоняли из аула в аул, выспрашивали да высматривали, сами не зная что... Как-то Майрам привез; режиссера к своему другу-ингушу. Тут и началось: а чем отличается ингушская черкеска от осетинской? А как танцуют ингуши лезгинку? А почему у них нет своей выпивки, как арака: у осетин? И похороны будто бы разные — чем это объяснить?.. Замучал он всех своими расспросами да придирками...

V Однажды Савелий Сергеевич попросил Майрама завезти: его в самую что ни на есть глухомань города.

— Давай на такую улицу, где нет асфальта, электричества, телевизоров, радио, — требовал он.

— Да где взять такую? — удивился Майрам его наивности. — Кто станет сейчас жить на такой улице?

— Не захотят, — горестно признал его правоту Конов и с сожалением поглядывал по сторонам. — Но должно же что-то остаться!

И они целый день мотались по городу. Майрам показал Коневу и сопровождавшим его оператору Степану и директору Михаилу Герасимовичу Армянскую слободку, Шалдон, отвез их в затеречный тупичок возле кладбища. Они втроем подолгу бродили по улочкам, всматривались в дома, тихо переговаривались между собой.

— Тут столб на столбе, — с сожалением говорил Савелий: Сергеевич.

— Дома сплошь кирпичные, — добавил Михаил Герасимович.

— А разве до революции не было кирпичных? — возмутился Степан.

 

— Не мне — худсовету доказывай, — усмехнулся директор.. В тупичке возле кладбища они застряли на целый час.

— Вон тот домик пойдет, — с надеждой произнес Конов.

— Забор придется убрать, — присел на корточки оператора И памятники лезут в кадр. Не поверят, что возле кладбища домик, скажут, понарошку присобачили...

— Кладбище действующее? — спросил режиссер Майрама. Тот отрицательно покачал головой:

— Лет десять уж тут не хоронят.

— А через сколько лет можно сносить кладбище? — быстро, спросил директора Конов.

— Об этом и не думайте! — яростно замахал руками Михаил Герасимович. — Пока выбьем разрешение, полгода убежит, а разравнивать начнем — родственники покойников запротестуют. Однажды нелегкая столкнула с подобной проблемой. Сыт и пьян был без еды и алкоголя!

Они постояли, огорченные и насупившиеся, потом Савелий Сергеевич молча направился к машине.

— А Маньчжурию где снимать будете? — спросил Майрам осторожно.

— С твоей помощью нашел, — весело ответил Конов. — В том ущелье, где у твоего родственника в охотничьем домике шашлыки пробовали.

— В Куртатинском? — поразился Майрам. — Похоже?

— Похоже-не похоже, а на экране будет точная Маньчжурия, так, Степа? — обратился он к оператору.

— Без «клюквы», — заверил тот и хлопнул Майрама по плечу. — Ты, парень, не представляешь, в каком уникальном крае живешь. Тут тебе и Маньчжурия, и Мексика, и Аляска, и Гималаи, и Австралия... Постараться — так и пустыню Сахару отыскать можно. У меня такое ощущение, словно бог дал право осетинам самим создать внешний облик своей родины — и разбрелись они по миру в поисках райских уголков, и каждый притащил сюда полюбившийся ему ландшафт. Вот и оказались, Майрам, в твоей Осетии места на все вкусы!

— Значит, вы в эти страны не поедете? — разочарованно спросил Майрам.

— От добра добра не ищут, — произнес Конов.

— Честное слово, не увидел бы своими глазами — не поверил! — побожился Степа. — Обогнешь холм — в двух километрах от зарослей Мексики — вот тебе дикая, каменистая, лысая Аляска! Блеск! Мечта кинооператоров!

— Все есть в твоей Осетии, все! — подтвердил Савелий Сергеевич и чертыхнулся. — Только в самом Владикавказе не можем отыскать его же старый уголок! Все улицы обновили, застолбили, залатали асфальтом... Куда смотрит Общество охраны памятников старины?! Все клянутся, что любят прошлое, — и изо всех сил уничтожают его. Везде одна и та же проблема. как избежать примет двадцатого века?!

И вот, наконец, наткнулись на укромную улицу. Савелий Сергеевич легко и привычно распорядился:

— Михаил Герасимович, снимешь эти электрические столбы. Чтоб население не роптало, протянешь времянку за изгородью, да аккуратно, а то полезет в объектив. Весь ряд этих домов выкрасишь в серый цвет — пусть пахнут древностью.

 

Дерево пересадишь сюда. Забор уберешь. Вон там выставишь огромный камень. Без дураков чтоб! Высота его должна быть внушительной — в два — два с половиной метра. Пусть прикрывает часть стены дома. Помнишь, как в ауле, где разрушенные башни стоят? Чего качаешь головой?

— Дороговато, Савелий Сергеевич, — блеснул глазом директор, отрываясь от блокнота, в который подробно вносил распоряжения режиссера.

— Из сметы выходим?! — возмутился Конов. — Нет? А чего ты тогда пререкаешься? Сам видишь — все отмечено веком научно-технической революции. Единственный пятачок — этот! — и на усмешку таксиста встрепенулся. — Что лыбишься, джигит?

— Потом столбы опять ставить, камень убирать, забор строить? — покачал тот головой. — Сколько денег надо!

— Ха! — неприязненно покосился на Майрама режиссер. — Вот тебе, товарищ директор, и союзничек! Тоже о деньгах беспокоится! — и зло пояснил: — Давно известно: если бы у Наполеона была половина тех денег, что у постановщиков фильмов о нем, миру быть бы покоренным Бонапартом! — и повернулся опять к директору: — Готовность — послезавтра!

— Да вы что?! — рассердился Михаил Герасимович. — Здесь работы на полмесяца!

— Хорошо, — смилостивился Конов. — Считай, что дарю тебе целый день... — и замахал руками, — но больше ни минуты не проси! Ни минуты!..

— Вы уверены, что Сабуров будет сниматься у нас? — спросил Степа.

— Куда он денется? — нарочито уверенно улыбнулся режиссер и убежденно сказал: — Умен он, черт, сразу увидел, что материальчик еще тот!

***

...Майрам стоял у зеркала навытяжку, точно провинившийся водитель перед гаишником. На нем нейлоновая сорочка, как говорят в кино, «ослепительной белизны», отглаженные брюки. Не хватало галстука, чтобы выглядеть настоящим пижоном. Но и галстук нашелся! Ишь, как Майрам прилаживает его к своей шее. Майрама снаряжали в поход, организованный его братцем после упорнейшего натиска матери. В поход за хорошей девушкой, которой удастся оторвать младшего сына от замужек и вдов. Майрама окружили, ему отрезали путь к двери. Мать шныряла туда-сюда по комнате, сбоку примостилась Тамуся, напряженно следила за сборами. Черти что в ее взгляде.

 

Зависть? Гордость за брата-красавца? Любопытство? Страх? Не поймешь... Так вещего Олега в поход не снаряжали. Май-раму вручали обновки и щедро снабжали советами. Не повышать голоса, не делать резких движений, говорить только то, что связано с приятными сторонами жизни, беседуя с одной, девушкой, не поглядывать на другую. Последний совет вылился у матери в обличительную речь. Майрам помалкивал, напяливая на себя все, что подавали в четыре руки, наматывал на: ус их советы и чувствовал себя ни больше ни меньше как Наполеон, отправлявшийся на Аустерлицкую битву. Пальцы только у него далеко не наполеоновские — не дается им галстук. Потянул вниз концы... Ну и узел! Напыженный, кособокий... И сам он... Чем не медвежатник? И туда же — в общество барышень отправляется. Если бы его сейчас увидели Илья или Волкодав, — быть бы еще одному юмористическому рассказу о Майраме. А узнай они о генеральном плане матери — хоть беги из таксопарка! Проклятый узел! Никак не давался. А сколько раз видел, как Сослан повязывает галстук. Ловко у него получается. Хорош брат. Готовься, говорит, а сам удрал. Жди теперь его. И этот взгляд Тамуськи. Так и сверлит глазенками. Сестры, любят, когда братья в дом невест вводят, — еще одна сестрица им.

— Не так, — объявила Тамуська.

— Что не так? — прервал Майрам свой художественный свист.

— Галстук не так повязываешь.

— А как так? — поморщился он.

— Дай я, — охотно подскочила к брату она.

Ох, уж эти любящие сестренки! Не могут отказаться от дел, которые ну никак не их стихия: умеют — не умеют, а попытку сделают.

— Пусть попробует, — подала голос мать и поспешила на кухню.

Интересно, что она еще там на его голову затеяла? Ее выдумкам предела нет. Если уж на что нацелилась — никакими уговорами не заставишь отказаться от затеи. Как бы она еще цветы ему не всучила!..

— Опусти руки, — скомандовала Тамуська, и Майрам покорно, хотя и недоверчиво, подставил ей шею.

Хорошая невеста кому-то растет. Аккуратненькая во всем, старательная: ишь как язычок от напряжения высунула! К тому же хозяйственная. И характер чудесный — спокойный. А главное — заботливая. И не без лукавства, чтоб скучно не было. Подрастет — Майрам сам ей такого парня добудет, чтоб от зависти все подруги ее век с зажмуренными очами ходили.

— Ну, вот, — отпустила сестренка галстук.

Он посмотрел в зеркало и причмокнул губами:

— Растешь, сестричка!

— Видела, как Сослан завязывает, — зарделась она и с трогательной мечтательностью заявила: — Хочу, чтоб у тебя красивая невеста была.

— И я хочу, — согласился он, натянул на свои могучие плечи пиджак и покосился в зеркало.

— Не вози в машине эту женщину, — неожиданно осмелела Тамуся.

— Какую? — замер Майрам.

— У которой туфли с пряжками, — пояснила сестренка. — С двумя поперечными пластинками...

— С пластинками? — удивился он и, вспомнив, что у Валентины в самом деле туфли с широкими пряжками, на которых, кажется, примостились и поперечные пластинки, резко повернулся к сестре: — Где видела ее?

— Видела, — серьезно сказала Тамуся и тихо спросила: — У тебя с ней любовь?

Ахнув, брат схватил ее за косы:

— Откуда знаешь такие слова?

Сестренка осекла его сердитым взглядом, неторопливо отняла косы, рассудительно вымолвила:

— Не надо тебе с ней быть. Стыдно будет потом. Когда у тебя появится красивая невеста.

Угрозу ее уловил. Впрочем, когда еще будет у него невеста? А появится — с какой стати она должна его прошлую, до встречи с ней жизнь осуждать и претензии предъявлять? Но у женщин свои понятия. Им только дай повод. А болтуны найдутся — все поведают. Но и Майрам не все забыл...

— Гладь мне каждый день брюки, повязывай галстук — и будет красавица-невеста! — и тут же он погрозил пальцем Тамуське. — Поговори мне о любви! — прежде, чем отойти от зеркала, бросил последний взгляд на себя. Высокий, широкоплечий — его гордость эти могучие плечи, — темнобровый молодец. Невольно еще шире расправил плечи и подмигнул своему отражению: «У такого парня должна быть красавица-невеста!» — подняв обе руки и помахав ими, как чемпион публике, воскликнул:

— Берегитесь, красавицы! Иду! — изловчившись, схватил за плечи Тамуську, прижал к себе, нежно и доверительно шепнул: — Будет тебе невеста! Вот такая! — вытянул к потолку большой палец.

Когда Сослан и Майрам вместе выходили из подъезда, вслед им из окна насмешливый голос сестренки продекламировал:

— Идите, дети мои, и без славы не возвращайтесь... Вдвоем, одновременно, точно по команде, они погрозили:

кулаками счастливой задорной мордочке и отправились на поле ожесточенной брани...

...В сельскохозяйственном институте вечер танцев был в разгаре. Сослан, пробираясь сквозь толчею, фамильярно хлопал по плечам ребят, сжимал локоть девушек — такая у нега манера здороваться с ними. Неплохо получается — Майрам возьмет это на вооружение.

— Ты, Сосланчик? — улыбнулась брату миловидная дев чушка.

Сослан шутливо положил ей на плечо черноволосую голову, поймав озадаченный взгляд ее партнера, усмехнулся и пошел, дальше. Неплохо! Кинжал в самое сердце ее партнера.

— Кто она? — догнав Сослана, спросил Майрам.

— Познакомить — и прекратим наши поиски? — довольный произведенным эффектом, оскалил зубы брат.

— Дай оглядеться!

Танцующих было много. Но еще больше подпирало стены. И братья тоже остановились у колонны. Майрам жадно глядел по сторонам. Ой, сколько их было, будущих невест! И все интересные. И танцевали по-разному: кто сосредоточенно, кто весело переговариваясь, кто молча, многие в метре-двух от партнеров, так что не сразу и определишь, кто с кем танцует....

Майрам не остался незамеченным. Случись обратное — он был бы оскорблен. Так долго снаряжаться, надеть на „себя эти шмотки, и чтоб девицы не пялили на него глаза? Поймав взгляд блондинки с сильно подсиненными глазами, он горделиво подбоченился. Танцуя, она оказалась лицом к Майраму. И он не скрыл своего интереса. На миг Майраму представилось, что это он танцует с блондинкой и это она доверчиво положила руку ему на плечо, он даже почувствовал ее дыхание у своего уха. И там он — и здесь, у колонны. Может так быть? Но вот пара повернулась к нему боком, и грубое лицо парня со шрамом на щеке уставилось на Майрама: парень что-то заподозрил. В самый раз пора было вспомнить советы матери. Помогло. Майрам перевел взгляд на улыбающуюся брюнетку. И. она, слушая своего партнера, смотрела на него. И опять ему почудилось, что это он ведет девушку в танце. А потом Майрам танцевал с девушкой с раскосыми глазами. Затем пару ему составила длиннокосая, строгая малышка, весело семенящая пухлыми ножками... Еще несколько бодрящих тактов музыки — и Майрам одновременно танцевал со всеми девушками, заполнившими зал. А парни застыли у колонн, грустные и несчастные, и кипели бессильной завистью...

Огромным усилием воли Майрам отогнал от себя грезы. Сослана рядом уже не было. Он танцевал со своей любовью, той, которую привез с улицы Затеречной. Что он в ней нашел? В очках, нос остренький, на целую голову ниже его... Отыскав в толпе блондинку, к которой на плечи клал свою голову Сослан, Майрам сравнил их. «Волга» и «Запорожец»! Не понимал он своего брата.

И тут внимание Майрама привлекла пара: длинноногая дивчина и парень в морской форме. Как он сюда затесался? Точно газик на параде легковых автомобилей. Парень повернулся к нему лицом, и Майрам сорвался с места.

— Сергей! — крикнул он на весь зал, оторвал его от партнерши, прижал к груди.

На них оглядывались, но Майрам начисто забыл советы матери. Друзья стояли посреди зала, и Майрам кричал во весь голос, хлопал его по плечам, потом потащил сквозь толпу танцующих к колонне. Неотрывно следя за дивчиной, которую пригласил на танго один из студентов, Сергей счастливо смеялся.

— Неделю отпуска дали. Так хорошо! — и кивнул на див чину: — В дороге познакомился. Учится здесь, на механическом факультете, — он тихо, будто боялся расплескать чувство, при знался: — Влюбился я... По уши! И она! Тоже с ходу! — и серьезно произнес: — Это навеки. Будет ждать, пока не отслужу. — Он резко повернулся к Майраму, точно почувствовал его настороженность: — Это твердо! — Он засмеялся. — Выручай. Возвращусь в часть — замучают: рассказывай, что да как. Не от делаешься от них. Поведай мне из опыта — выдам за свое...

Майрам внутренне напрягся до предела. Будто давным-давно был у них этот же самый разговор. Будто так же стояли они возле колонн, следили за танцующей девушкой и обсуждали любовь навеки. Только роли у них были другие: тогда Майрам был влюблен, а Сергей слушал его восторженный вопль о любви, которая посещает человека раз в жизни и поглощает его всего...

— А у вас что..? — грубо уточнил Майрам у Сергея.

— У нас?! — Сергей даже испугался. — Нет! Не могу! Любить можно чисто... — и пытливо глянул на друга: — Смешно, да? О моряках столько говорят, об их напоре и быстроте... А я вот...

Майраму стало не по себе. Прошлое нахлынуло на него, ин видел в Сергее самого себя, каким он бывал с девушками... Он знал: все влюбленные похожи друг на друга. Майрам посмотрел на лицо Сергея. У него сейчас один бог — бог любви, и кроме Зики он никого и ничего не замечал. Да если бы Майрам что-нибудь и имел против Зики, и то бы смолчал. Не пробуйте разуверить человека, попавшего в плен первой любви. Вы станете его врагом, завистником, сплетником... Человек из этого состояния должен выйти сам. Сам и только он сам. Лишь собственное зрение, слух, ощущения, внутреннее чутье должны раскрыть ему сущность его увлечения. Зика предстала перед ним такой, о какой он мечтает. Вот пообвыкнет или убедится, что Сергей в ее руках, — только тогда сущность ее вылезет наружу, потому что женщине не скрыть истинного лица, как бы она ни старалась. И ты, Сергей, жди этой минуты... А пока любуйся своей Зикой... Ишь, какая она симпатичная!..

Никогда у него не было такой девушки — чистой до невероятности, поистине неземной. Все как-то так получается, что те, кто ему нравятся, обходят его, и выходит, что не он кого-то, а его женщины выбирают. Вот хотя бы Валя... Он вспомнил, как это было: и случайно, и не по его воле... И предчувствие было — вызов на дом...

Майрам не любит вызова на дом. По опыту знал: раз вызывают такси на дом, — значит, будет груз. В наше время деньгами не разбрасываются. Вызвав машину, уж постараются использовать ее на полную катушку. Казалось, ему-то что? Волкодав вон всегда радуется: вызов на дом — верный трояк. Но как начнут загружать «Крошку» корзинами да бидонами, и еще норовят полностью заставить сиденье, вскипает все внутри Май-рама. Ему положено возить пассажиров, а не грузы. А скажешь про грузовое такси, зверем смотрят и деньги на чай норовят всучить... Злой он, когда по вызову едет, и скрыть не может свое недовольство, «Крошка» аж стонет. Где-то здесь, возле стадиона притаилась, наверное, старушка со своими корзинами и шмотками... Ага! Вот он, дом номер девятнадцать. А вон и она сама машет ручкой с лоджии третьего этажа... Так и есть: груз! И самой не снести его вниз, таксиста зовет. Ага, мешок уже на пороге, дожидается. Она его, чтоб не свалился набок, поддерживает бедром. Поначалу Майрам на нее и не взглянул. Мало ли кого за день перевезешь! Только и заметил пальчики с ярким маникюром, ухватившиеся за мешок. Он был грязный, заскорузлый, засаленный, а ручка маленькая, белокожая, холеная...

— За мужем персональная машина закреплена, да все некогда ему! — изливала свое раздражение женщина. — Заставил мешком прихожую, и месяц — не пройти, не выйти. Сама отвезу. И сама посажу картошку, пусть его совесть заест!

— Поздно, — засомневался Майрам.

— Насчет совести поздно? — переспросила она.

— Поздно сажать, — уточнил Майрам.

— А у нас всегда так: тянет до предела! — возмутилась она; тонкие пальцы ее предательски скользнули по мешковине. Мешок тяжело, неуклюже брякнулся на ступеньки, неумело повязанная тесьма сорвалась, и картофелины, обрадовавшись свободе, весело, наперегонки поскакали по ступенькам лестницы. Женщина покраснела от досады. Конечно же, в этом был. виноват ее супруг. — Всю мужицкую работу на меня свалил, — горячо атаковала она отсутствующего главу семьи. — У других мужья обо всем сами заботятся, а этот...

Она кипела, как мотор, что на крутом и долгом подъеме ворчит, шипит и обдает тебя жаром от негодования. Злости Майрама как ни бывало. У «его всегда так: при виде чужих неурядиц забывает о своих. Сейчас бы сюда на минутку ее суженого! Потеха! Он отвернулся, пытаясь скрыть от нее невольную улыбку. Но ей было не до таксиста. Спустившись вниз, женщина наманикюренными пальчиками стала подбирать удравшие картофелины. Наполнит ладони — несет наверх и высыпает в мешок.

— Зачем же так? — усмехнулся Майрам ее недогадливости; подхватив мешок, перенес его на нижнюю площадку лестницы. — Теперь наверх не нужно подыматься.

Она, кажется, впервые посмотрела на него — озадаченно и удивленно и, замолчав, стала торопливо собирать клубни. Теперь Майрам стоял ниже ее и, когда она нагнулась, чтоб достать картофелину с верхней ступеньки, платье ее приподнялось, и глаза его ожгло молнией. Но он не сощурился, не отвернулся. И смотреть было сверх его сил, и невозможно было отвести взгляд от стройных ног, выше колен неожиданно пышных, так что темные капроновые чулки в тех местах, где нежная полоска прошлогоднего загара переходила в ослепительную молочную белизну, готовы были лопнуть.

Она не могла не почувствовать его кинжального взгляда, испуганно обернулась. Майрам не знал, что ей удалось прочесть на его лице, но она вдруг притихла. Так море, бушевавшее в течение долгих часов, вдруг замирает, втягивает в себя всю яростную энергию, и лишь легкая зыбь морщит его лицо поверхность. Опустив взгляд, она подошла к мешку, положила внутрь клубни и похлопала ладонью о ладонь. Этим жестом она не только стряхивала пыль. Он был предназначен ему. Им она сказала таксисту, мол, смотри, как мы уверены в себе и спокойны. И она убеждена, что он уловил смысл этого жеста именно так, как она хотела.

Завязав мешок, Майрам молча отстранил в сторону женщину, собиравшуюся вновь вцепиться ручонками в мешковину, и, присев, легко взвалил себе на плечи шестидесятикилограммовую тяжесть. Она шла следом, и спина его горделиво напряглась под ее пристальным — а как иначе она могла смотреть? — взглядом.

В машине она не осмелилась сесть рядом с таксистом, и сама же на себя вознегодовала, что открыла заднюю дверцу, и этим выдала ему свою неуверенность. Гордость ее была задета, ибо он не мог не понять ее поступка иначе, как именно робость. Ведя машину, Майрам косил взглядом в зеркальце и разглядывал ее. Ей было лет под тридцать. Глаза с грустинкой. Губы пухлые. Вся она была ладная, земная, только взгляд не от мира сего. Она сурово молчала, лишь изредка односложно бросала:

— Сюда... Направо...

Она не догадывалась, что он следит за нею. Но Майрам-то видел, что взгляд ее несколько раз останавливался на нем. Индивидуальные сады раскинулись у подножья горы. Домик, принадлежавший женщине, был такой же, как и у других садоводов: невысокий, аккуратненький, только раскрашен он был в два цвета: кирпичное основание — в синий, а деревянные стены — в желтый. На окнах — занавеси: сиреневые полоски вперемежку с красными. Майрам прислонил мешок к каменным ступенькам, ведущим в домик...

Деньги она оставила на переднем сиденье. Уже подъезжая к городу, он заметил в нише заднего окошка коричневую сумочку с большим круглым замком. Майрам круто завернул машину.

...Дверь в домик была приоткрыта. Майрам поднялся по ступенькам, машинально отсчитывая их: одна, вторая, третья, четвертая...

Она стояла к нему боком. Ее бедра выступали из трусиков. Золотая цепочка, нежно обвивая длинную шею, спускалась на лифчик, кулон укрылся в тайничке меж высоких, стреляющих в разные стороны грудей. Босые ноги примяли видавший виды коврик. В руках у нее были джинсы, которые она собиралась натянуть на себя... Она не удивилась. Спокойно и серьезно посмотрела на него. За его спиной дверь, слегка скрипнув, захлопнулась. Захлопнулась дверь — и ничто больше не связывало их с миром. Он шумел там, где-то далеко. Там осталось, все: семья, заботы, «Крошка», сомнения, нерешительность, законы, гаишники... А здесь были две души, два тела — и одно желание. Весь мир слился для них в этом шаге, что разделял их. И помешать Майраму сделать его уже никто и ничто не могло...

Сколько времени длилось неистовство, Майрам не мог определить. Вечность! Он ничего не видел, ничего не слышал. Эти мгновения никому не выбить из его памяти. Умрет, а они будут жить в нем. В окно глядело солнце, но он не ощущал. Его заслонило другое солнце, то, что пронзило, что жгло все существо, заставляло его пылать, лишало прошлого и будущего, что оставило в нем одно сиюминутное... Она лежала с открытыми глазами. Она была потрясена. Она никогда не испытывала ничего подобного. Догадывалась, что он существует, этот миг счастья, миг полета, ощущала его в своих несбывшихся снах, к нему стремилась всю жизнь, порой бывала на пороге его, ее обдавало дыхание удивительного ощущения полноты жизни... Но только в тот день оно посетило ее... Валентина впервые изменила мужу. Этого она могла и не говорить. Впервые, но в последний ли раз?

Глядя на нее, Майрам думал о мужьях, что глухи и слепы, что не знают своих жен. И женщины страдают, даже не ведая причины, отчего им эта жизнь опостылела. Да и как им быть счастливыми, когда кино, книги, телевидение, радио, живопись кричат о любви и страсти, а они ее не знают? Не испытали того, ради чего герои фильмов и романов идут на страдания и смерть? Дайте им счастье, — и насколько легче им будет переносить въедливые хлопоты, связанные с кухней, детьми, стиркой...

Неужто и он, Майрам, сможет быть спокоен и холоден при виде своей избранницы? И будет, не замечая золота, что лежит рядом — протяни руку и дотронешься, — искать его на стороне? Нет, нет! Он не будет таким. Слышишь, та, что станет его избранницей? Он не знает, кто ты и как будешь выглядеть, но твердо тебе обещает: не оставит тебя без ласки. У него, у Май-рама, хватит страсти на всю жизнь!..

Рассказать Сергею о Валентине?.. Нет... Нет! Нет!!! Это не та любовь, о которой можно рассказывать... И как это Сергей посмел обратиться к нему с такой просьбой?! Неужели он думает, что Майраму не хочется чистой и верной любви?.. Гнев стал наполнять его. Чтоб не выдать себя, Майрам отвернулся от друга, но голос его прозвучал резко до грубости:

— Ничего я рассказывать не стану!

Сергей искоса глянул на Майрама, но не обиделся. Как он мог сердиться, когда к нему, открыто улыбаясь, приблизилось нежное создание, взяло его, своего избранника, под руку, прижалось к нему и неизвестно от чего засмеялось?

— Вчера мы с Сережей были в Дарьяле, — бросив на него лукавый взгляд, сообщила Зика. — Шикарно! Вы замечали, что торы похожи на людей? То свирепы, как шах персидский, то величественны, как швейцар ресторана, жизнерадостны и мудры, как Черкасов, нежны, как...

— Как ты! — выпалил Сергей, и неземная улыбка зашарила по его лицу.

Она счастливо засмеялась:

— Нет, серьезно, посмотришь на горы — и каждого своего знакомого увидишь... — оркестр заиграл, она торопливо повернулась к Сергею. — Пошли?

Они заскользили по паркету, позабыв о существовании мира и человечества. И хотя в словах Зики Майрам уловил нечто нарочитое, — он невольно позавидовал Сергею. И был не прочь оказаться на его месте, чтобы эти руки обвивали его плечи, а талия сжималась под его ладонями. Казалось, под звуки танца плыла сама любовь... Майрам поспешно отвернулся от них...

Он еще не признал ее, девушку в коричневом костюме, а внутри уже что-то оборвалось. Майрам присмотрелся. Да это же его пассажирка в чулках-сапогах на платформе и белом пальтишке, жертва гусака! На сей раз она была в туфлях на низком каблуке. Она что-то возбужденно говорила своему партнеру. При взгляде на него Майрам ожил! Ну и типа отыскала! Тощ, неуклюж в движениях... и лыс! Единственное, что заслуживало в нем внимания, был желтый клетчатый пиджак. Внутри Майрама застучали боевые тамтамы. Он был почти влюблен в этого неуклюжего дяденьку...

Майрам провел рукой по своей голове, проверяя, на месте ли шевелюра, дававшая ему такое преимущество перед этим гусаком. И когда оркестр умолк и танцоры стали расходиться по углам, он, не спуская глаз с незнакомки, чтоб не потерять ее в толпе, медленно пробирался к ней. Послышались звуки шейка. Майрам ринулся вперед, оттолкнул оказавшегося на его пути парня и, подтянутый, в модной одежде, оказался лицом к лицу с нею. Она слушала этого тощелысого, который с серьезной миной что-то ей упорно доказывал. Майрам не стал вслушиваться в его слова, он вообще не замечал его. Надо, чтобы она только посмотрела на Майрама. И он шагнул к ней, оттиснул в сторону ее партнера, теперь уже он не сомневался, — бывшего...

— Разрешите? — в голосе Майрама слышались и нежная: просьба, и нетерпение, и властная требовательность; и, не дожидаясь ее согласия, он протянул руку...

— Я подожду здесь, — произнес лысый...

«Жди-жди!» — развеселился Майрам и, не удержавшись, с: высоты своего роста бросил победный взгляд на него.

Вообще-то он здорово танцует. Знает, что любуются им, и умеет в нужный момент продемонстрировать все, на что способен. Этот момент наступил, и Майрам не имел права упустить, свой шанс. Он был весь в порыве, он жаждал немедленно доказать этой красавице и всем, кто находился в зале, насколько он интереснее тощелысого. Движения Майрама были то свободны, то плавны, то резки и стремительны. Он вкладывал в па весь пыл и радостно отметил, что пары перестали танцевать, и следили за его выкрутасами. Следите, следите, даю сто против одного, что среди вас не найдется такого, кто сумел бы повторить мои движения. А она, моя незнакомка, такая скромница, аж зарделась, так ей не по себе от взглядов окружающих. И это мне нравится, честное слово! Красотка да еще: скромница! Но хватит! Не теряйся, дорогая, не отводи глаз, привыкай к популярности, мы теперь всегда будем на виду у общества. Я еще кое-что покажу. Ну, держись, публика! Вот так! И еще это! А такой финт вам знаком? То-то! Видишь, родная, как я быстр и ловок? Где там застрял твой лысый?! Ему пора смываться отсюда. Больше я тебя к нему не отпущу...

Майрам не заметил, как умолкла музыка, и остановился, лишь после того, как услышал аплодисменты и легкий смешок. С большим, чем этого требовалось, усердием он расталкивал публику, пробивая путь девушке, и крепко — до невежливости — держал ее под руку. Желая показать свое расположение, он шепнул ей в ушко:

— Сейчас еще станцуем.

Но незнакомка коротко ответила:

— Пригласите другую... Мы уходим... — и попыталась освободить руку.

— Танцы только начинаются, — стал отговаривать он ее.

— Мне пора, — раздраженно сказала она.

— С этим тощелысым? — вскипел Майрам, уязвленный такой неблагодарностью.

И тут девушка торопливо оторвала локоть от его цепких пальцев и поспешила к своему невзрачному типу. Вместе они направились к выходу. Майрам встал у них на пути. Лысый, держа незнакомку под руку, спокойно обошел его, стараясь не замечать его горящего гневом взгляда.

— Я ему двойку влепил? — услышал Майрам его голос.

— Пожалуй, он вам, — усмехнулась она.

Пока Майрам раздумывал, как ему поступить, возле него оказались Сослан и его девушка в очках.

— Это наш преподаватель физики, — встревожено пояснил юн. — Что он тебе?

— Ничего! — резко ответил Майрам и пошел сквозь толпу танцующих к выходу.

— Погоди! — бросился за ним Сослан.

Но Майрам не остановился. Какого черта его сюда занесло? Кто он им? Майрам рванул с шеи галстук...