Лучший друг Рачинского

В жизни и деятельности С.А. Рачинского особое место занимал обер-прокурор Святейшего Синода Константин Петрович Победоносцев (21.05.1827–10.03.1907). Не случайно историк Н. Д. Тальберг называл Победоносцева «лучшим другом Рачинского». Об этом выдающемся государственном деятеле, друге и соратнике Сергея Александровича необходимо рассказать подробнее. Только поняв значение для России деятельности Победоносцева можно осознать и роль Рачинского в истории нашей страны.

Вспомним еще раз слова Сергея Александровича: «Нам нужно выйти из того лабиринта противоречий, в который завела нас наша внутренняя история настоящего времени – расширение нашего умственного горизонта и сужение кругозора духовного…». В чем же суть этих противоречий? В том, указывали и Рачинский, и Победоносцев, что стремление образованной части общества к умственному развитию заслонило их духовное развитие. То есть, умственное познание шло в ущерб спасению души. В обществе развивались различные науки, но счастье, мир и радость незаметно уходили от гордых людей все дальше и дальше.

Одностороннее развитие закономерно привело «образованных» людей того времени к нигилизму, к отрицанию и поруганию духовных, культурных и политических традиций России. Вместо просвещения вышло мракобесие: сомнения и безразличие в вопросах веры превратились в неверие целых поколений «верхов общества». В их поврежденных дьявольской ложью умах («мы всего достигнем без Бога», «мы новый, лучший мир построим») поселились недовольство, осуждение, порицание. Им казалось, что будто бы нехороши порядки, нехороша власть, что нужно все переделать на западный манер, все русские традиции сломать, как «отжившие». Они не уважали Церковь, не любили Россию, называя ее «темным царством», с затаенным презрением относились к «темному народу», ко всему русскому, национальному. Распространявшееся в обществе богоборческое либерально-западническое умонастроение грозило стране огромными бедами.

Экономическая стабильность, рост политического и культурного влияния России в конце XIX – начале ХХ века воспринимались либиралами-западниками как трагедия. Парадокс? Вовсе нет. Для людей, оторванных от духовных традиций своего народа, добро видится непременно чем-то «скучным», «реакционным», тогда как разрушительное зло дестабилизации в стране патологическим образом воспринимается «передовым» и «прогрессивным». Наш современник, историк и философ А. С. Панарин, верно подметил: «…зло динамично и этой своей особенностью привлекает посттрадиционную личность, пуще всего боящуюся оказаться в плену у уклада, традиции, патриархальной дисциплины». Особую привлекательность «динамичному злу» придавала извращенная революционно-демократическим мышлением идея «любви к народу», «оправдывавшая» непримиримую оппозицию Самодержавию.

Во имя ложно понятой «любви к народу» и языческого поклонения «прогрессу по западному образцу» демократически настроенная интеллигенция того времени фанатично стремилась насильственным путем сломать традиционные формы государственной власти. Безплодно ища новую «истину», они желали счастья для абстрактного большинства за счет несчастья вполне конкретных людей – наиболее трудолюбивой части общества. «Любя» абстрактное большинство, интеллигенты-демократы оказывались чаще всего не способными любить и сострадать своим ближним. Можно с уверенностью сказать, что тот, кто не умеет любить ближних, того сочувствие к людям вообще мало чего стоит. Трагедия интеллигентов-западников того времени состояла в том, что любовь, Божий дар, они умудрились превратить в подобие болезни и тяжелейшего духовного недуга.

Победоносцев знал, что истину не найти там, где ее ищут люди, жаждущие разрушения общества. Однажды, отвечая на пилатовский вопрос «Что есть истина?» одной демократически настроенной барышне, обер-прокурор попытался разъяснить очевидное: «Истина в любви, конечно. Но многие думают, что истина в любви к дальнему. Любовь к дальнему – не любовь. Если бы каждый любил своего ближнего, находящегося действительно около него, то любовь к дальнему не была бы нужна. Так и в делах: дальние и большие дела – не дела вовсе. А настоящие дела – ближние, малые, незаметные. Подвиг всегда незаметен. Подвиг не в позе, конечно, а в самопожертвовании, в скромности…». Эмансипированная барышня ответ не поняла. Она обиделась и ушла.

Победоносцев и Рачинский осознали и не побоялись заявить открыто, что общество идет не по пути просвещения, а начинает погибать в страстях и пороках. Лжи и злу нужно было дать твердый отпор. Константин Петрович писал: “Что основано на лжи, не может быть право. Учреждение, основанное на ложном начале, не может быть иное, как лживое. Вот истина, которая оправдывается горьким опытом веков и поколений.

Одно из самых лживых политических начал есть начало народовластия, та, к сожалению, утвердившаяся со времени французской революции идея, что всякая власть исходит от народа и имеет основание в воле народной. Отсюда истекает теория парламентаризма, которая до сих пор вводит в заблуждение массу так называемой интеллигенции — и проникла, к несчастию, в русские безумные головы. Она продолжает еще держаться в умах с упорством узкого фанатизма, хотя ложь ее с каждым днем изобличается все явственнее перед целым миром.

В чем состоит теория парламентаризма? Предполагается, что весь народ в народных собраниях творит себе законы, избирает должностные лица, стало быть, изъявляет непосредственно свою волю и приводит ее в действие. Это идеальное представление…

Такова теория. Но посмотрим на практику. В самых классических странах парламентаризма — он не удовлетворяет ни одному из вышепоказанных условий. Выборы никоим образом не выражают волю избирателей. Представители народные не стесняются нисколько взглядами и мнениями избирателей, но руководятся собственным произвольным усмотрением или расчетом, соображаемым с тактикою противной партии. Министры в действительности самовластны… Они располагают всеми силами и достатками нации по своему усмотрению, раздают льготы и милости, содержат множество праздных людей на счет народа, — и притом не боятся никакого порицания, если располагают большинством в парламенте, а большинство поддерживают — раздачей всякой благостыни с обильной трапезы, которую государство отдало им в распоряжение. В действительности министры столь же безответственны, как и народные представители. Ошибки, злоупотребления, произвольные действия — ежедневное явление в министерском управлении, а часто ли слышим мы о серьезной ответственности министра? Разве, может быть, раз в пятьдесят лет приходится слышать, что над министром суд, и всего чаще результат суда выходит ничтожный — сравнительно с шумом торжественного производства.

Если бы потребовалось истинное определение парламента, надлежало бы сказать, что парламент есть учреждение, служащее для удовлетворения личного честолюбия и тщеславия и личных интересов представителей… На фронтоне этого здания красуется надпись: “Все для общественного блага”. Но это не что иное, как самая лживая формула; парламентаризм есть торжество эгоизма, высшее его выражение. Все здесь рассчитано на служение своему я. По смыслу парламентской фикции, представитель отказывается в своем звании от личности и должен служить выражением воли и мысли своих избирателей; а в действительности избиратели — в самом акте избрания отказываются от всех своих прав в пользу избранного представителя. Перед выборами кандидат в своей программе и в речах своих ссылается постоянно на вышеупомянутую фикцию: он твердит все о благе общественном, он не что иное, как слуга и печальник народа, он о себе не думает и забудет себя и свои интересы ради интереса общественного. И все это — слова, слова, одни слова, временные ступеньки лестницы, которые он строит, чтобы взойти, куда нужно, и потом сбросить ненужные ступени. Тут уже не он станет работать на общество, а общество станет орудием для его целей. Избиратели являются для него стадом — для сбора голосов, и владельцы этих стад подлинно уподобляются богатым кочевникам, для коих стадо составляет капитал, основание могущества и знатности в обществе. Так развивается, совершенствуясь, целое искусство играть инстинктами и страстями массы для того, чтобы достигнуть личных целей честолюбия и власти. Затем уже эта масса теряет всякое значение для выбранного ею представителя до тех пор, пока понадобится снова на нее действовать: тогда пускаются в ход снова льстивые и лживые фразы, — одним в угоду, в угрозу другим: длинная, нескончаемая цепь однородных маневров, образующая механику парламентаризма. И такая-то комедия выборов продолжает до сих пор обманывать человечество и считаться учреждением, венчающим государственное здание... Жалкое человечество!”.

Эти слова были написаны великим государственным деятелем, обер-прокурором Святейшего Синода Константином Петровичем Победоносцевым еще в 1896 году (глава “Великая ложь нашего времени” из книги “Московский сборник”) Не правда ли, звучит актуально и в наше время?

Победоносцев был одним из немногих политиков конца XIX – начала ХХ века, которые видели в распространении на Руси либеральной западной идеологии громадную опасность: постепенно уничтожались духовные, культурные и нравственные традиции русского народа. На одном из правительственных совещаний (21 апреля 1881 года) опровергая заверения либеральных бюрократов о том, что все болезни России коренятся в незавершенности реформ, Константин Петрович сказал: "Все беды нашего времени происходят от страсти к легкой наживе, от недобросовестности чиновников, от недостатка нравственности и веры в высших слоях общества, от пьянства в простом народе". Победоносцев указал на катастрофические последствия, которые неминуемо последуют за попыткой разрушить самобытность России – всеобщая бездуховность, нравственная деградация и разрушение государства. Эти вопросы Победоносцев и Рачинский постоянно обсуждали в своей переписке (отдел рукописей Российской национальной библиотеки в Санкт-Петербурге хранит сотни писем Константина Петровича к Сергею Александровичу).

К. П. Победоносцев, обличая великую ложь мнимых демократических свобод, подчеркивал необходимость укрепления существующей государственной власти. Ее ослабление, указывал Константин Петрович, привело к тому, что во второй половине XIX века “бедный народ стал несчастной жертвой целовальников, кулаков, жидов и всяких ростовщиков”. Неприемлемым для Победоносцева было и то, что либералы-реформаторы, поддерживаемые недоучившимися семинаристами, студентами-бездельниками да пустомелями-писателями, вели страну к конституционной монархии. В письме к Государю от 10 марта 1880 года Константин Петрович пишет: «Впечатления петербургские крайне тяжелы и безотрадны. Жить в такую смутную пору и видеть на каждом шагу людей без прямой деятельности, без ясной мысли и твердого решения, занятых маленькими интересами своего «я», погруженных в интриги своего честолюбия, алчущих денег и наслаждения и праздно болтающих, – просто надрывает душу. Добрые впечатления приходят лишь изнутри России, откуда-нибудь из деревни, из глуши. Там еще цел родник, от которого дышит еще свежестью, а отсюда и наше спасение. Там есть люди с русской душой, делающие доброе дело с верою и надеждою. Не угодно ли, Ваше Величество, я покажу Вам одного такого человека. Все-таки отрадно хоть одного такого увидеть. На досуге извольте прочесть прилагаемые письма. Если Вы сочувственно примете их, то не пожалеете, что читали. Это письма приятеля моего, Сергея Рачинского, доброго и честного человека. Он был профессором ботаники в Московском университете, но когда ему надоели там распри и интриги между профессорами, он оставил службу и поселился в своей деревне, в самой глуши Бельского у[езда] Смоленской губ[ернии], вдали от всех железных дорог. Живет он там безвыездно вот уже десять лет и посвятил всего себя сельским школам, которыми занимался с утра до ночи, в каком духе, изволите увидеть из писем. Он подлинно стал благодетелем целой местности, и Бог послал людей – из священников и помещиков, которые с ним работают. Отрадно читать его письма: от них веет новым и здоровым, ободряющим духом. Тут не болтовня, а дело и истинное чувство…».

В окружении Государя было немного людей, преданных помазаннику Божию. Либеральные министры это понимали, а потому настойчиво убеждали Императора в том, что якобы нужны конституционные преобразования, что тогда наступит «примирение общественности» с верховной властью, радикалы-народовольцы сразу лишатся всякой поддержки в стране, и причины террора сами собой устранятся. Такое «примирение» виделось Победоносцевым откровенным торжеством “великой лжи нашего времени” над “идеей правды”. Надо отметить, что с точки зрения революционеров готовящаяся в стране реформа министра М. Т. Лорис-Меликова, чаянье либералов, «настоящей конституцией» не являлась, а потому к «примирению» привести не могла. Михаил Тариелович в душе уже давно был готов к «настоящей», самой революционной конституции. Но ведь нельзя же так сразу, думал он.

1 марта 1881 года Государь Император Александр II одобрил проект министра внутренних дел и фактического диктатора России графа М. Т. Лорис-Меликова о создании особой комиссии, стоящей частью из выборных от земств, частью из людей, назначаемых Императором для обсуждения ряда государственных вопросов до их внесения на обсуждение в Государственный совет. Осуществление этого проекта создавало прочную базу для конституционной монархии. Однако убийство Государя Императора Александра II на время приостановило опасные затеи либералов-западников.

Новый Император, Александр Ш, после страшной гибели отца должен был определить основные направления, и у Лорис-Меликова, поддерживаемого большинством Государственного совета (в том числе и некоторыми Великими Князьями), был почти несомненный шанс воплотить в жизнь свой разрушительный проект. Либералы не рассматривали Победоносцева как серьезного противника. Но они не учли того огромного влияния, которое он имел на Государя, своего бывшего ученика. Уже вечером 1 марта Константин Петрович пришел в Аничков дворец и умолял Его Величество отстранить Лорис-Меликова от управления государством, поскольку «он фокусник и может играть в двойную игру».

Еще 17 мая 1879 года Победоносцев в письме к будущему Императору указывал на недопустимость нахождения на высоких государственных постах людей с раздвоенными мыслями: «Если б они понимали, что значит быть государственным человеком, они никогда не приняли бы на себя страшного звания: везде оно страшно, а особенно у нас в России. Ведь это значит не утешаться своим величием, не веселиться удобствами, а приносить себя в жертву тому делу, которому служишь, отдавать себя работе, которая сжигает человека, отдавать каждый час свой с утра и до ночи, быть в живом общении с живыми людьми, а не с бумагами только… Не прогневайтесь, Ваше Высочество, за эти откровенные и невеселые письма. Говорить Вам на словах редко приходится, а у меня душа болит невыразимо от всего, что вижу и что слышу, и нетерпится иногда сказать Вам на письме слово о нынешнем положении, которое Вас должно тяготить более, чем кого-нибудь. Но Вы живете на высотах и много, что видим мы, не можете видеть. Да сохранит Вас Господь и да вразумит на лучшее!»

В дни после цареубийства Победоносцев не раз писал своему воспитаннику Государю Александру Ш письма с призывами “покончить разом... все разговоры о свободе печати, о своеволии сходок, о представительном собрании”, “отбросить ложь пустых и дряхлых людей ради правды народной”. "Измучила меня тревога. – сообщал он Государю 6 марта. – Сам не смею явиться к Вам, чтобы не безпокоить, ибо Вы стали на великую высоту... Час страшный, и время не терпит. Или теперь спасать Россию и себя, или никогда! Если будут Вам петь прежние песни сирены о том, что надо успокоиться, что надо продолжать в либеральном направлении, надобно уступать так называемому общественному мнению, то, ради Бога, не верьте, Ваше Величество, не слушайте. Это будет гибель России и Ваша, это ясно для меня, как день. Безопасность Ваша этим не оградится, а еще уменьшится. Безумные злодеи, погубившие Родителя Вашего, не удовлетворятся никакой уступкой и только рассвирепеют. Их можно унять, злое семя можно вырвать только борьбой с ними на живот и на смерть, железом и кровью". Письмо заканчивалось словами: «Ваше Величество, один только есть верный, прямой путь – встать на ноги и начинать, не засыпая ни на минуту, борьбу самую святую, какая только бывала в России. Весь народ ждет властного на это решения, и как только почует державную волю, все оживится и в воздухе посвежеет».

8 марта состоялось чрезвычайное заседание Кабинета министров (посвященное обсуждению лорис-меликовского проекта). На нем Победоносцев выступил с яркой речью, содержавшей решительное осуждение, по сути дела, всего либерал-реформаторского курса правительства. С твердостью он громил безумную идею “учредить по иноземному образцу новую верховную говорильню”: “Как в прежние времена перед гибелью Польши говорили: «Finis Poloniae!», так теперь едва ли не приходится сказать и нам: «Finis Russiae!”, ибо “в России хотят ввести конституцию”, а “конституции... суть орудия всякой неправды...”. Либералы-западники были обескуражены. Однако численный перевес в Госсовете был на их стороне: “за” опубликование проекта о созыве выборных представителей высказалось 9 участников заседания, “против” — только 5.

21 апреля на заседании Кабинета министров либералы-западники в очередной раз использовали свой излюбленный способ в политической деятельности – клевету. Министр финансов А. А. Абаза попытался скомпрометировать Победоносцева, обвинив его в нерадивом управлении своим ведомством. Абаза был убежден, что обер-прокурор “уничтожен, стерт в порошок”. Вечером того же дня реформаторы пили “за здоровье” друг друга и поздравляли себя с победой. Но торжество их продлилось недолго. Уже 26 апреля рукою “стертого в порошок” Победоносцева будет составлен манифест о незыблемости Самодержавия в России, 27 — Государь одобрит его, а 29 — он будет опубликован. Сразу же после этого Лорис-Меликов, Абаза и (чуть позднее) министр Милютин подадут в отставку. Они были убеждены, что Император ее не примет. Но министры-либералы снова ошиблись — Государь спокойно подписал их прошения, а на освободившиеся места вскоре пришли новые люди, назначенные, как правило, по рекомендации обер-прокурора. Крамола была пресечена.

«И вот с этого рокового для меня дня (издания манифеста 29 апреля – В. Ц.), – отметил в своей биографии Константин Петрович, – начинается и продолжается, разгораясь, злобное на меня чувство, питаясь и в России, и за границей всеобщим шатанием умов, сплетнею, господствующей ныне во всех кругах общества, невежеством русской интеллигенции и ненавистью иностранной интеллигенции ко всякой русской власти…».

Однако простые русские люди всем сердцем поддерживали незыблемость Самодержавия. Их чаяния полностью выразил манифест, зачитанный Государем при вступлении на престол: “Посвящая себя великому нашему служению, мы призываем всех верных подданных наших служить нам и государству верой и правдой, к искоренению гнусной крамолы, позорящей Землю Русскую, к утверждению веры и нравственности, к доброму воспитанию детей, к истреблению неправды и хищения, к водворению порядка и правды в действии учреждений, дарованных России благодетелем ее, возлюбленным нашим родителем”. Государь призывал народ к тому внутреннему подвигу, на необходимость исполнения которого, как мы знаем, указывал Сергей Александрович Рачинский. Главным содержанием манифеста было утверждение незыблемости Самодержавия. Так началась новая эпоха в истории России: для одних — “эпоха реакции”, для других — “эпоха русского возрождения”.

Эти годы были именно эпохой новых, невиданных успехов в народном образовании, культуре и экономике России. Наша страна в царствование Государя Императора Александра III вышла на первое место в мире по показателям экономического роста. В архитектуре, живописи, музыке, декоративно-прикладном искусстве расцветал самобытный русский стиль. Знаменитый “русофильский” стиль царствования Александра III не в последнюю очередь связан с влиянием Победоносцева, справедливо считавшего, что без сильного (и материально, и духовно) русского народа империя не устоит, как дом не устоит без фундамента. “Эпоху русского возрождения” олицетворял сам Император с его внешностью былинного богатыря. Либералы конечно же люто ненавидели благочестивого Государя. Надо ли пояснять почему? Да именно потому, что для их разрушительных революционно-демократических планов был поставлен надежный заслон.

Поздравляя Государя с новым, 1882 годом, Константин Петрович сообщал: «С утра и до ночи вижу я людей всякого чина и звания, и до меня доходят много известий о явлениях, совершающихся в местной жизни. Скажу по совести: не перечислишь зла, всех болезней и пороков – так их много. Но много вижу я и добрых дел, много знаю великих работников, много великих сил, которых только некому поддержать о ободрить, и я полагаю главное свое призвание в том, чтобы служить этому делу с утра до ночи, в меру сил своих и возможности… Когда-то в минуту уныния я представлял Вашему Величеству письмо Рачинского, чтобы показать, какие люди у нас работают в темных углах, с верою в успех делают великие дела в круге своем. Осмеливаюсь и теперь предложить Вам последнее его письмо, простой голос простого человека, – может быть, эти слова хотя на минуту освежат мысль Вашу, утомленную официальными докладами…».

Разумеется враги монархии не питали симпатий к великим работникам Земли Русской: ни и к выдающемуся педагогу Сергею Александровичу Рачинскому, ни к верному сыну России, Константину Петровичу Победоносцеву. Победоносцева они старались опорочить, Рачинского – «замолчать».

Один из современников отмечал: «Какое имя в литературе С. А. Рачинского? Никакого. По имени – знают, книг его – никогда и никто не читал. Да что он? Кто он? Дворянин, помещик – в родстве поэта Баратынского, – профессор ботаники в Московском университете, переводчик «Жизни растений» Шлейдена… Доселе ничего позорного, отрицательного? – «Ничего», – скажут. – Вышел, еще молодым, в отставку и поселился в родном имении Татево Смоленской губернии, где построил школу и, не отходя от нее, как от долга и службы, начал учить крестьянских детей окрестных деревень... Ничего? – «Даже похвально», – слышится ответ. – Брал в средство обучения, выполняя требуемую законом программу низшего народного училища, жития святых, церковные и богослужебные книги, Часослов и Евангелие. Из школы его вышел знаменитый живописец Богданов-Бельский, а сам со школьниками-детьми он начал первые в России школьные экскурсии, но не за границу, а в знаменитые древностью и историчностью монастыри. Ну? – Нет ответа, молчание. Хуже: имя Рачинского и как общественного деятеля, и как педагога, и как писателя и ученого выброшено совершенно вон из литературы западников… и на их оценку лицо Рачинского и труд его есть пустое место в русской истории. Так как совершенно невозможно было что-нибудь сказать против труда его, так как в нем совершенно не было ничего для критики, порицания, возражения, насмешки, – то имя его за все двадцать лет деятельности не было ни разу названо, произнесено в «Отечественных записках», «Вестнике Европы», «Русском Богатстве», «Русской Мысли»…

– Почему? Ведь педагог, просветитель? Для крестьян!

– Да. Но он был христианин. Он любил Церковь. Он учил детей любить Россию. Других «преступлений» не было…».

Напомним, что в представлении Рачинского и Победоносцева “народная школа должна быть не только школой арифметики и грамматики, но, прежде всего, школой добрых нравов и христианской жизни”. Они стремились поставить заслон расцерковлению общества, ратовали “за преобладание в русской школе церковного элемента, когда главным предметом является Закон Божий”.

Их деятельность протекала в русле идей славянофильства. И. В. Киреевский, А. С. Хомяков, К. С. Аксаков, Ю. Ф. Самарин и другие русские патриоты жили сходными принципами. "Все, что препятствует правильному и полному развитию Православия, все то препятствует развитию и благоденствию народа русского, все, что дает ложное и не чисто православное направление народному духу и образованности, все то искажает душу России и убивает ее здоровье нравственное, гражданское и политическое. Поэтому, чем более будут проникаться духом Православия государственность России и ее правительство, тем здоровее будет развитие народное, тем благополучнее народ и тем крепче его правительство и, вместе, тем оно будет благоустроеннее, ибо благоустройство правительственное возможно только в духе народных убеждений". Так писал Киреевский. Не правда ли, можно подумать, что эти строки принадлежат Константину Петровичу или Сергею Александровичу?

Предложенная Победоносцевым программа нравственного перевоспитания общества грамотно и целеустремленно воплощалась в жизнь. Константин Петрович не верил в возможность улучшения общества посредством переделки его государственных институтов. Он считал, что только благодаря исправлению человеческих нравов можно достигнуть каких-нибудь положительных изменений в жизни страны, измученной либеральными экспериментами. Похожую позицию занимали когда-то Карамзин, утверждавший, что “не формы, а люди важны”, и Пушкин, говоривший, что “лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые происходят от одного улучшения нравов”.

Победоносцев стремился не упускать из внимания ни единой сферы государственной и общественной жизни России, небезуспешно пытаясь “объять необъятное”. Надо обладать поистине железным здоровьем, чтобы выдерживать тот непосильный груз всевозможных дел, который добровольно взвалил на свои уже немолодые плечи обер-прокурор: даже и в 60 лет он заканчивал рабочий день в 3 часа ночи, а в 6 утра был снова на ногах...

Но чего же удалось достигнуть Победоносцеву в деле исправления нравов? Главное средство для осуществления своих целей он видел в возрастании влияния на общество Православной Церкви, загнанной петровской церковной реформой в тесные синодальные рамки. Современники отмечали, что в годы обер-прокурорства Константина Петровича в церковной сфере появилось «очевидное возбуждение духа жизни и деятельности истинно-христианской»: «Все еще продолжалось неприязненное отношение некоторых слоев к духовенству и к церковным учреждениям и порядкам. Но теперь уже сама духовная среда была неуязвимее. В ней поднялась энергия, усиливалась живая церковная и внецерковная проповедь, вводилось всенародное церковное пение, распространялись миссионерские собеседования, открывались религиозно-просветительские общества и братства, появлялись сельские и городские приговоры о закрытии питейных заведений, восстанавливались закрытые ранее приходы, монастыри, учреждались новые. В то же время прокладывала полегоньку, но с несокрушимой последовательностью, свой путь церковно-приходская школа и производился пересмотр устава духовно-учебных заведений в целях усилить в них воспитательный элемент. Всячески оберегалась церковность от оскорблений и глумлений. В обоюдной, взаимной зависимости поднялось церковное и национальное самосознание».

Синод получил право многие вопросы решать самостоятельно; после 200-летнего перерыва возобновились соборы епископов; каждый год (в период с 1881 по 1894 гг.) открывалось 250 новых храмов, причем их архитектура приближалась к допетровскому благолепию, реставрировались старые церкви; активизировалась миссионерская деятельность Церкви: за указанный период 234 030 иноверцев приняли Православие.

В России стали следовать одно за другим, как бы непрерывной и счастливой нитью, православные торжества. Личными стараниями Победоносцева было организовано общенародное празднование 1000-летия со дня кончины св. Мефодия, 1000-летний юбилей рождения святой Великой Княгини Ольги, 500-летие явление Тихвинской иконы Божией Матери, 300-летие памяти преподобного Трифона Печенгского, 100-летие преставления святителя Тихона задонского, 900-летие Крещения Руси, 500-летие со дня кончины преп. Сергия Радонежского.

В 1883 году Константин Петрович направил Государю письмо Сергея Александровича об усилении пьянства в крестьянской среде. Александр III ответил: «Прочел с интересом письмо Рачинского. Дай Бог нам развязаться наконец с этим вопросом. Действительно, какбак – это гибель России…». Как мы знаем, при поддержке обер-прокурора Церковь и государство вело широкомасштабную и успешную деятельность в области народной трезвости.

Симфония церковной и светской деятельности в общественной жизни целиком отвечала народному идеалу. Как известно этот идеал был выражен в понятии триединства – Православие, Самодержавие, Народность. В Татевской школе по этому идеалу и строилось обучение крестьянских детей. Потому-то именно школа С. А. Рачинского была взята обер-прокурором за образец при возрождении церковно-приходских школ в России.

Основным документом, которым регулировалась система православного просвещения народа были «Правила о церковно-приходских школах», разработанные К. П. Победоносцевым и утвержденные 13 июня 1884 года Царем-миротворцем Александром III. На докладе, приложенном к этим правилам, Государь начертал: «Надеюсь, что приходское духовенство окажется достойным своего высокого призвания в этом важном деле».

Церковно-приходские школы открывались приходскими священниками или, с их согласия, другими членами причтов. В них преподавали Закон Божий, Священную историю и краткий курс катехизиса, объясняли Богослужение, обучали молитвам. Кроме этого ученики обучались церковному пению, чтению церковной и гражданской печати, письму, а также усваивали навыки арифметических действий. В школах двухклассных, рассчитанных на четыре года обучения, преподавали сверх того начальные сведения из истории Русской Православной Церкви и Отечества.

Вплоть до революционного переворота стремительно росли церковно-приходские школы по всей России, не исключая самых глухих сел. За годы царствования Государя Николая Александровича количество учащихся в церковно-приходских школах превысило два миллиона! И это не смотря на помехи, чинимые либералами всех мастей (письма Константина Петровича к Рачинскому переполнены сетованиями: на нужды церковно-приходских школ петербургская бюрократия, западническая до мозга костей, денег не дает).

Но не в количестве церковно-приходских школ видел Константин Петрович Победоносцев успех народного просвещения. Он пояснял: «Можно сказать – и ныне многие как будто так думают: настроим, наделаем школ, – этого требует просвещение. Наберем учителей, дадим им в руки программы и новейшие методы обучения – и дело пойдет. Нет, это не так… Напрасный труд. Дело может оказаться подобием крыловского квартета. Явятся учреждения учебные, но живой души в них не будет, пока не будут для них созданы живые учителя… Учитель-ремесленник, учитель-чиновник не годятся для живого дела. Учитель должен быть подвижником своего дела, полагающим душу свою в дело обучения и воспитания».

Напрасно либеральный авангард старательно приклеивал Победоносцеву ярлык «реакционера» и «консерватора». Не стесняя педагогическую свободу учителя, обер-прокурор терпеливо взращивал невиданную до него (а тем более – после) эффективную систему народного образования. Никаких «жестоких линий» в ней не было и в помине. Только безграмотный, безответственный и ленивый учитель может желать понукания сверху, считал Константин Петрович. Духовно зрелый и профессиональный педагог умеет лучше, с гораздо большей пользой понукать себя сам, нежели это делает бюрократический окрик надсмотрщика. Самоответственность и самодисциплина учителя для обер-прокурора была не пустыми словами. Он упорно старался привить в жизни общества высочайший смысл свободы, когда всякое внешнее принуждение и понукание заменяется требовательностью к себе духовно зрелой личности человека.

Победоносцев, также как и Рачинский, указывал, что только грамотный, чуткий и духовно подготовленный учитель способен привить своим ученикам трезвость на всю жизнь, причем без принуждения. Каким же образом? Гармоничное развитие личности ребенка, считали Константин Петрович и Сергей Александрович, явятся лучшим залогом того, что ему не потребуется во взрослой жизни искать счастье в бутылке. Ребенка нужно научить любить Бога, Родину, людей, полезный труд. В этом ребенок найдет свое счастье.

Надо ли говорить, что «учитель-ремесленник», «учитель-чиновник» не годился для таких задач. От учителей требовался внутренний подвиг. Рачинский не только показал красоту этого подвига, но и своим примером вдохновил многих русских патриотов к служению на пользу Церкви и Отчизне.