АРЦИЯ. МУНТ. О будущем Онорина не задумывалась, даже когда жила у Жизели и знала, что когда она постареет, ее вышвырнут на улицу

 

О будущем Онорина не задумывалась, даже когда жила у Жизели и знала, что когда она постареет, ее вышвырнут на улицу. Теперь загадывать было еще глупее. Из тюрьмы ей не выбраться, это ясно и блохе.

Сначала женщина решила, что ее убьют на месте, но этот слизняк растерялся да в придачу у него носом пошла кровь. Что было дальше, Онорина не видела – ее проволокли по дворцовым коридорам, швырнули сначала в повозку, потом в лодку и, наконец, водворили в одну из камер в подвале Речного Замка. Первые оры она просидела в углу, вздрагивая от каждого звука и ожидая увидеть палача с веревкой, но о ней попросту забыли. Раз в день тюремщик приносил какую-то бурду и кувшин воды и два раза по куску хлеба. Было холодно, сыро и грязно, разорванный королем корсаж так и не удалось как следует стянуть, но на замшелого старикашку женские прелести не действовали, а потом она так заросла грязью, что стала противна самой себе.

Узница целыми днями сидела в углу на охапке гнилой соломы, дрожа от ставшего привычным холода. Расчесывать жесткие волосы приходилось пятерней, о свежей одежде или хотя бы свечке приходилось только мечтать. В этом каменном мешке мышей и то не было, но хуже всего были безделье и бессонница. Поговорить – и то было не с кем, разве что с Триединым, но, воспитанная в крестьянской строгости, она с детства уразумела, что непотребным девкам святых лучше не тревожить. Да и о чем она могла просить ту же Циалу? О гребешке или теплой шали? На большее воображения Онорины не хватало. Кварта шла за квартой, и конца края этому не было, а потом в неурочный час щелкнул замок и на пороге возникла стройная фигура с факелом.

– Сигнор Рафаэль! – узнице показалось, что она бредит. С красавцем-мирийцем бывшую куртизанку связывало приключение в доме Жизели, а повадки байланте не позволяли видеть в маркизе вельможу, но вообразить, что он полезет за ней в Речной Замок?!

– Рафаэль? – рассмеялся мириец. – Бери выше, женщина. Перед тобой – святой Эрасти. Сейчас я буду совершать чудеса. Брррррр! Эти свиньи тебя еще и заковали…

– Они не знали, куда меня девать, – пробормотала Онорина, стараясь держаться подальше от своего спасителя. Виолетта и Жизель вбили в голову подобранной на ярмарке крестьянской девчонке, что самый страшный грех в мире, не считая обмана хозяйки, это неряшливость, а теплую воду узница в последний раз видела еще во дворце.

– Не вертись, – строго сказал Кэрна и что-то сделал с замками. Цепи тяжело шлепнулись на подгнившую солому, – пошли.

– Куда?

– Для начала подальше отсюда, а потом что-нибудь придумаем.

– Как сигнор меня нашел?

– Мне было откровение, – хмыкнул Кэрна, хватая женщину за руку, – ну и грязнуля же ты!

– Я помоюсь.

– Надеюсь, – маркиз Гаэтано приоткрыл дверь и выглянул в коридор. Онорина переносила свое заключение стойко, но когда замаячило спасение, ей стало страшно и за себя, и за мирийского красавца, сунувшего ради шлюхи голову в петлю. Женщина попробовала высказать обуревающие ее чувства и заработала шлепок пониже спины.

– А ты похудела, ну да корма – дело наживное… Погоди чуток. И прекрати нести чушь, и без тебя тошно. Ты – мой друг и друг Тагэре. Кем бы я был, если б тебя бросил? – Байланте выскользнул из камеры, предоставив узнице или трястись от неизвестности, или обдумывать его слова.

Друг… Она называла это иначе. Когда Жаклин заболела, Онорина жалела и ее, и герцога, она вообще родилась жалостливой, что сначала привело в веселый дом, а потом оттуда вытащило. Однажды маркиз Гаэтано попросил ее помочь сразу и герцогу, и герцогине, и женщина с готовностью согласилась. Об этом никто не знал, кроме них двоих и маркиза Гаэтано.

Кэрна притащил ее к Александру, не терпящим возражения голосом объяснил, для чего, и вышел. Онорина впервые в жизни была готова сквозь землю провалиться, герцог Эстре совсем растерялся, но обошлось. Александр ее не обижал, наоборот. Рина сама не поняла, как рассказала герцогу всю свою немудреную жизнь. Только сейчас женщина сообразила, как ей жаль короля, и, как всегда, не смогла сдержаться.

– Прекрати рыдать, – одернул ее вернувшийся Кэрна. – Все позади.

– Я не… Король…

– Король? – переспросил мириец. – Этот мозгляк уже получил и еще получит. Сын у него умер.

– Я, – хлюпнула носом Онорина. – о настоящем… короле… Об Александре… Это несправедливо…

– Прекрати его оплакивать, рано еще! Пошли.

Душа Онорины прочно угнездилась в пятках, но им повезло – на дороге не было ни одного стражника, казалось, Речной Замок вымер. Двери открывались легко, даже не скрипнув, да и света хватало. У выхода из коридора Рафаэль вытащил из ниши плащ с капюшоном и набросил спутнице на плечи. Они прошли через освещенный двор, по галерее наверху прохаживались стражники, у конуры лежал свирепого вида пес, но все словно ослепли и оглохли. Последним чудом было то, что калитка оказалась заперта лишь на засов. Рафаэль толкнул тяжелый металлический брус, дверка скрипнула и открылась. Оказавшись снаружи, Кэрна засмеялся и несколькими штрихами довольно ловко изобразил на внешней стороне калитки пылающее сердце.

– Вот так, подруга. Не стоит, чтоб за дела Кэрны спрашивали с других. Прыгай в лодку. Я тебя отвезу в одно местечко…

«Одним местечком» оказалась гостиница на берегу Льюферы. Маркиз ушел, оставив кошелек и не побрезговав расцеловать спасенную в обе щеки. Онорина осталась на попечении хозяйки, предоставившей ей сколько угодно горячей воды, мыльного камня и сушеных трав.

Справившись с помощью череды, тысячелистника и камнелазки с отвратительным тюремным запахом, одевшись во все чистое и отдав должное мясному пирогу и красному авирскому, спасенная задумалась, как быть дальше. Из Мунта нужно убираться, но куда и к кому? Женщина тоскливо посмотрела в угол, где сиротливо висела икона святого Эрасти. Лампадка бросала отблеск на грустное лицо великомученика, ужасно похожего на мирийского маркиза. Женщине захотелось рассмотреть его поближе, она встала, но вино оказалось для недавней узницы слишком крепким. Онорина пошатнулась и мешком шлепнулась на свое место.

– Не надо вставать, – голос был мягким и как будто знакомым, – в поклонах нуждаются лишь ничтожества.

– Сигнор Рафаэль?

Онорина робко улыбнулась своему спасителю, но тот в ответ лишь покачал головой. Женщина присмотрелась. Ее гость очень походил на маркиза Гаэтано, но это был другой человек. В золотистых, а не черных глазах не светилась дурашливость, готовая смениться гневом или желанием, они смотрели пристально и спокойно. Незнакомец был старше Рафаэля и несколько тоньше в кости.

– Онорина, – похожий на маркиза человек улыбнулся, и улыбка была грустной, как на иконе. На иконе? В углу ничего не висело… – Я – Эрасти Церна, и я избрал тебя из всех.

– Меня?

– Тебя. Твоя душа не знает злобы и лжи, ты сможешь открыть глаза простым людям. Ты пойдешь по Арции, дева Онорина, и расскажешь людям, что король жив. Истинный король. Александр Тагэре. Он вернется и призовет к ответу предателей и лжецов. Те, кто хочет спасти Арцию, спасти Тарру, спасти свою душу, должны встать под твою сигну, дева. Сигну с белым волком и луной.

– Дева? – выдохнула Онорина. Она не сомневалась ни в том, что пьяна, ни в том, что и впрямь говорит с Эрасти. Только святой ошибся, пришел не к той, кто ему нужен. – Я непотребная девка… Да и то раньше была, а теперь и на это не гожусь.

– Дева Онорина, – строго сказал Церна, но в янтарных глазах мелькнула усмешка, – не спорь с тем, кто знает лучше. Ты – дева, и ты – моя избранница. Зеркало подтвердит. Женщины верят посеребренным стеклам больше, чем святым, и они правы. Иди по дорогам Арции и поднимай народ. К Светлому Рассвету правду должны знать все. Александр жив. Он вернется. Пьер – детоубийца, лжец и узурпатор. Циалианки – его пособницы. Они – Зло!

– Как есть зло! – согласилась с детства не навидевшая капустниц Онорина.

Эрасти поднял руку. Мелькнуло кольцо с длинным черным камнем. Женщина вздрогнула, когда горячие пальцы коснулись ее лба, по всему телу пробежала горячая волна. Золотистые глаза оказались близко-близко, Онорине показалось, что в них отразилось поле зрелой ржи, два клена на холме, быстрые облака. То, что она не вспоминала много-много лет. Она так и не поняла, вышел ли святой через дверь, исчез или вернулся на свою икону и сколько времени она просидела за столом. Нет, это был сон, только бы ей проснуться в милой харчевне, а не в сырой камере. Если ей приснился Эрасти, мог присниться и Рафаэль. Они так похожи.

Женщина зажмурила глаза и вновь открыла. Ничего не изменилось. Уютная комнатка, оплывающая свеча, в углу – икона, на столе кувшин. Может, ущипнуть себя за руку или кольнуть булавкой? Рина проделала и то и другое, если это и вправду сон, то разбудить сама себя она не может. А зеркало тут есть, она видела. Онорина встала, взяла свечу и подошла к туалетному столику. Из туманного стекла смотрела давно забытая деревенская девчонка лет семнадцати с короткими толстыми косицами, высокой грудью и нежными нецелованными губами.