Все-все пойдём. У нас у всех билеты.
Гляди, помялись брюки у тебя...» И вскоре шёл я, смирный, приодетый, В рубашке тёплой после утюга. А по бокам, идя походкой важной, за сапогами бережно следя, Одеколоном, водкою и ваксой Благоухали чинные дядья. Был гвоздь программы - розовая туша Антон Беспятых - русский богатырь. Он делал всё! Великолепно тужась, Зубами поднимал он связки гирь. Он прыгал между острыми мечами, На скрипке вальс изящно исполнял. Жонглировал бутылками, мячами И элегантно на пол их ронял. Платками сыпал он неутомимо, связал в один их, развернул его, а на платке был вышит голубь мира - Идейным завершением всего... А дяди хлопали... «Гляди-ка, ишь как ловко! Ну и мастак... Да ты взгляни, взгляни!» И я... я тоже понемножку хлопал, Иначе бы обиделись они. Беспятых кланялся, показывая мышцы... Из клуба вышли мы в ночную тьму. «Ну, что концерт, племяш, какие мысли?» А мне побыть хотелось одному. «Я погуляю...» Ты нас обижаешь. И так все удивляются в семье: Ты дома совершенно не бываешь. Уж не роман ли ты завёл в Зиме?» Пошёл один я, тих и незаметен. Я думал о земле, я не витал. Ну что концерт - бог с ним, с концертом этим! Да мало ли такого я видал! Я столько видел трюков престарелых, но с оформленьем новым, дорогим, И столько на подобных представленьях Не слишком, но подхлопывал другим. Я столько видел росписей на ложках, когда крупы на суп не наберёшь, и думал я о подлинном и ложном, О переходе подлинности в ложь. Давайте думать... Все мы виноваты в досадности немалых мелочей, в пустых стихах, в бесчисленных цитатах, В стандартных окончаниях речей... Я размышлял о многом. Есть два вида Любви. Одни своим любимым льстят, какой бы тяжкой ни была обида, Простят и даже думать не хотят. Мы столько после временной досады Хлебнули в дни недавние свои. Нам не слепой любви к России надо, А думающей, пристальной любви! Давайте думать о большом и малом, Чтоб жить глубоко, жить не как-нибудь. Великое не может быть обманом, Но люди его могут обмануть. Я не хочу оправдывать бессилье. Я тех людей не стану извинять, Кто вещие прозрения России На мелочь сплетен хочет разменять. Пусть будет суета уделом слабых. Так легче жить, во всём других виня. Не слабости, А дел больших и славных Россия ожидает от меня. Чего хочу? Хочу я биться храбро, но так, чтобы во всём, за что я бьюсь, горела та единственная правда, Которой никогда не поступлюсь. Чтоб, где ни шёл я: Степью опалённой или по волнам ржавого песка, - над головой - шумящие знамёна, в ладонях - Ощущение древка. Я знаю - Есть раздумья от неверья. Раздумья наши - от большой любви. Во имя правды наши откровенья, - Во имя тех, кто за неё легли. Жить не хотим мы так, Как ветер дунет. Мы разберёмся в наших «почему». Великое зовёт. Давайте думать. Давайте будем равными ему. Так я бродил маршрутом долгим, странным По громким тротуарам деревянным. Поскрипывали ставнями дома. Девчонки шумно пробежали мимо. Вот любит-то... И что мне делать, Римма?» «А ты его?» «Я что, сошла с ума?» Я шёл всё дальше. Мгла вокруг лежала, и, глубоко запрятанная в ней, Открылась мне бессонная держава Локомотивов, рельсов и огней. Мерцали холмики железной стружки. Смешные большетрубые «кукушки» то засопят, То с визгом тормознут. Гремели молотки. У хлопцев хватких, Скрипя, ходили мышцы на лопатках И били белым зубы сквозь мазут. Из-под колёс воинственно и резко с шипеньем вырывались облака, И холодно поблёскивали рельсы И паровозов чёрные бока. Дружку цигарку делая искусно, с флажком под мышкой стрелочник вздыхал: Опаздывает снова из Иркутска. А Васька-то разводится, слыхал?» И вдруг я замер, вспомнил и всмотрелся: в запачканном мазутном пиджаке, привычно перешагивая рельсы, Шёл парень с чемоданчиком в руке. Не может быть!.. Он самый... Вовка Дробин! Я думал, он уехал из Зимы. Я подошёл и голосом загробным: «Мне кажется, знакомы были мы!» Узнал. Смеялись. Он всё тот же, Вовка, Лишь нет сейчас за поясом Дефо. Не размордел ты, Жень... Тощой, как вобла. Всё в рифму пишешь? Шёл бы к нам в депо...»
|
