И на обилье их взирал в тоске.

А тётя мне:

Возьми ещё огурчик.

И чем вы там питаетесь, в Москве?

Совсем не ешь! Ну просто - неприлично...

Возьми пельменей... Хочешь кабачка?»

А дядя:

Что, привык небось к «столичной»?

А ну-ка, выпьем нашего «сучка»!

Давай, давай...

А всё же, я сказал бы,

Нехорошо уже с твоих-то лет!

И кто вас учит?

Э, смотри, чтоб залпом!

Ну, дай бог, не последнюю!

Привет!»

Мы пили и болтали оживлённо,

шутили,

Но когда сестрёнка вдруг

спросила, был ли в марте я в Колонном,

Все как-то посерьёзнели вокруг.

Заговорили о делах насущных,

которыми был полон этот год,

И о его событиях, несущих

Немало размышлений и забот.

Отставил рюмку дядя мой Володя:

Сейчас любой с философами схож.

Такое время.

Думают в народе.

Где, что и как - не сразу разберёшь.

Выходит, что врачи-то невиновны?

За что же так обидели людей?

Скандал на всю Россию, безусловно,

а всё, наверно, Берия-злодей...»

Он говорил мне,

складно не умея,

о том, что волновало в эти дни:

Вот ты москвич.

Вам там, в Москве, виднее.

Ты всё мне по порядку объясни!»

Как говорится, взяв меня за грудки,

Он вовсе не смущался никого.

Он вёл изготовленье самокрутки

И ожидал ответа моего.

Но думаю, что, право, не напрасно

я дяде, ожидавшему с трудом,

как будто всё давно мне было ясно,

сказал спокойно:

Объясню потом».

Постлали, как просил,

На сеновале.

Улёгся я и долго слушал ночь.

Гармонь играла.

Где-то танцевали,

И мне никто не в силах был помочь.

Свежело.

Без матраса было колко.

Шуршал и шевелился сеновал,

А тут ещё меньшой братишка Колька

Мне спать неутомимо не давал.

И заводил назревший разговор -

что ананас - он фрукт или же овощ,

Знаком ли мне вратарь «Динамо» Хомич

И не видал ли гелиокоптёр...

А утром я, потягиваясь малость,

Присел у сеновала на мешках.

Заря,

сходя с востока,

Оставалась

У петухов на алых гребешках.

Туман рассветный становился реже,

И выплывали из него вдали

дома,

Шестами длиннымии скворешен

Отталкиваясь грузно от земли.

По улицам степенно шли коровы,

Старик пастух пощёлкивал бичом.

Всё было крепким, ладным и здоровым,

И не хотелось думать ни о чём.

Забыв поесть, не слушая упрёков,

набив карманы хлебом, налегке,

как убегал когда-то от уроков,

Да, точно так - я убежал к реке.

Ногами увязая в тёплом иле,

Я подошёл к прибрежной старой иве

И на песок прилёг в её тени.

Передо мной Ока шумела ровно.

По ней неторопливо плыли брёвна,

И сталкивались изредка они.

Гудков далёких доходили звуки.

Звенели комары.

Невдалеке

седой путеец, подвернувши брюки,

Стоял на камне с удочкой в руке

и на меня сердито хмурил брови,

стараясь видом выразить своим:

Чего он тут?

Ну, ладно, сам не ловит,

а то ведь не даёт ловить другим...»

Потом, в лицо вглядевшись хорошенько,

Он подошёл.

Неужто?

Погоди!..

Да ты не сын ли Зины Евтушенко?

И то гляжу...

Забыл меня поди...

Ну, бог с тобою!

Из Москвы? На лето?

А ну-ка, тут пристроиться позволь...»

Присел он рядом,

развернул газету,

Достал горбушку, помидоры, соль.

Устал я, на вопросы отвечая.

И всё-то ему надо было знать:

стипендию какую получаю,

Когда откроют Выставку опять.

Старик он был настырный и колючий

и вскоре с подковыркой речь завёл,

что раньше молодёжь была получше,

Что больно скучный нынче комсомол.

«Я помню твою маму лет в семнадцать,

за ней ходили парни косяком,

но и боялись -

Было не угнаться

За языком таким и босиком.

В шинелишках, по росту перешитых,

такие же,

я помню,

как она,

что косы - буржуазный пережиток,

На митингах кричали дотемна.

О чём-то разглагольствовали грозно,

всегда как будто полные идей, -

Ну, скажем, донимали вдруг серьёзно

Вопрос «обобществления» детей!..

Конечно, и смешного было много

и даже просто вредного подчас,

но я скажу:

берёт меня тревога,

Что нет задора ихнего у вас.

И главное, -

пускай меня осудят, -

У вас не вижу мыслей молодых.

А у людей всегда, дружок, по сути,

Такой же возраст, как у мыслей их.

Есть молодёжь, а молодости нету...

Что далеко идти?..

Вот мой племяш, -

и двадцать пять ещё не стукнет в зиму эту,

А меньше тридцати уже не дашь.

Что получилось?

Парень был как парень,

И, понимаешь, выбрали в райком.

Сидит, зелёный, в прениях запарен,

Стучит руководящим кулаком.

Походку изменил.

Металл во взгляде.

И так насчёт речей теперь здоров,

что не слова как будто дела ради,

А дело существует ради слов.