Всеобщая наука о порядке

Но это не все. Таксономия предполагает, кроме того, опреде­ленный континуум вещей (непрерывность, полноту бытия) и определенную силу воображения, которое показывает то, чего нет, но позволяет тем самым выявить непрерывное. Возмож­ность науки об эмпирических порядках требует, таким обра­зом, анализа познания — анализа, долженствующего показать, каким образом скрытая (и как бы затененная) непрерывность бытия может воспроизводиться во временн о й связи прерывных представлений. Отсюда возникает необходимость, присущая всей классической эпохе, исследовать происхождение знаний. На деле эти эмпирические исследования не противостоят про­екту универсального матезиса так, как скептицизм — рациона­лизму. Эти исследования развивались в рамках требований знания, данного не как опыт Тождественного, но как установ­ление Порядка. Таким образом, на двух крайних полюсах классической эпистемы находятся матезис как наука о вычис­лимом порядке и генезис как анализ образования порядков, ис­ходя из эмпирических последовательностей. В первом случае используется символика возможного оперирования с тождест­вами и различиями, а во втором — анализируются признаки, постепенно раскрываемые благодаря сходству вещей и возврат­ным движениям воображения. Область знаков, пронизываю­щих собой всю сферу эмпирического представления, но не вы­ходящих никогда за ее пределы, располагается между матезисом и генезисом. Между исчислением и генезисом располагает­ся пространство таблицы. В этом знании речь идет о том, что­бы определить посредством знака все, что может нам дать на­ше представление: восприятия, мысли, желания. Эти знаки должны иметь ценность как признаки, то есть выражать сово­купность представления в отчетливо различенных плоскостях, отделенных друг от друга посредством приданных им черт. Эти знаки устанавливают также систему одновременности, соглас­но которой представления обнаруживают свою близость и уда­ленность, соседство и отстранение друг от друга, следовательно, такую сетку отношений, которая вне хронологии обнаруживает их родство и полагает в непрерывном пространстве их отноше­ния порядка. Таким способом вырисовывается картина тожде­ства и различий.

Именно в этой области располагается естественная история, наука о признаках, выражающих непрерывность и сложность природы. В этой же области располагается также теория денег

и стоимости — наука о знаках, опосредствующих обмен и поз­воляющих установить эквивалентности между потребностями или желаниями людей. Наконец, здесь же размещается Все­общая грамматика — наука о знаках, посредством которых лю­ди перегруппировывают своеобразие своих восприятий и рас­членяют непрерывное движение своих мыслей. Несмотря на различия между ними, эти три области знания существовали в классическую эпоху лишь в той мере, в какой между исчис­лением равенств и генезисом представлений утверждало себя фундаментальное пространство таблицы.

Мы видим, что эти три понятия — матезис, таксономия, ге­незис — означают не столько отдельные области, сколько проч­ную сеть принадлежностей, определяющую всеобщую конфигу­рацию знания в классическую эпоху. Таксономия не противо­стоит матезису, а располагается в нем и вычленяется из него, так как она тоже является наукой о порядке — качественным матезисом. Однако матезис, понимаемый в строгом смысле сло­ва, является наукой о равенствах, следовательно, об определе­ниях и суждениях; это наука об истине. Таксономия имеетде­ло с тождествами и различиями, это наука о сочленениях и классах, это знание существ. Генезис размещается внутри таксономии или по крайней мере находит в ней свою первую возможность. Однако таксономия устанавливает таблицу види­мых различий; генезис же предполагает последовательность се­рии; таксономия имеет дело со знаками в их пространственной одновременности, как и синтаксис; генезис распределяет знаки в таком аналоге времени, как хронология. По отношению к матезису таксономия функционирует так, как онтология по отношению к апофантике; а по отношению к генезису она функ­ционирует так, как семиология по отношению к истории. Сле­довательно, она определяет общий закон существ и в то же время условия их познания. Отсюда следует то обстоятельство, что теория знаков в классическую эпоху могла совмещать од­новременно и догматическую по характеру науку, выдававшую себя за познание самой природы, и философию представления, с течением времени становившуюся все более и более номина­листской и скептической. Отсюда также следует то обстоятель­ство, что подобная конфигурация знания исчезла до такой сте­пени, что последующие эпохи утратили даже память о ее су­ществовании. А после кантовской критики и всего того, что произошло в конце XVIII века в западной культуре, установи­лось расчленение нового типа: с одной стороны, матезис пере­группировался, образовав онтологию и апофантику, причем его господство в формальных дисциплинах продолжалось вплоть до нашего времени; с другой стороны, история и семиология (поглощенная, впрочем, историей) соединились в те дисци­плины истолкования, которые проявили свои возможности от Шлейермахера до Ницше и Фрейда.

В любом случае классическую эпистему в ее наиболее об­щей конфигурации можно определить как систему, в состав которой входят матезис, таксономия и генетический анализ. Науки всегда несут с собой проект, пусть даже отдаленный, исчерпывающего упорядочивания мира; они всегда устремлены к открытию простых элементов и их возрастающего усложне­ния; в своей стихии они представляют собой таблицу, расклад­ку познаний в соответствующей своему времени системе. Таб­лица является центральным элементом в знании XVII— XVIII веков. Что касается великих споров, занимавших то­гдашнее мнение, то они, естественно, располагаются в узловых пунктах этой организации.

Конечно, можно писать историю мысли в классическую эпоху, беря эти споры за отправную точку или же в качестве тем. Однако в результате получится лишь история мнений, то есть выборов, произведенных сообразно индивидуальностям, определенным кругам, социальным группам. Именно здесь тре­буется метод анкетирования. Если же предполагается предпри­нять археологический анализ самого знания, то в таком случае не эти знаменитые споры должны послужить руководящей нитью при расчленении речи. Нужно воссоздать всеобщую си­стему мышления, сеть отношений которого в своей позитивнос­ти делает возможной игру одновременно высказываемых и кажущихся противоречивыми мнений. Именно эта сеть определяет условия возможности спора или же проблемы; именно она яв­ляется носителем историчности знания. Если западный мир боролся за то, чтобы узнать, является ли жизнь лишь движе­нием и оказывается ли природа достаточно упорядоченной, чтобы доказать бытие бога, то это не потому, что была постав­лена какая-то проблема. Это имело место потому, что, рассеяв неопределенный круг знаков и сходств и прежде чем присту­пить к организации исторических и каузальных серий, эпистема западной культуры открыла пространство в таблице, кото­рое она непрерывно пробегала, начиная с исчислимых форм по­рядка и кончая анализом самых сложных представлений. След от этого пробега воспринимается на исторической поверхности тем, споров, проблем и предпочтений мнения. Науки пересека­ли от края до края «пространство знания», которое разом рас­крылось в XVII веке и которому предстояло быть закрытым сто пятьдесят лет спустя.

Это пространство таблицы теперь нужно проанализировать в тех пунктах, где оно выступает в наиболее ясной своей фор­ме, то есть в теориях языка, классификации и денег.

Нам возразят; может быть, что само стремление анализиро­вать сразу и целиком всеобщую грамматику, естественную ис­торию и экономию, соотнося их с общей теорией знаков и пред­ставления, предполагает вопрос, который может возникнуть только в нашем веке. Несомненно, классическая эпоха не бо-

лее, чем любая другая, не могла очертить или определить об­щую систему своего знания. Однако эта система была доста­точно жесткой для того, чтобы видимые формы знаний сами могли обрисовать свои сродства, как если бы методы, понятия, типы анализа, усвоенные навыки, умы и в конечном счете сами люди оказались несколько сдвинутыми со своего места той фун­даментальной сетью отношений, которая определяла внутрен­нее, но неизбежное единство знания. История дала тысячи при­меров этих сдвигов. Например, столько раз пройденный путь между теорией познания, теорией знаков и теорией граммати­ки: Пор-Рояль дал свою Грамматику в качестве естественного продолжения и дополнения своей Логики, с которой она свя­зывалась общим анализом знаков; Кондильяк, Дестю де Траси, Жерандо соединили друг с другом разложение познания на его условия, или «элементы», и размышление о тех знаках, ко­торым язык дает лишь наиболее видимое приложение и исполь­зование. Также путь между анализом представления и знаков и анализом богатства: физиократ Кене написал статью «Оче­видность» для Энциклопедии; Кондильяк и Дестю в один ряд со своей теорией познания и языка поставили теорию торгов­ли и экономии, имевшую для них политическое и также мо­ральное значение; известно, что Тюрго написал статью «Эти­мология» для Энциклопедии и дал первое систематическое со­поставление денег и слов, а Адам Смит, помимо своего боль­шого экономического произведения, — очерк о происхождении языков. Путь между теорией естественных классификаций и теориями языка: Адансон не только хотел издать искусствен­ную и гомогенную номенклатуру в области ботаники, но и на­мечал (и частично осуществил) радикальную реорганизацию письменности, исходя из фонетических данных языка; Руссо оставил среди найденных после его смерти работ наброски по ботанике и трактат о происхождении языков.

Таким образом, вырисовывалась как бы нанесенная пунк­тиром великая сеть эмпирического знания — знания неколиче­ственных порядков. И, может быть, не без оглядок, но настой­чиво проводимое единство Универсальной таксономии со всей ясностью обнаруживается у Линнея тогда, когда он предпола­гает во всех конкретных областях природы или общества най­ти те же самые распределения и тот же самый порядок ¹. Пре­делом этого знания была бы совершенная прозрачность пред­ставлений по отношению к упорядочивающим их знакам.

¹ Linné. Philosophie botanique, § 155 et 256.