О том, как Дон Кихот ответил своему хулителю, а равно и о другихпроисшествиях, и важных и забавных Итак, Дон Кихот вскочил, весь затрясся и, задыхаясь от волнения,заговорил: - То место, где я нахожусь, присутствие высоких особ и уважение,которое я всегда питал и питаю ныне к сану вашей милости, сковывают иудерживают в границах правый мой гнев. Так вот, в силу того, о чем я сейчасговорил, и памятуя о том, что известно всем, а именно, что люди ученые невладеют никаким другим оружием, кроме оружия женщин, то есть языка, я какраз к этому оружию и прибегну и на равных основаниях вступлю в бой с вашеймилостью, от которой, кстати сказать, не грубой брани, но благих советовдолжно было бы ожидать. Порицания душеспасительные и исходящие из добрыхпобуждений выражаются при совершенно иных обстоятельствах и в иное время, -во всяком случае, порицая меня во всеуслышание и притом столь сурово, вы темсамым вышли за пределы благого порицания, ибо оно зиждется не столько насуровости, сколько на мягкости, и нехорошо, обличая грехи, о которых выпонятия не имеете, ни с того ни с сего обзывать грешника слабоумным иостолопом. В самом деле, я прошу вашу милость ответить: какие такие вы нашливо мне дурачества, которые дают вам право бичевать меня, клеймить и посылатьдомой заниматься хозяйством и заботиться о жене и детях, хотя вы даже незнаете, есть ли они у меня? Неужели достаточно на правах духовника втеретьсяв чужую семью, неужели достаточно получить воспитание в каком-нибудь дешевомпансионе, видеть свет не далее, чем на двадцать - тридцать миль вокружности, чтобы так, с налету, диктовать законы странствующему рыцарству исудить о странствующих рыцарях? Или, по-вашему, это бесплодное занятие ипраздное времяпрепровождение - странствовать по миру, чуждаясь его веселий ивзбираясь по крутизнам, по которым доблестные восходят к обители бессмертья?Когда б меня признали за слабоумного рыцари или же блестящие и великодушныевельможи, я почел бы это за несмываемое для себя бесчестие, а коли меняобзывают глупцом разные буквоеды, которые никогда не вступали на путьстранствующего рыцарства, то я не придаю этому ровно никакого значения: я -рыцарь и, коли будет на то воля всевышнего, рыцарем и умру. Одни шествуют поширокому полю надутого честолюбия, другие идут путем низкой и рабьейугодливости, третьи - дорогою лукавого лицемерия, четвертые - стезеюистинной веры, я же, ведомый своею звездою, иду узкой тропой странствующегорыцарства, ради которого я презрел житейские блага, но не честь. Я вступалсяза униженных, выпрямлял кривду, карал дерзость, побеждал великанов и попиралчудовищ. Я влюблен единственно потому, что так странствующим рыцарямположено, но я не из числа влюбленных сластолюбцев, моя любовь -платоническая и непорочная. Я неизменно устремляюсь к благим целям, аименно: всем делать добро и никому не делать зла. Судите же теперь, вашисветлости, высокородные герцог и герцогиня, можно ли обзывать глупцом того,кто так думает, так поступает и так говорит. - Ей-богу, здорово сказано! - воскликнул Санчо. - И больше вы, сеньор игосподин мой, ничего не говорите в свое оправдание, все равно лучше нескажешь, не придумаешь и не убедишь. И потом, если этот сеньор уверяет,будто странствующих рыцарей прежде не было и сейчас нет, то разве он хотьчто-нибудь в этих делах смыслит? - А ты, любезный, уж не Санчо ли Панса, о котором пишут, будто ДонКихот обещал пожаловать ему остров? - спросил духовник. - Я самый, - отвечал Санчо,- и заслужил я этот остров не хуже всякогодругого. Про таких, как я, говорят: "К добрым людям пристанешь, сам добрымстанешь", а потом еще: "С кем поведешься, от того и наберешься", и еще:"Доброго дерева сень сулит тебе добрую тень". Вот я к доброму сеньору иприлепился, уже несколько месяцев, как я при нем состою, и, господь даст,скоро сам стану вроде него, и ему хорошо, и мне хорошо: что там ни говори,быть ему императором, а мне - губернатором. - Разумеется, друг Санчо, - прервал его тут герцог, - из уважения ксеньору Дон Кихоту я передам тебе во владение один свободный остров довольнохорошего качества. - На колени, Санчо! - сказал Дон Кихот. - Припади к стопам егосветлости за оказанную тебе милость. Санчо повиновался; тут священник вскипел и, встав из-за стола,обратился к герцогу с такими словами: - Мой сан повелевает мне сказать вам, ваша светлость, что вы так жеточно помешаны, как и эти греховодники. Да как же им и не быть безумными,когда люди здравомыслящие потакают их безумствам! Принимайте их у себя, вашасветлость, а я, пока они будут у вас, побуду у себя и перестану порицать то,что исправлению не поддается. И, не прибавив более ни слова и так и не кончив обеда, духовникудалился, невзирая на уговоры герцога; впрочем, герцог особенно ненастаивал, оттого что нелепая эта вспышка сильно его смешила. Наконец,перестав смеяться, он повел с Дон Кихотом такую речь: - Ваша милость, сеньор Рыцарь Львов, великолепно за себя постояла, итеперь вам уже нет смысла требовать удовлетворения за слова, толькокажущиеся обидными, но на самом деле таковыми отнюдь не являющиеся, ибо вашамилость лучше меня знает, что как женщины, так и духовные лица никогообидеть не могут. - Ваша правда, - заметил Дон Кихот, - и это потому, что тот, когонельзя обидеть, не может обидеть другого, а как женщины, дети и духовныелица не могут обороняться, если кто-нибудь на них нападет, то и не должныони почитать себя оскорбленными. Ваша светлость не хуже меня знает разницумежду обидой и оскорблением: оскорбление исходит от того, кто может егонанести, кто его наносит и кто в нанесении его упорствует, меж тем как обидаможет исходить от кого угодно и не заключать в себе ничего оскорбительного.Вот вам пример: идет по улице некто, ровно ничего не подозревая, как вдругна него нападают десять злоумышленников и избивают его палками, онвыхватывает шпагу, дабы исполнить свой долг, но численный перевес на сторонепротивников, и он принужден отказаться от своего намерения, то есть отмести, - такого человека можно назвать обиженным, но не оскорбленным. Пояснюту же самую мысль на другом примере: идет человек, вдруг кто-то сзади к немуподходит, бьет его палкой и, не мешкая ни секунды, убегает, тот бросается заним, но догнать не может, - так вот, о потерпевшем можно сказать, что егообидели, но не оскорбили, ибо в нанесении оскорбления должно упорствовать.Вот если бы тот, кто, пусть даже сначала из-за угла, накинулся на прохожегос палкой, выхватил, не сходя с места, шпагу и встретился с ним лицом к лицу,то в сем случае пострадавшего можно назвать и обиженным и оскорбленнымодновременно. Обиженным, потому что на него напали вероломно, оскорбленным,потому что нанесший оскорбление упорствовал в содеянном и не обращался вбегство, а стоял на месте. Итак, по законам проклятой дуэли, я могу почитатьсебя обиженным, но не оскорбленным, ибо ни дети, ни женщины не должнычувствовать оскорбления, а следовательно, им незачем ни убегать, ниостанавливаться, и так же точно обстоит со священнослужителями, ибо и у тех,и у других, и у третьих нет ни оружия, ни доспехов, - обороняться они,естественно, обязаны, но не обязаны на кого бы то ни было нападать. Я толькочто сказал, что могу почитать себя обиженным, но теперь признаю, что вовсенет, ибо кого нельзя оскорбить, тот не может нанести оскорбление другому, покаковой причине я не должен видеть, да и не вижу ничего обидного в словахэтого доброго человека. Единственно, о чем я жалею, это что он не побыл снами, - я бы ему доказал, как он ошибается, думая и утверждая, чтостранствующих рыцарей не было и нет. Если бы нечто подобное услышал Амадисили же кто-либо из бесчисленных его родичей, то, разумеется, его милости непоздоровилось бы. - Это уж наверняка, - подхватил Санчо, - рассекли бы его одним махомсверху донизу, как все равно гранат или перезрелую дыню. Эти люди шутить нелюбили! Бьюсь об заклад, что, если б Ринальд Монтальванский послушалрассуждения этого человечишки, - крест истинный, он так дал бы ему по зубам,что тот целых три года потом помалкивал бы. Попробовал бы он только с нимсхватиться, сам был бы не рад. Слушая Санчо, герцогиня умирала со смеху, и казалось ей, что он ещезабавнее и еще сумасброднее, чем его господин, да и многие другие держалисьтогда этого мнения. В конце концов Дон Кихот успокоился, обед.кончился, икогда убрали со стола, появились четыре девушки, одна с серебряным тазом,другая с кувшином, также серебряным, третья с двумя белоснежными ироскошными полотенцами, перекинутыми через плечо, а четвертая, засучив полокоть рукава, держала в белых своих руках (а руки у нее и точно были белые)круглое неаполитанское мыло. Первая девушка изящным и ловким движениемподставила таз под самую Дон-Кихотову бороду, а Дон Кихот молча дивился этойцеремонии, полагая, что таков, верно, местный обычай - мыть не руки, абороду; того ради он, сколько мог, вытянул шею, вслед за тем из кувшинаполилась вода, а девушка, державшая в руках мыло, начала изо всех сил,взметая снежные хлопья (столь ослепительной белизны была мыльная пена),тереть покорному рыцарю не только подбородок, но все лицо и даже глаза, такчто он невольно зажмурился. Герцог и герцогиня нимало не были в этомповинны, и теперь они в смущении ожидали, чем кончится необыкновенное этоомовение. Между тем девушка-брадомойка, густо Дон Кихота намылив, сделалавид, что вода кончилась, и послала за ней девушку с кувшином, а сеньору ДонКихоту придется, мол, подождать. Девушка с кувшином пошла за водой, ДонКихот же остался ждать, и более странного и смешного вида, чем у него в этуминуту, невозможно было себе представить. Присутствовавшие, а их было немало, все, как один, воззрились на него,он же сидел с закрытыми глазами и намыленною бородою, на пол-аршина вытянувсвою в высшей степени смуглую шею, и это было великое чудо и великая с ихстороны деликатность, что они не рассмеялись; проказницы-девушки не смелиподнять глаза на своих господ, а в душе у господ гнев боролся со смехом, иони не знали, как поступить: наказать девчонок за дерзость или жеотблагодарить их за доставленное удовольствие - посмотреть на Дон Кихота втаком смешном положении. Наконец девушка принесла воды, и омовение ДонКихота завершилось, и тогда девушка, державшая полотенца, с великимбережением сухо-насухо вытерла ему лицо, и тут все четыре девушки низко ипочтительно ему поклонились и направились к выходу, однако же герцог, дабыДон Кихот не догадался, что это шутка, подозвал к себе девушку, державшуютаз, и сказал: - А теперь иди-ка вымой меня, но только смотри, чтоб у тебя хватиловоды. Сообразительная и расторопная девушка подошла и подставила герцогу тазсовершенно так же, как она подставляла его Дон Кихоту, другие проворно истарательно намылили и вымыли ему лицо, потом насухо вытерли и с поклонамиудалились. Впоследствии герцог признался, что он дал себе слово в случае,если они не вымоют его так же точно, как Дон Кихота, наказать их задерзость, но они искупили вину свою тем, что благоразумно согласились вымытьс мылом и герцога. Санчо внимательно следил за церемонией омовения и говорил себе: - Ишь ты, как здорово! А что, если здесь существует обычай мыть бородуне только рыцарям, но и оруженосцам? Клянусь богом и спасением души, этобыло бы для меня весьма существенно, и хорошо, если б они довершилиблагодеяние и прошлись еще бритвой. - Что ты там бормочешь, Санчо? - спросила герцогиня. - Я вот что говорю, сеньора, - отвечал он, - мне не раз приходилосьслышать, будто при дворе у других вельмож после обеда полагается мыть руки,а не бороды. Выходит, стало быть, век живи - век учись, впрочем, говорятеще: дольше проживешь на свете - больше горя ты хлебнешь, хотя вот этакпомыться - это не горе, а одно удовольствие. - Не кручинься, друг Санчо, - молвила герцогиня, - я скажу моимслужанкам, чтоб они не только вымыли тебя, а если понадобится, то ивыстирали. - Я бы и за одну только бороду спасибо сказал, - возразил Санчо, - покачто этого довольно, а там как господь даст. - Дворецкий! Вы слышали, о чем просит добрый Санчо? - сказалагерцогиня. - Вам надлежит в точности исполнить его желание. Дворецкий, объявив, что он готов к услугам сеньора Санчо, пошел обедатьи увел его с собою; между тем герцог, герцогиня и Дон Кихот, сидя за столом,продолжали беседовать о вещах многообразных, но имевших касательство квоенному поприщу и к странствующему рыцарству. Герцогиня, изъявив свое восхищение прекрасною памятью Дон Кихота,обратилась к нему с просьбой описать и обрисовать красоту и черты лицасеньоры Дульсинеи Тобосской, - если, дескать, верить молве, трубящей о еепригожести, то должно думать, что это - прелестнейшее создание во всемподлунном мире и даже во всей Ламанче. Выслушав просьбу герцогини, Дон Кихотвздохнул и сказал: - Когда б я мог вынуть мое сердце и выложить его на блюдо, вот на этомсамом столе, прямо перед вашим величием, то язык мой был бы избавлен оттруда говорить о том, о чем едва лишь можно помыслить, ибо тогда взорамвашей светлости явился бы цельный ее образ, запечатленный в моем сердце, норазве я в силах изобразить и описать во всех подробностях, до малейшейчерты, красоту несравненной Дульсинеи? Подобная задача мне не по плечу, этобыло бы делом, достойным кисти Паррасия {1}, Тиманта {2} и Апеллеса {3} илирезца Лисиппова {4} - изобразить ее на полотне или же изваять из мрамора имеди, а дабы восславить ее, потребно красноречие Цицероново и Демосфенское. - Что значит Демосфенское, сеньор Дон Кихот? - спросила герцогиня. - Яникогда такого слова не слыхала. - Демосфенское красноречие - это все равно что красноречие Демосфена, -отвечал Дон Кихот, - слово же Цицероново красноречие происходит от Цицерона,- это два величайших оратора в мире. - Справедливо, - заметил герцог. - Задав этот вопрос, вы, герцогиня,обнаружили свою неосведомленность. Однако ж со всем тем, сеньор Дон Кихот,вы доставили бы нам большое удовольствие, когда бы согласились описатьДульсинею Тобосскую: пусть это будет лишь беглый очерк, все равно, я уверен,черты ее в нем столь резко означатся, что ей позавидуют первые красавицы вмире. - Я бы, разумеется, сделал такой набросок, - молвил Дон Кихот, - когдабы образ ее не был изглажен из моей памяти тем несчастьем, которое с неюнедавно случилось, несчастье же это столь велико, что я скорей готовоплакивать ее, нежели описывать. Надобно вам знать, ваши светлости, чтоназад тому несколько дней я отправился облобызать ей руки и испросить у нееблагословения, соизволения и согласия на третий свой поход, но она оказаласьсовсем не такою, какою я чаял встретить ее: оказалось, что ее заколдовали ииз принцессы преобразили в сельчанку, из красавицы в уродину, из ангела вчерта, из благоуханной в зловонную, из сладкоречивой в грубиянку, изстепенной в попрыгунью, из светозарной в исчадье тьмы, одним словом, изДульсинеи Тобосской в поселянку откуда-нибудь из Сайяго. - Боже мой! - вскричал тут герцог. - Какой враг рода человеческого этосделал? Кто отнял у людей красоту, которой они так восхищались, веселость,которая их развлекала, и благопристойность, которая возвышала их всобственных глазах? - Кто? - переспросил Дон Кихот. - Кто же еще, как не коварныйволшебник, один из многих преследующих меня завистников? Это окаянноеотродье явилось к нам, дабы окутывать мраком и обращать в ничто подвигиправедников и освещать и возвеличивать деяния грешников. Волшебники меняпреследовали, волшебники меня преследуют, и будут меня волшебникипреследовать, пока не сбросят и меня, и смелые мои рыцарские подвиги вглубокую пучину забвения, и ранят они меня и наносят удары в самыечувствительные места, ибо отнять у странствующего рыцаря его даму - это всеравно что лишить его зрения, отнять у него солнечный свет, лишить егопропитания. Я много раз уже это говорил и повторяю снова: странствующийрыцарь без дамы - это все равно что дерево без листьев, здание безфундамента или же тень без того тела, которое ее отбрасывает. - Все это бесспорно, - заметила герцогиня, - но если верить книге осеньоре Дон Кихоте, которая не так давно вышла в свет и получила всеобщееодобрение, то, мне думается, нельзя не прийти к заключению, что ваша милостьв глаза не видела сеньору Дульсинею и что такой сеньоры на, свете нет, чтоона - существо вымышленное, детище и плод вашего воображения, которому выпридали все качества и совершенства, какие вам только хотелось. - По этому поводу много можно было бы сказать, - возразил Дон Кихот. -Одному богу известно, существует Дульсинея на свете или же не существует,вымышлена она или же не вымышлена, - в исследованиях подобного рода нельзязаходить слишком далеко. Я не выдумывал мою госпожу и не создавал ее в своемвоображении, однако все же представляю ее себе такою, какою подобает бытьсеньоре, обладающей всеми качествами, которые способны удостоить еевсеобщего преклонения, а именно: она - безупречная красавица, величавая, ноне надменная, в любви пылкая, но целомудренная, приветливая в силу своейучтивости, учтивая в силу своей благовоспитанности и, наконец, бесподобная всилу своей родовитости, ибо на благородной крови расцветает и произрастаеткрасота, достигающая более высоких степеней совершенства, нежели у низкогопроисхождения красавиц. - Ваша правда, - заметил герцог, - однако ж позвольте мне, сеньор ДонКихот, высказать ту мысль, на которую меня навела история ваших подвигов:допустим, что Дульсинея действительно существует и живет в Тобосо или жегде-нибудь в другом месте и что она так прекрасна, как вы ее изображаете,однако в смысле знатности она не выдерживает сравнения с Орианой,Аластрахареей, Мадасимой и прочими им подобными дамами, о которых мы читаемна каждой странице хорошо известных вам романов. - На это я вам скажу, - снова заговорил Дон Кихот, - что Дульсинеюдолжно судить по ее делам, что кровь облагораживают добродетели и чтобольшего уважения заслуживает худородный праведник, нежели знатный грешник.Между тем Дульсинея обладает таким гербом, благодаря которому она можетстать полновластною королевою: достоинства прекрасной и добродетельнойженщины способны творить чудеса необыкновенные и если не явно, то, покрайней мере, в скрытом состоянии заключают в себе наивысшее благополучие. - Я вижу, сеньор Дон Кихот, - заметила герцогиня, - что каждое вашеслово есть плод размышлений долгих, вы, как говорится, смотрите в глубьвещей, и теперь я вполне верю и заставлю поверить всех домашних моих и даже,в случае надобности, самого герцога, моего повелителя, что есть в Тобосотакая Дульсинея, что она здравствует и поныне, что она прекрасна и родовитаи что она вполне достойна, чтобы такой рыцарь, каков сеньор Дон Кихот, ейслужил, а в моих устах это наивысшая похвала. Одно только обстоятельство всеже меня смущает и вызывает несколько недоброжелательное чувство по отношениюк Санчо Пансе. Смущает же меня вот что: в упомянутой книге говорится, чтоСанчо Панса, явившись к сеньоре Дульсинее с письмом от вашей милости, засталее за просеиванием зерна, и в довершение всего говорится, что зерно былонизкого сорта, и это как раз и вызывает у меня сомнение в знатности ее рода. На это ей Дон Кихот ответил так: - Государыня моя! Да будет известно вашему величию, что со мной всегдаили почти всегда творятся вещи, совершенно непохожие на то, что состранствующими рыцарями обыкновенно случается, кто бы эти события нинаправлял: неисповедимая воля рока или же коварство завистливого волшебника.Ведь уже установлено, что все или почти все славные странствующие рыцариобладали какой-либо счастливой особенностью: одного невозможно былозаколдовать, других в силу непроницаемости их кожи нельзя было ранить, как,например, славного Роланда, одного из Двенадцати Пэров Франции, - о немсуществует предание, что его нельзя было никуда поразить, кроме пятки левойноги, и никаким другим оружием, кроме острия толстой булавки, так что когдаБернардо дель Карпьо одолел его в Ронсевале, то, удостоверившись, что булатнад ним не властен, и вспомнив, как Геркулес умертвил Антея, свирепоговеликана и якобы сына Земли, он поднял Роланда на руки и задушил. Из этого яделаю вывод, что, может статься, я тоже обладаю какой-нибудь такойособенностью, но только, во всяком случае, не неуязвимостью, - я многократноубеждался на опыте, что кожа у меня нежная и весьма уязвимая, - и ненеподвластностью волшебным чарам, ибо однажды меня посадили в клетку, куданикакая сила, кроме волшебства, не могла бы меня заточить, но коль скоро явсе же вышел на свободу, то хочется думать, что никакие новые чары мне ужене повредят, и по сему обстоятельству волшебники, видя, что их козни на меняне действуют, вымещают свою злобу на той, что мне дороже всего: они глумятсянад Дульсинеей, ради которой я только и живу на свете, и таким образомпытаются свести меня в могилу, и это дает мне основание полагать, что когдамой оруженосец явился к ней от меня с поручением, то они превратили ее вкрестьянку и принудили исполнять столь черную работу, как просеивание зерна.Впрочем, как я уже имел случай заметить, то были не зерна, но перлы Востока,и в доказательство того, что это истинная правда, я хочу вам сказать, вашивысочества, что недавно я был в Тобосо, но так и не нашел дворца Дульсинеи,а на другой день она явилась оруженосцу моему Санчо в подлинном своемоблике, то есть в облике первой красавицы во всем подлунном мире, а предомной она предстала в виде невоспитанной, безобразной и не весьмарассудительной сельчанки, хотя на самом деле она вмещает в себе всю мудростьмира. И коль скоро я не заколдован и, если вдуматься, не могу бытьзаколдован, то, следственно, заколдованною, оскорбленною, превращенною,искаженною и подмененною является она, и на ней выместили злобу мои недруги,вот почему я буду всечасно ее оплакивать до той поры, пока она не явитсяпредо мною в первоначальном своем состоянии. Все это я говорю для того,чтобы рассказ Санчо о Дульсинее, просеивающей и провеивающей зерно, никогоне смущал: ведь если она предстала подмененною предо мной, то неудивительно, что искаженною явилась она и пред ним. Дульсинея - знатного иблагородного происхождения, удел же ее, разумеется, не уступит жребиюмногочисленных старинных и весьма почтенных дворянских родов Тобосо, иботолько благодаря несравненной Дульсинее град сей и станет знаменит ипрославится в веках, подобно как Трою прославила Елена, а Испанию - Кава,только слава Дульсинеи будет еще громче и доброкачественнее. Еще надобно вамсказать, ваши светлости, что Санчо Панса - самый уморительный из всехоруженосцев, когда-либо странствующим рыцарям служивших. Простоватость егобывает подчас весьма остроумною, и угадывать, простоват он или же себе науме, немалое доставляет удовольствие. Некоторые его хитрости обличают в немплута, иные оплошности заставляют думать, что он глупец. Он во всемсомневается и всему верит. Иной раз думаешь, что глупее его никого на светенет, и вдруг он что-нибудь так умно скажет, что просто ахнешь от восторга, -одним словом, я не променял бы его ни на какого другого оруженосца, хотя быв придачу мне предлагали целый город. И все же я сомневаюсь, стоит липосылать его управлять островом, который ваше величие ему пожаловало, хотя ивижу в нем известные способности к управлению, - ему бы только хорошенькопрочистить мозги, и тогда он управится с любым губернаторством не хуже, чемкороль с податями. Тем более мы знаем по долгому опыту: для того, чтобы бытьгубернатором, не надобно ни великого умения, ни великой учености, - сколькотаких губернаторов, которые и читают-то по складам, а насчет управлениясущие орлы! Важно, чтобы они были преисполнены благих намерений и чтобы онидобросовестно относились к делу, советники же и наставники у них всегданайдутся: ведь неученые губернаторы из дворян вершат суд непременно спомощью заседателя. Я бы, со своей стороны, посоветовал Санчо взяток небрать, но и податей не упускать, и еще кое-что я берегу про запас, и в своевремя все это будет мною изложено - на пользу Санчо и на благо острова, коимон призван управлять. Такую беседу вели между собой герцог, герцогиня и Дон Кихот, как вдругза дверью послышались громкие крики и шум, и вслед за тем в залу ворвалсяперепуганный насмерть Санчо, у которого вместо салфетки подвязан был мешоксо щелочью и который подвергался преследованию множества челядинцев, точнеесказать - поварят и прочих людишек, причем один из них тащил лохань с водой,в которой, судя по ее цвету и не весьма чистому виду, вероятно, мыли посуду;поваренок этот гнался за Санчо по пятам и изо всех сил старался подставитьему лохань под самый подбородок, а другой был одержим стремлением вымыть емубороду. - Что это значит, друзья мои? - спросила герцогиня. - Что это значит?Что вы пристали к этому доброму человеку? Вы забыли, что он назначенгубернатором? На это поваренок-брадомой ответил ей так: - Этот сеньор не желает мыться, а ведь у нас таков обычай, - сам герцоги его же собственный господин только что мылись. - Нет, желаю, - в сильном гневе вымолвил Санчо, - но только мне быхотелось, чтоб полотенца были почище, вода попрозрачнее и чтоб руки у нихбыли не такие грязные: ведь не столь велика разница между мной и моимгосподином, чтоб его омывали святой водицей, а меня окатывали чертовымиэтими помоями. Обычаи разных стран и княжеских палат тогда только и хороши,когда они не причиняют неприятностей, ну, а этот обряд омовения, которыйздесь установлен, хуже всякого самобичевания. Борода у меня чистая, и вподобном освежении я не нуждаюсь, а кто посмеет меня мыть или же коснутьсяволоса на моей голове, то есть бороде, тому я, извините за выражение, башкусворочу на сторону, потому все эти антимонии, то бишь церемонии, снамыливанием больше смахивают на издевательство, чем на уход за гостями. Видя гнев Санчо и слушая его речи, герцогиня умирала со смеху, однако жДон Кихот не пришел в восторг от того, что на Санчо вместо полотенцакрасовалась грязная тряпка и что кухонная челядь над ним насмехалась, апосему, отвесив их светлостям глубокий поклон в знак того, что желаетдержать речь, он голосом, исполненным решимости, заговорил, обращаясь ковсей этой шушере: - Эй вы, милостивые государи! Оставьте парня в покое, ступайте, откудапришли или же куда вам вздумается! Оруженосец мой не грязнее всякогодругого, и эта лоханка - совершенно неподходящий и унизительный для негососуд. Послушайтесь моего совета - оставьте его, ибо ни он, ни я подобныхшуток не любим. Санчо подхватил и развил его мысль: - Так только с бездомными бродягами можно шутить. Не будь я СанчоПанса, коли я это стерплю! Принесите гребенку или что-нибудь вроде этого ипоскребите мне бороду, и если найдете в ней что-либо оскорбляющее вашучистоплотность, то пусть меня тогда "лесенкой" остригут. Тут, все еще смеясь, заговорила герцогиня: - Санчо Панса прав во всем; что бы он ни сказал, он всегда будет прав.Он - чистый и, по его словам, в мытье не нуждается, и коль скоро обычай нашему не по душе, то вольному воля. Вы же, блюстители чистоты, поступилинеобдуманно и опрометчиво, чтобы не сказать - дерзко, предложив такой особе,да еще с такой бородой, вместо таза и кувшина из чистого золота и полотенецнемецкой работы какие-то лоханки, деревянные корыта и полотенца длявытирания посуды. Впрочем, вы людишки дрянные и дурно воспитанные инастолько подлы, что не можете скрыть своей ненависти к оруженосцамстранствующих рыцарей. Не только кухонных дел мастера, но и сам дворецкий подумал, чтогерцогиня не шутит, а потому они сняли с Санчо тряпку и, смущенные, отчастидаже пристыженные, оставили его в покое и удалились, Санчо же, видя, что этадовольно грозная, в его представлении, опасность миновала, опустился передгерцогиней на колени и сказал: - От великих сеньор великие и милости, вы же, ваша светлость, изволилиоказать мне такую, что я могу отплатить за нее не иначе, как изъявивготовность быть посвященным в странствующие рыцари, чтобы потом до концадней моих служить столь высокой сеньоре. Я - крестьянин, зовут меня СанчоПансою, я женат, у меня есть дети, служу я оруженосцем, и если хотьчто-нибудь из этого может вашему величию пригодиться, то вам стоит толькоприказать - и я к услугам вашей светлости. - Сейчас видно, Санчо, что ты учился быть вежливым в школе самойучтивости, - заметила герцогиня, - сейчас видно, хочу я сказать, что тебявзлелеял на своей груди сеньор Дон Кихот, а он, разумеется, верх учтивости иобразец церемоний или же, как ты выражаешься, антимоний. Честь и хвалатакому сеньору и такому слуге, ибо один - путеводная звезда для всегостранствующего рыцарства, а другой - светоч для всех верных оруженосцев.Встань, друг Санчо, за свои учтивости ты будешь вознагражден: я попрошугерцога, моего повелителя, чтобы он как можно скорее пожаловал тебеобещанное губернаторство. На этом разговор кончился, и Дон Кихот пошел отдохнуть после обеда, агерцогиня обратилась к Санчо с просьбою, если только, мол, ему не оченьхочется спать, побыть с нею и с ее горничными девушками в весьма прохладнойзале. Санчо ответил, что хотя летом он, сказать по совести, привык спатьпосле обеда часиков пять кряду, однако ж, дабы отблагодарить герцогиню за еедоброту, приложит все усилия, чтобы исполнить ее повеление и не спатьсегодня вовсе, и с этими словами удалился. Герцог же снова наказал слугамсвоим обходиться с Дон Кихотом как со странствующим рыцарем и твердопридерживаться того чина, который будто бы соблюдали странствующие рыцаристародавних времен. 1 Паррасий - греческий живописец (вторая половина V в. до н.э.). 2 Тимант - греческий живописец (IV в. до н.э.). 3 Апеллес - выдающийся греческий живописец (вторая половина IV в. дон.э.). 4 Лисипп - греческий скульптор и литейщик (вторая половина IV в. дон.э.).
