Глава 4. Спасение страны от коммунизма

У меня было несколько романтическое представление об Индонезии, стране, где мне предстояло прожить следующие три месяца.

Некоторые из книг, которые я читал, были полны фотографий красивых женщин в ярких цветных саронгах, экзотических балийских танцовщиц, шаманов, выдыхающих огонь и воинов, плывущих на длинных выдолбленных каноэ по изумрудной воде у подножий дымящихся вулканов.

Особенно поражали изображения галеонов с чёрными парусами знаменитых пиратов буги, которые всё ещё бороздили воды морей архипелага, и наводили на европейских моряков прошлых столетий такой страх, что те, вернувшись домой, пугали ими своих детей: «Веди себя прилично, а то буги заберут тебя...».

О, эти картины будоражили мою душу.

История и легенды этой страны изобилуют фантастическими фигурами гневливых богов, драконов Комодо и племенных вождей. Древние сказки задолго до рождения Христа пересекли горы Азии, пустыни Персии и Средиземноморье и проникли в наше коллективное сознание.

Сами названия легендарных островов — Ява, Суматра, Борное, Сулавеси — зачаровывают разум.

Это была земля мистики, мифов и эротической красоты, неуловимое сокровище, так и не найденное Колумбом, сказочная принцесса, которой добивались, но так и не получили Испания, Голландия, Португалия, Япония, это была мечта и фантазия.

Мои ожидания были высоки, вероятно, как и у великих первооткрывателей. Однако, как и Колумбу, мне надо было знать, чтобы умерить свои фантазии. Возможно, мне следовало помнить, что, как говорится, маяк сияет на судьбе, которая может оказаться вовсе не той, которую мы ожидаем.

Индонезия предложила сокровища, но вовсе не тот волшебный сундук, который я ожидал. Фактически, мои первые дни, проведённые в столице Индонезии Джакарте летом 1971 г., были отвратительны.

Красота, конечно, была. Очаровательные женщины, носящие красочные саронги. Пышные сады, пылающие тропическими цветами. Экзотические балийские танцовщинцы.

Велосипеды-такси, причудливо раскрашенные во все цвета радуги, в которых пассажиры на высоких сиденьях располагаются впереди водителя, крутящего педали. Голландские колониальные особняки и остроконечные минареты мечетей.

Но была у этого города и уродливая трагическая сторона. Прокажённые, протягивающие к вам окровавленные культи вместо рук. Молодые девчушки, продающие своё тело за несколько монет. Некогда прекрасные голландские каналы превратились в выгребные ямы.

Целые семьи, живущие в лачугах из картона на замусоренных берегах рек. Какофония сигналов авто и духота испарений.

Красивая и уродливая, изящная и вульгарная, возвышенная и низменная. Это была Джакарта, где аромат гвоздик и цветущих орхидей сражался за превосходство с миазмами открытых канализационных коллекторов.

Мне приходилось видеть нищету раньше. Некоторые из моих одноклассников жили в промозглых лачугах из картонных ящиков и приходили в школу в тонких свитерах и потёртых теннисных туфлях в зимние дни, когда температура опускалась ниже нуля, я помню сильный запах их тел, вонявших потом и удобрениями.

Я жил в грязи хижин андских крестьян, пища которых состояла почти целиком из высушенного зерна и картофеля, и где иногда казалось, что новорождённый умрёт сразу же после своего рождения. Я видел нищету, но это не подготовило меня к Джакарте.

Наша команда размещалась, конечно, в самой роскошной гостинице Джакарты — «Интерконтиненталь Индонезия».

Принадлежащая авиакомппании «Pan American Airways», она, подобно остальным гостиницам сети «Интерконтиненталя», разбросанным по всему миру, угождала прихотям богатых иностранцев, в особенности, топ-менеджерам нефтяных компаний и их семействам.

Вечером первого дня наш менеджер проектов Чарли Иллингворт угощал нас обедом в элегантном ресторане на последнем этаже.

Чарли был помешан на войнах, он посвятил большую часть своего свободного времени чтению книг по истории и исторических романов, посвящённых великим полководцам и сражениям.

Он был воплощением вояки в кресле, кабинетного солдата вьетнамской войны. Как и всегда, этим вечером на нём были слаксы и рубашка с короткими рукавами цвета хаки с погончиками на военный лад.

После приветствия он зажёг сигару. «За хорошую жизнь!», — поднял он бокал с шампанским.

Мы присоединились к нему: «За хорошую жизнь!», — звякнули наши бокалы.

Дым сигары окутал его, Чарли оглядел зал: «Нас избалуют здесь, — сказал он, довольно кивая головой. — Индонезийцы будут очень заботиться о нас. Как и парни из посольства Соединённых Штатов. Но давайте не забывать, что у нас есть задание, которое мы должны выполнить».

Он глянул на стопку листков с заметками: «Да, мы должны разработать план электрификации Явы — самой населённой территории в мире. Но это — лишь верхушка айсберга».

Выражение его лица стало серьёзным, он напомнил мне Джорджа Скотта, играющего генерала Паттона, одного из любимых героев Чарли: «Нам ничего не нужно, кроме спасения этой страны из лап коммунизма».

Как вы знаете, у Индонезии длинная и трагическая история. Мы отвечаем за то, чтобы Индонезия не последовала по стопам своих северных соседей — Вьетнама, Камбоджи и Лаоса. Интегрированная энергосистема — ключевой элемент. Это больше, чем что-либо иное, — ну, разве что, кроме нефти — обеспечит господство капитализма и демократии.

«Что касается нефти...», — он ещё раз затянулся сигарой и поворошил стопку заметок. «Все мы знаем, насколько наша страна зависима от нефти. Индонезия может стать для нас мощным союзников в этом отношении.

Поэтому вы должны разработать этот план таким образом, чтобы нефтедобывающая промышленность и всё, что её обслуживает, — порты, трубопроводы, строительные компании — получали всё то, в чём они будут нуждаться в части электричества, на протяжении всего двадцатипятилетнего срока этого плана».

Он поднял глаза от заметок и посмотрел прямо на меня: «Лучше ошибиться в большую сторону, чем недооценить. Вы же не захотите, чтобы на ваших руках была кровь индонезийских детей или наша собственная? Вы же не хотите, чтобы они жили под серпом и молотом или красным флагом Китая!».

Когда я уже лежал в своей кровати этой ночью, в безопасности роскоши первоклассного номера высоко над городом, передо мной встал образ Клодин. Я вспомнил её рассуждения о внешнем долге и попробовал успокоить себя, вспоминая курсы макроэкономики в школе бизнеса.

В конце концов, говорил я себе, я должен помочь Индонезии вырваться из экономики средневековья и занять своё место в современном индустриальном мире. Но я знал, что утром, глядя в своё окно поверх богатства садов и плавательных бассейнов гостиницы, я увижу одни лачуги, заполонившие всё на много миль вокруг.

Я буду понимать, что младенцы умирают в них от недостатка пригодной для питья воды и продовольствия, что взрослые и дети страдают в них от ужасных болезней и живут в неимоверных условиях.

Ворочаясь в своей постели я не мог не признать, что и Чарли, и любой человек из нашей команды находились здесь исключительно из корыстных соображений. Мы продвигали американскую внешнюю политику и американские корпоративные интересы.

Нас вела жадность, а вовсе не желание сделать лучше жизнь для большинства индонезийцев.

На ум приходило слово «корпоратократия». Я не был уверен, слышал ли я его раньше или придумал его только что, но было похоже, что оно описывает совершенно новую элиту, которая решила, что вправе управлять планетой.

Это очень тесное сообщество нескольких человек с общими целями, легко перемещающихся с одного поста на другой в советах директоров корпораций и правительственных учреждениях.

Меня поразило, что великолепным примером такого человека мог бы служить Роберт Макнамара, тогдашний президент Всемирного банка.

Он перешёл с должности президента «Ford Motor Company» на пост министра обороны при президентах Кеннеди и Джонсоне и затем занял высший пост в самом мощном финансовом институте мира.

Я осознал, что мои университетские профессора не понимали подлинной природы макроэкономики: во многих случаях рост экономики приводит к тому, что немногие люди, находящиеся наверху пирамиды, становятся много богаче, в то время как большинство внизу не получает ничего и, напротив, опускается ещё ниже.

В действительности, насаждение капитализма часто приводит к системе, напоминающей средневековые общества.

Пожалуй, если бы кто-то из моих профессоров и знал это, он не смог бы открыто это признать — вероятно, потому, что колледжи спонсируются большими корпорациями и людьми, ими управляющими.

Демонстрация правды, несомненно, стоила бы этим профессорам места — так же, как мои открытия могли стоить мне моего.

Эти мысли продолжали тревожить мой сон каждую ночь, проведённую в «Интерконтинентале Индонезия». Мои самооправдания носили глубоко личный характер: я сражался за свой путь прочь из Нью-Гэмпшира, из школы Тилтон, я сражался с призывной комиссией.

Благодаря ряду счастливых совпадений и тяжёлой работе, мне удалось добиться хорошего места в жизни. Меня успокаивало то, что, с точки зрения нашей культуры, я делал правильные вещи.

Я должен был стать успешным и уважаемым экономистом. Я делал то, чему меня учили в школе бизнеса. Я помогал осуществлять модель развития, санкционированную лучшими умами во всемирных мозговых центрах.

И, тем не менее, далеко за полночь я утешался лишь обещанием самому себе когда-нибудь рассказать миру всю правду. И тогда я смог бы читать самого себя на ночь, как Луи Ламура о ганфайтерах на Диком Западе.