Действие 1. Верните бабушке ружье! 8 страница

ти.

"Кто он, святой? - спрашивал себя Тарру. И отвечал: - Да, святой, ес-

ли только святость есть совокупность привычек".

Но в то же самое время Тарру затеял описать во всех подробностях один

день зачумленного города и дать точное представление о занятиях и жизни

наших сограждан этим летом. "Никто, кроме пьяниц, здесь не смеется, -

записал Тарру, - а они смеются слишком много и часто". Затем шло само

описание.

"На заре по городу проносится легкое веяние. В этот час, час между

теми, кто умер ночью, и теми, кто умрет днем, почему-то чудится, будто

мор на миг замирает и набирается духу. Все магазины еще закрыты. Но

объявления, выставленные кое-где в витринах: "Закрыто по случаю чумы",

свидетельствуют, что эти магазины не откроются в положенное время. Не

совсем еще проснувшиеся продавцы газет не выкрикивают последних извес-

тий, а, прислонясь к стенке на углу улицы, молча протягивают фонарям

свой товар жестом лунатика. Еще минута-другая, и разбуженные звоном пер-

вых трамваев газетчики рассыплются по всему городу, держа в вытянутой

руке газетный лист, где чернеет только одно слово: "Чума". "Продолжится

ли чума до осени? Профессор Б. отвечает: "Нет!"". "Сто двадцать четыре

смертных случая - таков итог девяносто четвертого дня эпидемии".

Несмотря на бумажный кризис, который становится все более ощутимым и

в силу которого многие издания сократили свой объем, стала выходить но-

вая газета "Вестник эпидемии", задача коей "информировать наших граждан

со всей возможной объективностью о прогрессе или затухании болезни; да-

вать им наиболее авторитетную информацию о дальнейшем ходе эпидемии;

предоставлять свои страницы всем тем, известным или безвестным, кто на-

мерен бороться против бедствия; поддерживать дух населения, печатать

распоряжения властей, - словом, собрать воедино, в один кулак добрую во-

лю всех и каждого, дабы успешно противостоять постигшему нас несчастью".

В действительности же газета буквально через несколько дней ограничила

свою задачу публикацией сообщений о новых и надежных профилактических

средствах против чумы.

Часов в шесть утра газеты успешно раскупаются очередями, уже выстро-

ившимися у дверей магазинов за час до открытия, а потом и в трамваях,

которые приходят с окраин, переполненные до отказа. Трамваи стали теперь

единственным нашим транспортом, и продвигаются они с трудом, так как все

площадки и подножки облеплены пассажирами. Любопытная деталь - пассажиры

стараются стоять друг к другу спиной, конечно, насколько это возможно

при такой давке, - во избежание взаимного заражения. На остановках трам-

вай выбрасывает из себя партию мужчин и женщин, которые спешат разбе-

жаться в разные стороны, чтобы остаться в одиночестве. Нередко в трамвае

разыгрываются скандалы, что объясняется просто дурным настроением, а оно

стало теперь хроническим.

После того как пройдут первые трамваи, город постепенно начинает про-

сыпаться, открываются первые пивные, где на стойках стоят объявления

вроде: "Кофе нет", "Сахар приносите с собой" и т. д. и т. п. Потом отк-

рываются лавки, на улицах становится шумнее. Одновременно весь город за-

ливают солнечные лучи, и жара обволакивает июльское небо свинцовой дым-

кой. В этот час люди, которым нечего делать, отваживаются пройтись по

бульварам. Создается впечатление, будто многие во что бы то ни стало хо-

тят заклясть чуму с помощью выставленной напоказ роскоши. Каждый день,

часам к одиннадцати, на главных улицах города происходит как бы парад

молодых людей и молодых дам, и, глядя на них, понимаешь, что в лоне ве-

ликих катастроф зреет страстное желание жить. Если эпидемия пойдет

вширь, то рамки морали, пожалуй, еще раздвинутся. И мы увидим тогда ми-

ланские сатурналии у разверстых могил.

В полдень, как по мановению волшебного жезла, наполняются все ресто-

раны. А уже через несколько минут у двери топчутся маленькие группки лю-

дей, которым не хватило места. От зноя небо постепенно тускнеет. А в те-

ни огромных маркиз чающие еды ждут своей очереди на улице, которую

вот-вот растопит солнце. Рестораны потому так набиты, что они во многом

упрощают проблему питания. Но не снимают страха перед заражением. Обеда-

ющие долго и терпеливо перетирают приборы и тарелки. С недавнего времени

в витринах ресторанов появились объявления: "У нас посуду кипятят". Но

потом владельцы ресторанов отказались от всякой рекламы, поскольку пуб-

лика все равно придет. К тому же клиент перестал скупиться. Самые тонкие

или считающиеся таковыми вина, самые дорогие закуски - с этого начинает-

ся неистовое состязание пирующих. Говорят также, что в одном ресторане

поднялась паника: один из обедающих почувствовал себя плохо, встал из-за

столика, побледнел и, шатаясь, поспешно направился к выходу.

К двум часам город постепенно пустеет, в эти минуты на улицах сходят-

ся вместе пыль, солнце, чума и молчание. Зной без передышки стекает

вдоль стен высоких серых зданий. Эти долгие тюремные часы переходят в

пламенеющие вечера, которые обрушиваются на людный, стрекочущий город. В

первые дни жары, неизвестно даже почему, на улицах и вечерами никого не

было. Но теперь дыхание ночной свежести приносит с собой если не надеж-

ду, то хоть разрядку. Все высыпают тогда из домов. Стараются оглушить

себя болтовней, громкими спорами, вожделеют, и под алым июльским небом

весь город, с его парочками и людским говором, дрейфует навстречу одыш-

ливой ночи. И тщетно каждый вечер какой-то вдохновенный старец в фетро-

вой шляпе и в галстуке бабочкой расталкивает толпу со словами: "Бог ве-

лик, придите к нему": все, напротив, спешат к чему-то, чего они, в сущ-

ности, не знают, или к тому, что кажется им важнее Бога. Поначалу, когда

считалось, что разразившаяся эпидемия - просто обычная эпидемия, религия

была еще вполне уместна. Но когда люди поняли, что дело плохо, все разом

вспомнили, что существуют радости жизни. Тоскливый страх, уродующий днем

все лица, сейчас, в этих пыльных, пылающих сумерках, уступает место ка-

кому-то неопределенному возбуждению, какой-то неуклюжей свободе, воспла-

меняю-щей весь город.

И я, я тоже, как они. Да что там! Смерть для таких людей, как я, -

ничто. Просто событие, доказывающее нашу правоту!"

 

Это сам Тарру попросил доктора Риэ о свидании, упомянутом в его днев-

нике. В вечер условленной встречи Риэ ждал гостя и глядел на свою мать,

чинно сидевшую на стуле в дальнем углу столовой. Это здесь, на этом са-

мом месте, она, покончив с хлопотами по хозяйству, проводила все свое

свободное время. Сложив руки на коленях, она ждала. Риэ был даже не сов-

сем уверен, что ждет она именно его. Но когда он входил в комнату, лицо

матери менялось. Все то, что долгой трудовой жизнью было сведено к немо-

те, казалось, разом в ней оживало. Но потом она снова погружалась в мол-

чание. Этим вечером она глядела в окно на уже опустевшую улицу. Уличное

освещение теперь уменьшилось на две трети. И только редкие слабенькие

лампочки еще прорезали ночной мрак.

- Неужели во время всей эпидемии так и будет электричество гореть

вполнакала? - спросила госпожа Риэ.

- Вероятно.

- Хоть бы до зимы кончилось. А то зимой будет совсем грустно.

- Да, - согласился Риэ.

Он заметил, что взгляд матери скользнул по его лбу. Да и сам Риэ

знал, что тревога и усталость последних дней не красят его.

- Ну как сегодня, не ладилось? - спросила госпожа Риэ.

- Да нет, как всегда.

Как всегда! Это означало, что новая сыворотка, присланная из Парижа,

оказалась, по-видимому, менее действенна, чем первая, и Что цифры смерт-

ности растут. Но по-прежнему профилактическую вакцинацию приходится де-

лать только в семьях, где уже побывала чума. А чтобы впрыскивать вакцину

в нужных масштабах, необходимо наладить ее массовое производство. В

большинстве случаев бубоны упорно отказывались вскрываться, они поче-

му-то стали особенно твердыми, и больные страдали вдвойне. Со вчерашнего

дня в городе зарегистрировано два случая новой разновидности заболева-

ния. Теперь к бубонной чуме присоединилась еще и легочная. И тогда же

окончательно сбившиеся с ног врачи потребовали на заседании у растеряв-

шегося префекта - и добились - принятия новых мер с целью избежать опас-

ности заражения, так как легочная чума разносится дыханием человека. И

как обычно, никто ничего не знал.

Он посмотрел на мать. Милый взгляд карих глаз всколыхнул в нем сынов-

нюю нежность, целые годы нежности.

- Уж не боишься ли ты, мать?

- В мои лета особенно бояться нечего.

- Дни долгие, а меня никогда дома не бывает.

- Раз я знаю, что ты придешь, я могу тебя ждать сколько угодно. А

когда тебя нет дома, я думаю о том, что ты делаешь. Есть известия?

- Да, все благополучно, если верить последней телеграмме. Но уверен,

что она пишет так, только чтоб меня успокоить.

У двери продребезжал звонок. Доктор улыбнулся матери и пошел откры-

вать. На лестничной площадке было уже темно, и Тарру походил в сером

своем костюме на огромного медведя. Риэ усадил гостя в своем кабинете у

письменного стола. А сам остался стоять, держась за спинку кресла. Их

разделяла лампа, стоявшая на столе, только она одна и горела в комнате.

- Я знаю, - без обиняков начал Тарру, - что могу говорить с вами отк-

ровенно.

Риэ промолчал, подтверждая слова Тарру.

- Через две недели или через месяц вы будете уже бесполезны, события

вас обогнали.

- Вы правы, - согласился Риэ.

- Санитарная служба организована из рук вон плохо. Вам не хватает ни

людей, ни времени.

Риэ подтвердил и это.

- Я узнал, префектура подумывает об организации службы из гражданско-

го населения с целью побудить всех годных мужчин принять участие в общей

борьбе по спасению людей.

- Ваши сведения верны. Но недовольство и так уж велико, и префект ко-

леблется.

- Почему в таком случае не обратиться к добровольцам?

- Пробовали, но результат получился жалкий.

- Пробовали официальным путем, сами почти не веря в успех. Им не хва-

тает главного - воображения. Потому-то они и отстают от масштабов

бедствия. И воображают, что борются с чумой, тогда как средства борьбы

не подымаются выше уровня борьбы с обыкновенным насморком. Если мы не

вмешаемся, они погибнут, да и мы вместе с ними.

- Возможно, - согласился Риэ. - Должен вам сказать, что они подумыва-

ют также о привлечении на черную работу заключенных.

- Я предпочел бы, чтобы работу выполняли свободные люди.

- Я тоже. А почему, в сущности?

- Ненавижу смертные приговоры.

Риэ взглянул на Тарру.

- Ну и что же? - сказал он.

- А то, что у меня есть план по организации добровольных дружин. По-

ручите мне заняться этим делом, а начальство давайте побоку. У них и без

того забот по горло. У меня повсюду есть друзья, они-то и будут ядром

организации. Естественно, я тоже вступлю в дружину.

- Надеюсь, вы не сомневаетесь, что я лично соглашусь с радостью, -

сказал Риэ. - Человек всегда нуждается в помощи, особенно при нашем ре-

месле. Беру на себя провести ваше предложение в префектуре. Впрочем,

иного выхода у них нет. Но...

Риэ замолчал.

- Но эта работа, вы сами отлично знаете, сопряжена со смертельной

опасностью. И во всех случаях я обязан вас об этом предупредить. Вы хо-

рошо обдумали.?

Тарру поднял на доктора спокойные серые глаза:

- А что вы скажете, доктор, о проповеди отца Панлю? Вопрос этот проз-

вучал так естественно, что доктор Риэ ответил на него тоже вполне ес-

тественно:

- Я слишком много времени провел в больницах, чтобы меня соблазняла

мысль о коллективном возмездии. Но знаете ли, христиане иной раз любят

поговорить на эту тему, хотя сами по-настоящему в это не верят. Они луч-

ше, чем кажутся на первый взгляд.

- Значит, вы, как и отец Панлю, считаете, что в чуме есть свои поло-

жительные стороны, что она открывает людям глаза, заставляет их думать?

Доктор нетерпеливо тряхнул головой:

- Как и все болезни мира. То, что верно в отношении недугов мира се-

го, верно и в отношении чумы. Возможно, кое-кто и станет лучше. Однако,

когда видишь, сколько горя и беды приносит чума, надо быть сумасшедшим,

слепцом или просто мерзавцем, чтобы примириться с чумой.

Риэ говорил, почти не повышая голоса. Но Тарру взмахнул рукой, как бы

желая его успокоить. Он улыбнулся.

--Да, - сказал Риэ, пожав плечами. - Но вы мне еще не ответили. Вы

хорошенько все продумали?

Тарру удобнее устроился в кресле и потянулся к лампе.

- А в Бога вы верите, доктор?

И этот вопрос прозвучал тоже вполне естественно. Но на сей раз Риэ

ответил не сразу.

- Нет, но какое это имеет значение? Я нахожусь во мраке и стараюсь

разглядеть в нем хоть что-то. Уже давно я не считаю это оригинальным.

- Это-то и отделяет вас от отца Панлю?

- Не думаю. Панлю - кабинетный ученый. Он видел недостаточно смертей

и поэтому вещает от имени истины. Но любой сельский попик, который от-

пускает грехи своим прихожанам и слышит последний вздох умирающего, ду-

мает так же, как и я. Он прежде всего попытается помочь беде, а уж потом

будет доказывать ее благодетельные свойства.

Риэ поднялся, свет лампы сполз с его лица на грудь.

- Раз вы не хотите ответить на мой вопрос, - сказал он, оставим это.

Тарру улыбнулся, он по-прежнему удобно, не шевелясь, сидел в кресле.

- Можно вместо ответа задать вам вопрос? Доктор тоже улыбнулся.

- А вы, оказывается, любите таинственность, - сказал он. - Валяйте.

- Так вот, - сказал Тарру. - Почему вы так самоотверженно делаете

свое дело, раз вы не верите в Бога? Быть может, узнав ваш ответ, и я сам

смогу ответить.

Стоя по-прежнему в полутени, доктор сказал, что он уже ответил на

этот вопрос и что, если бы он верил во всемогущего Бога, он бросил бы

лечить больных и передал их в руки Господни. Но дело в том, что ни один

человек на всем свете, да-да, даже и отец Панлю, который верит, что ве-

рит, не верит в такого Бога, поскольку никто полностью не полагается на

его волю, он, Риэ, считает, что, во всяком случае, здесь он на пра-

вильном пути, борясь против установленного миропорядка.

- А-а, - протянул Тарру, - значит, так вы себе представляете вашу

профессию?

- Примерно, - ответил доктор и шагнул в круг света, падавшего от лам-

пы.

Тарру тихонько присвистнул, и доктор внимательно взглянул на него.

- Да, - проговорил Риэ, - вы, очевидно, хотите сказать, что тут нужна

гордыня. Но у меня, поверьте, гордыни ровно столько, сколько нужно. Я не

знаю ни что меня ожидает, ни что будет после всего этого. Сейчас есть

больные и их надо лечить. Размышлять они будут потом, и я с ними тоже.

Но самое насущное - это их лечить. Я как умею защищаю их, и все тут.

- Против кого?

Риэ повернулся к окну. Вдалеке угадывалось присутствие моря по еще

более плотной и черной густоте небосклона. Он ощущал лишь одно - многод-

невную усталость и в то же самое время боролся против внезапного и без-

рассудного искушения исповедоваться перед этим странным человеком, в ко-

тором он, однако, чувствовал братскую душу.

- Сам не знаю, Тарру, клянусь, сам не знаю. Когда я только еще начи-

нал, я действовал в известном смысле отвлеченно, потому что так мне было

нужно, потому что профессия врача не хуже прочих, потому что многие юно-

ши к ней стремятся. Возможно, еще и потому, что мне, сыну рабочего, она

далась исключительно трудно. А потом пришлось видеть, как умирают. Знае-

те ли вы, что существуют люди, нежелающие умирать? Надеюсь, вы не слыша-

ли, как кричит умирающая женщина: "Нет, нет, никогда!" А я слышал. И

тогда уже я понял, что не смогу к этому привыкнуть. Я был еще совсем

юнец, и я перенес свое отвращение на порядок вещей как таковой. Со вре-

менем я стал поскромнее. Только так и не смог привыкнуть к зрелищу смер-

ти. Я больше и сам ничего не знаю. Но так или иначе...

Риэ спохватился и замолчал. Он вдруг почувствовал, что во рту у него

пересохло.

- Что так или иначе?.. - тихо переспросил Тарру.

- Так или иначе, - повторил доктор и снова замолчал, внимательно

приглядываясь к Тарру, - впрочем, такой человек, как вы, поймет, я не

ошибся?.. Так вот, раз порядок вещей определяется смертью, может быть,

для Господа Бога вообще лучше, чтобы в него не верили и всеми силами бо-

ролись против смерти, не обращая взоры к небесам, где царит молчание.

- Да, - подтвердил Тарру, - понимаю. Но любые ваши победы всегда были

и будут только преходящими, вот в чем дело.

Риэ помрачнел.

- Знаю, так всегда будет. Но это еще не довод, чтобы бросать борьбу.

- Верно, не довод. Но представляю себе, что же в таком случае для вас

эта чума.

- Да, - сказал Риэ. - Нескончаемое поражение.

Тарру с минуту пристально смотрел на доктора, потом поднялся и тяжело

зашагал к двери. Риэ пошел за ним. Когда он догнал его, Тарру стоял, ус-

тавившись себе под ноги, и вдруг спросил:

- А кто вас научил всему этому, доктор?

Ответ последовал незамедлительно:

- Человеческое горе.

Риэ открыл дверь кабинета, а в коридоре сказал Тарру, что тоже выйдет

с ним, ему необходимо заглянуть в предместье к одному больному. Тарру

предложил его проводить, и доктор согласился. В самом конце коридора им

встретилась госпожа Риэ, и доктор представил ей гостя.

- Познакомься, это мой друг, - сказал он.

- Очень рада с вами познакомиться, - проговорила госпожа Риэ.

Когда она отошла, Тарру оглянулся ей вслед. На площадке доктор тщетно

попытался включить электричество. Лестничные марши были погружены во

мрак. Доктор решил, что это действует новый приказ об экономии электроэ-

нергии. Но впрочем, кто знает. С недавних пор все как-то разладилось и в

городе, и в домах. Возможно, это был просто недосмотр привратников, а

большинство наших сограждан сами уже ни о чем не заботились. Но доктор

не успел додумать этой мысли, так как за спиной у него прозвучал голос

Тарру:

- Еще одно замечание, доктор, пусть даже оно покажется вам смешным:

вы абсолютно правы.

Риэ пожал плечами, хотя в темноте Тарру не мог видеть его жеста.

- Откровенно говоря, я и сам не знаю. Но вы-то, вы знаете?

- Ну-ну, - бесстрастно протянул Тарру, - я человек ученый.

Риэ остановился, и шедший за ним следом Тарру споткнулся в темноте на

ступеньке. Но удержался на ногах, схватив доктора за плечо.

- Стало быть, по-вашему, вы все знаете о жизни? - спросил доктор.

Из темноты донесся ответ, произнесенный все тем же спокойным тоном:

- Да, знаю.

Только выйдя на улицу, они сообразили, что уже поздно, очевидно, око-

ло одиннадцати. Город был тихим, в нем все смолкло, кроме шорохов.

Где-то очень далеко раздался сигнал "скорой помощи". Они сели в машину,

и Риэ завел мотор.

- Зайдите-ка завтра в лазарет, - сказал он, - вам надо сделать пре-

дохранительный укол. Но чтобы покончить с этим и прежде чем вы ввяжетесь

в эту историю, вспомните, что у вас только один шанс из трех выпутаться.

- Такие подсчеты не имеют никакого смысла, и вы сами, доктор, это

прекрасно знаете. Сто лет назад во время чумной эпидемии в Персии бо-

лезнь убила всех обитателей города, кроме как раз одного человека, кото-

рый обмывал трупы и ни на минуту не прекращал своего дела.

- Значит, ему выпал третий шанс, вот и все, - сказал Риэ, и голос его

прозвучал неожиданно глухо. - Но ваша правда, мы еще не слишком осведом-

лены насчет чумы.

Теперь они ехали по предместью. Автомобильные фары ярко сверкали сре-

ди пустынных улиц. Доктор остановил машину. Закрывая дверцу, он спросил

Тарру, желает ли тот зайти к больному, и Тарру ответил, что желает. Их

лица освещал только отблеск, шедший с ночного неба. Внезапно Риэ друже-

любно расхохотался.

- Скажите, Тарру, - спросил он, - а вас-то что понуждает впутываться

в эту историю?

- Не знаю. Очевидно, соображения морального порядка.

- А на чем они основаны?

- На понимании.

Тарру повернул к дому, и Риэ снова увидел его лицо, только когда они

уже вошли к старику астматику.

 

На следующий же день Тарру взялся за работу и создал первую добро-

вольную дружину, по образцу которой скоро должны были создаваться и дру-

гие.

В намерение рассказчика отнюдь не входит придавать слишком большое

значение этим санитарным ячейкам. Правда, большинство наших сограждан,

будь они на месте рассказчика, поддались бы искушению преувеличить роль

этих дружин. Но рассказчик скорее склонен поддаться искушению иного по-

рядка, он считает, что, придавая непомерно огромное значение добрым пос-

тупкам, мы в конце концов возносим косвенную, но неумеренную хвалу само-

му злу. Ибо в таком случае легко предположить, что добрые поступки имеют

цену лишь потому, что они явление редкое, а злоба и равнодушие куда бо-

лее распространенные двигатели людских поступков. Вот этой-то точки зре-

ния рассказчик ничуть не разделяет. Зло, существующее в мире, почти

всегда результат невежества, и любая добрая воля может причинить столько

же ущерба, что и злая, если только эта добрая воля недостаточно просве-

щена. Люди - они скорее хорошие, чем плохие, и, в сущности, не в этом

дело. Но они в той или иной степени пребывают в неведении, и это-то зо-

вется добродетелью или пороком, причем самым страшным пороком является

неведение, считающее, что ему все ведомо, и разрешающее себе посему уби-

вать. Душа убийцы слепа, и не существует ни подлинной доброты, ни самой

прекрасной любви без абсолютной ясности видения.

Вот почему, одобряя создание наших санитарных дружин, возникших по

почину Тарру, следует сохранять объективность. Вот почему рассказчик не

намерен выступать в роли чересчур красноречивого рапсода и воспевать

добрую волю и героизм, хотя вполне отдает им должное. Он и в дальнейшем

останется историком растерзанных и непримиримых сердец наших сограждан,

ибо такими нас сделала чума.

Не так уж велика заслуга тех, кто самоотверженно взялся за организа-

цию санитарных дружин, они твердо знали, что ничего иного сделать

нельзя, и, напротив, было бы непостижимым, если бы они не взялись. Эти

дружины помогли нашим согражданам глубже войти в чуму и отчасти убедили

их, что, раз болезнь уже здесь, нужно делать то, что нужно, для борьбы с

ней. Ибо чума, став долгом для нескольких людей, явила собою то, чем бы-

ла в действительности, а была она делом всех.

И это очень хорошо. Но ведь никому же не придет в голову хвалить учи-

теля, который учит, что дважды два - четыре. Возможно, его похвалят за

то, что он выбрал себе прекрасную профессию. Скажем так, весьма пох-

вально, что Тарру и прочие взялись доказать, что дважды два - четыре, а

не наоборот, но скажем также, что их добрая воля роднит их с тем учите-

лем, со всеми, у кого такое же сердце, как у вышеупомянутого учителя, и

что, к чести человека, таких много больше, чем полагают, по крайней мере

рассказчик в этом глубоко убежден. Правда, он понимает, какие могут вос-

последовать возражения, главное из них, что эти люди, мол, рисковали

жизнью. Но в истории всегда и неизбежно наступает такой час, когда того,

кто смеет сказать, что дважды два - четыре, карают смертью. Учитель это

прекрасно знает. И вопрос не в том, чтобы знать, какую кару или какую

награду влечет за собой это рассуждение. Вопрос в том, чтобы знать, сос-

тавляют ли или нет дважды два четыре. Тем из наших сограждан, которые

рисковали тогда жизнью, приходилось решать первое - чума это или не чу-

ма, и второе - нужно или не нужно бороться с ней.

Многие Оранские новоявленные моралисты утверждали, что, мол, ничего

сделать нельзя и что самое разумное - это стать на колени. И Тарру, и

Риэ, и их друзья могли возразить на это кто так, кто эдак, но вывод их

всегда диктовался тем, что они знали: необходимо бороться теми или иными

способами и никоим образом не становиться на колени. Все дело было в

том, чтобы уберечь от гибели как можно больше людей, не дать им познать

горечь бесповоротной разлуки. А для этого существовало лишь одно

средство - побороть чуму. Сама по себе эта истина не способна вызвать

восхищение, скорее уж она просто логична.

Вот почему вполне естественно, что старик Кастель вложил всю свою ве-

ру и всю свою энергию в производство сыворотки здесь, на месте, из имею-

щихся под рукой материалов. И они с Риэ надеялись, что сыворотка, изго-

товленная из культур микроба, которым был поражен город, окажется более

действенной, нежели сыворотка, полученная со стороны, ибо местный микроб

слегка отличался от чумной бациллы, вернее, от классического ее описа-

ния, Кастель рассчитывал получить первую партию сыворотки в ближайшие же

дни.

Именно поэтому также вполне естественно, что Гран - вот уж действи-

тельно личность не героическая - стал в эти дни как бы административным

центром дружин. Часть Дружин, созданных Тарру, взяла на себя работу по

оказанию превентивной помощи в перенаселенных кварталах. Члены дружины

пытались внедрить здесь необходимую гигиену, вели учет чердаков и подва-

лов, еще не прошедших дезинфекции. Остальные дружины помогали непос-

редственно врачам - выезжали с ними по вызовам на квартиры, обеспечивали

перевозку больных и даже со временем при отсутствии специального персо-

нала сами водили машины "скорой помощи" или фургоны для перевозки тру-

пов. Все это требовало статистического учета, который и взял на себя

Гран.

С известной точки зрения рассказчик склонен считать, что Гран даже в

большей степени, чем Риэ или, скажем, Тарру, являлся подлинным предста-

вителем того спокойного мужества, какое вдохновляло дружины в их работе.

Он сказал "да" не колеблясь, с присущей ему доброй волей... Только он

попросил, чтобы его использовали на несложной работе, для сложной он уже

стар. Между восемнадцатью и двадцатью часами его время в распоряжении

доктора. И когда Риэ горячо поблагодарил его, он даже удивился: "Это же

не самое трудное. Сейчас чума, ну ясно, надо с ней бороться. Ах, если бы

все на свете было так же просто!" И он возвращался к своей недописанной

фразе. Иногда вечерами, когда статистические подсчеты были кончены, Риэ

беседовал с Граном. Мало-помалу к этим вечерним беседам они привлекли и

Тарру, и Гран с явным удовольствием открывал свою душу перед двумя прия-

телями. А они с неослабевающим интересом следили за кропотливыми трудами

Грана, которые он не бросил даже в разгар чумы. В конце концов это стало

для них обоих своего рода разрядкой.

"Ну как амазонка?" - нередко спрашивал Тарру. И Гран с вымученной

улыбкой всякий раз отвечал одними и теми же словами: "Скачет себе, ска-

чет!" Как-то вечером Гран сообщил, что он окончательно убрал эпитет

"элегантная" применительно к своей амазонке и что отныне она будет фигу-

рировать как "стройная". "Так точнее", - пояснил он. В другой раз он

прочел своим слушателям первую фразу, переделанную заново: "Однажды,

прекрасным майским утром, стройная амазонка на великолепном гнедом коне

скакала по цветущим аллеям Булонского леса".

- Ведь правда, так лучше ее видишь? - спросил он. - И потом, я пред-

почел написать "майским утром" потому, что "утро мая" отчасти замедляет

скок лошади.

Затем он занялся эпитетом "великолепный". По его словам, это не зву-