Глава 17. — Это, неверное, ужасно для вас, — говорит тихо доктор Тайлер, в очередной раз записывая данные в свой глупый блокнот

Пакс

 

— Это, неверное, ужасно для вас, — говорит тихо доктор Тайлер, в очередной раз записывая данные в свой глупый блокнот, — найти Джилл так, в вашем собственном дворе. Это было бы тяжело для любого.

Он делает паузу и смотрит на меня. Я здесь уже в течение тридцати минут и, честно говоря, я понятия не имею, зачем пришел. Кроме того, я не знаю, что делать со всем, что происходит в моей жизни. Я чувствую себя немного запутавшимся, словно я теряю контроль. Потеря контроля — одна из многих моих причин употребления наркотиков. Употребив их, я чувствовал, будто держу себя под контролем... даже тогда, когда это было не так.

— Конечно, это было ужасно, — отвечаю я. — В моем доме был мертвый человек. Это было страшно.

Доктор Тайлер смотрит на меня.

— В вашем доме был мертвый человек, с которым у вас были сексуальные отношения. Она пыталась связаться с вами до того, как умерла. У вас есть более, чем мимолетный интерес к этому, Пакс. Вы должны иметь дело с тем, что чувствуете по этому поводу. Можете ли вы мне сказать, что чувствуете?

— На самом деле, я зол, — я свирепо смотрю на него. — Почему она пришла именно ко мне домой, чтобы умереть от передозировки? Так она хотела доказать свою точку зрения? Я сказал ей, что между нами все кончено. Что больше нет того, что было между нами когда-либо. Мы выполнили все желания друг для друга. Вот и все. Я даже не знаю ее фамилии.

Доктор Тайлер смотрит на меня задумчиво, и я чувствую, как он пытается заглянуть внутрь меня.

— Вы действительно расстроены, потому что она умерла в вашем доме? — наконец, спрашивает он. — Или вы недовольны тем, что не были там с ней? Или тогда, когда она пыталась обратиться к вам за помощью? Вы знаете, что она писала в своих сообщениях? Или вы выбросили свой телефон за борт прежде, чем прочитать их?

Сейчас я злюсь, потому что он прав. Я думал об этом.

— Вы подразумеваете, что я виновен в ее смерти, потому что не ответил на ее сообщения? Джилл была психом. Она была наркоманкой, нуждающейся в помощи. Я говорил, что ей нужно обратиться за помощью, но она решила этого не делать.

Доктор поднимает руку.

— Безусловно, я не говорю, что это была ваша вина, — говорит он успокаивающе. — Это не так. Она сама отвечала за свои действия. Мне просто было интересно, были ли вы в состоянии прочитать любое из ее сообщений, отправленных вам? Это может предоставить вам какие-либо объяснения, поэтому вы сможете получить ответы. Я предполагаю, что вы чувствуете свою вину и, возможно, даже вас тянет к наркотикам. Я хочу помочь вам справиться с этим.

Я качаю головой.

— Мне не нужны ответы. Девушка, которую я знал — умерла. Я не любил ее. Я прочитал несколько сообщений от нее. Она хотела наркотики, и она была в отчаянии. Я понятия не имею, где она нашла наркотики, от которых у нее случилась передозировка. Единственная вина, которую я чувствую, основана на том, что я не остановил ее давным-давно. Я помогал ее душевному состоянию, давая наркотики в течение последних двух лет. Я в ответе за это. И я не почувствовал желание использовать наркотики. На самом деле, это далеко не так. Я устал говорить об этом. Можем ли мы вернуться к нашим проблемам?

— В настоящее время, — отвечает доктор Тайлер. — Мне хочется поговорить о Миле. Как это повлияло на нее?

Я делаю паузу и чувствую, как мое сердце ускоряется. Каждый день на этой неделе с момента инцидента, на который я уже ссылался, я чувствовал панику, когда представлял выражение лица Милы в то утро. У нее был такой взгляд, словно она думал, что это была моя вина, или я, возможно, такой же, как Джилл. Она не была готова к любому из этих вариантов.

Я сглатываю, но мое горло такое сухое, что я слышу это.

— Мила — боец, — отвечаю я. — Она осталась, когда полиция задавала свои вопросы, и она волновалась о детях Джилл. У нее доброе сердце.

— Таким образом, она проводит параллели между вами и Джилл? — Слова доктора звучат сомнительно. У меня появляется внезапное желание ударить его по лицу.

— Конечно, она это сделала. Она сказала мне, что это мог быть я. И тогда я пообещал ей, что этого никогда не случится.

— И она принимает этот ответ? — Ручка доктора Тайлера останавливается.

Я тоже делаю паузу.

— Я не знаю. Вроде бы, да. Но она была такой тихой и замкнутой на этой неделе. Я не знаю, обдумывает она это или что-то еще.

— Значит, вас напугало то, что она не сможет вернуться туда, где вы были до этого происшествия?

Больше всего на свете.

Но я этого не сказал.

Вместо этого, я просто говорю:

— Да.

Доктор смотрит на бумаги и записывает. Когда-нибудь я хотел бы увидеть, что именно он пишет.

— Я хотел бы сменить тему, — говорю я ему твердо. Мы достаточно поговорили о Миле.

Я делаю стальной взгляд и смотрю на врача. Он вздыхает и кивает.

— Хорошо. Давайте сменим тему. Были ли у вас снова те сны?

Я киваю.

— Да. Несколько раз за неделю. Они по-прежнему те же самые. Я в темной комнате, и не очень хорошо вижу. Но я слышу маму. Ее голос звучал так, словно она умоляла меня. Я не знаю, как пройти этот момент во сне. Это раздражает, потому что я чувствую, что мне нужно увидеть что-то еще.

Доктор изучает меня, его пальцы крутят ручку на коленях.

— Иногда разум человека защищает себя как может. Он делает это путем создания барьеров и пресечения воспоминаний. Если бы мне пришлось угадывать, я бы сказал, что этот сон из памяти. И ваш разум не хочет, чтобы вы помнили все остальное, потому что это будет очень больно.

Я смотрю на него.

— Вы думаете, что мне снится то, что произошло на самом деле?

Он кивает.

— Я предполагаю, что это так. Я могу ошибаться. Но единственный способ это выяснить — позволить вашим снам выиграть.

Я разочарованно качаю головой.

— Этого не будет. Это происходит только до того момента, когда я нахожусь в темном месте и слышу свою мать. А потом я просыпаюсь. Обычно в холодном поту.

Доктор кивает.

— Существует еще один способ, если вы открыты для него.

Не уверен, что хочу знать, но я жду продолжения.

— Вы когда-нибудь были под гипнозом? — спрашивает доктор, и я начинаю ржать.

— Черт, нет. Нет, я не был загипнотизирован. Какую еще шарлатанскую практику вы используете?

Я начинаю вставать, но доктор поднимает руку.

— Подождите, Пакс. Гипнотерапия является очень действенным и полезным инструментом, имеющимся у нас. Это не шарлатанство. Это просто основные методы релаксации, которые позволяют пациенту интенсивно сосредоточиться на чем-то, блокируя все остальное. Большинство психиатров и в самом деле используют его. К тому же, это моя специализация. Если вы действительно хотите знать, о чем ваши сны, то это лучший способ. Это снимет барьеры, которые ваш разум вводит в действие и позволит вам увидеть то, что вы пытаетесь скрыть от самого себя.

Ебать.

Он ведь специально так сказал, правда? Потому что он, должно быть, понимает, что я до смерти хочу узнать, что пытается скрыть мой разум.

Я возвращаюсь на свое место.

— Как много времени это займет? — спрашиваю я неуверенно.

— Это не отнимает много времени, — успокаивает он меня. — И я думаю, что это поможет вам.

Он смотрит на меня, ожидая. Наконец, я вздыхаю.

— Хорошо, — бормочу я. — Я сделаю это. Но вам лучше не заставлять меня лаять как собака или что-то еще. Я не хочу делать это сегодня, но я сделаю это в ближайшее время.

Доктор Тайлер улыбается.

— Так происходит только в кино, — говорит он мне. — И мы можем сделать это в любое время, когда вы захотите. Я планирую в следующий раз, если вы не решите иначе.

Он строчит еще немного в своем блокноте.

— Назначить вам еще «Ксанакс»? — спрашивает он, глядя на меня.

Я качаю головой.

— Нет. Я же сказал, что это было не нужно.

— Молодец, — оценивает меня доктор. — У вас сильный характер. Это обнадеживает. Кажется, вы действительно хотите изменить что-то вокруг себя к лучшему.

Я киваю и впервые за сегодня чувствую себя хорошо из-за того, что сделал.

Доктор прав. Я действительно изменил положение вещей вокруг себя к лучшему.

Может быть, я поворачиваюсь не в ту сторону, но, по крайней мере, я поворачиваюсь.

 

***

 

Мила

 

Забавно, как дни сливаются друг с другом, когда ты не обращаешь внимания.

Прошла неделя с тех пор, как умерла Джилл. Неделя с тех пор, как опасения и сомнения закрались в меня. Неделя с тех пор, как Пакс не дал мне ни единого повода, чтобы сомневаться в нем. Он был совершенным. Удивительно и невероятно прекрасным. На самом деле, таким прекрасным, что я все жду, когда он выложит все карты на стол. Но до сих пор, этого не произошло.

Я тащусь по подъездной дорожке своих родителей, или, наверное, я должна сказать, по подъездной дорожке Мэдисон, так как теперь она живет здесь. Но, честно говоря, этот дом всегда будет домом родителей. Думаю, что Мэдисон чувствует то же самое, и я бы не стала винить ее, если бы она захотела продать его в какой-то момент и купить себе новый дом.

Я дергаю ключи из замка зажигания и проделываю свой путь по ледяному тротуару к двери. Мэдди открывает дверь, прежде чем я успеваю постучать.

— Я рада, что ты здесь, — говорит она мне, даже не поздоровавшись. — Попробуй это.

Она толкает горячую кружку в мои руки, и я нюхаю ее, заходя в дом, сбив снег с сапог о дверной порог.

— Горячий шоколад?

Она кивает.

— Лучший горячий шоколад, который ты когда-либо пробовала, — говорит она уверенно. — Жирный итальянский горячий шоколад. Я пробую его для ресторана. Он такой густой, что в нем будет стоять ложка.

Потягивая эту гущу, я чувствую, как сливочный шоколад скользит вниз по моему горлу словно пудинг.

— Святая корова, это вкусно, — говорю я ей. — У тебя есть победитель.

Она пытается отобрать кружку, но я дергаю ее обратно.

— Никогда в жизни.

Она закатывает глаза.

— Прекрасно. Теперь о том, что ты хотела поискать сегодня? Я забыла.

Я снимаю пальто.

— Я просто хотела просмотреть сувенирный ящик мамы. Я чувствую себя немного сентиментальной и скучаю по ним. Так что подумала, хорошо бы посмотреть на ее безделушки.

Мэдисон смотрит на меня сочувственно.

— Я знаю, что ты чувствуешь. Я была такой же на прошлой неделе. Я так сильно скучаю по ним…

Ее глаза становятся влажными, и она уходит в сторону кухни. Мэдисон не так много плачет. Она машет рукой.

— Ты знаешь, где их найти. Я буду на кухне.

Она оставляет меня одну, и я иду по коридору в спальню наших родителей. Мэдди не смогла заставить себя очистить эту спальню и спать в ней. Она оставила свою старую комнату, сохраняя мамину и папину точно такой же, какой она была.

Войдя, я замечаю, что тут так тихо, что это место кажется мне почти священным. Закрыв глаза, я пытаюсь сделать вид, что чувствую запах духов моей мамы, витающий здесь. Но, конечно, я не могу его чувствовать. Они умерли несколько лет назад. Ее запах давно выветрился.

Но не воспоминания о ней.

Я выдвигаю верхний ящик ее комода и, вытаскивая, отношу на кровать. Сидя на цветном покрывале, я вспоминаю, как много дней после школы проводила здесь с ней, сидя на кровати, когда она готовилась для работы в «Холме». Она сидела за своим туалетным столиком и завивала волосы, брызгалась духами и разговаривала со мной о моем дне.

Боже, я скучаю по ней.

В первую очередь я внимательно исследую фотографии в ее ящике. Они находятся в простых файлах, соединенных вместе старыми резинками. Черно-белые — из ее юности, а выцветшие — из моей. Здесь моя любимая фотография. На ней папа и я, оба поднимаем огромную рыбу, пойманную в озере Мичиган в один из прекрасных летних дней. Мне было восемь лет, и у меня на губах усы от шоколада, а он одет в свою нелепую шляпу для рыбалки.

Я улыбаюсь, вспоминая.

Это был действительно хороший день. Мама и Мэдди сидели на пляже, потому что брезговали рыбой и приманкой. Папа хлопал меня по плечу, и мы ловили рыбу в течение нескольких часов. Я чувствовала себя так хорошо, потому что у меня был сильный желудок, и я могла быть его спутником.

Я положила фото обратно в кучу и заменила изношенную резинку.

Я провела пальцем через старые любовные письма моего отца маме, и даже старые письма от моей бабушки. Моя мать держала все, и была очень сентиментальной. Сейчас я так благодарна ей за это.

Переместив вещи в ящик, я слышу катящийся звук. Я прощупываю дно и в углу нахожу кольцо. Это широкая полоска, сделанная из розового золота, и с внутренней стороны надпись: «Любовь никогда не слабеет». Мою грудь затягивает. Я помню это кольцо. Это было настоящее обручальное кольцо мамы. Она вынуждена была прекратить носить его после того, как появилась Мэдди, потому что оно стало слишком мало. А потом папа подарил ей фантастический бриллиант, и она начала носить его вместо этого.

Но теперь, держа это простое кольцо в своей руке, я чувствую какую-то радость. Любовь никогда не слабеет. Какая сильная фраза. Просто удерживать холодный металл в своей руке, заставляет меня чувствовать себя хорошо, как-то связываться с моими родителями. Я надеваю его на безымянный палец правой руки. Оно идеально подходит.

Я задвигаю ящик обратно в шкаф и нахожу Мэдди на кухне.

— Ты не возражаешь, если я оставлю это себе? — спрашиваю я ее, протягивая руку. — Это настоящее обручальное кольцо мамы.

Мэдди качает головой.

— Конечно, нет. Ты дала мне ее бриллиант. Это справедливо. — Теперь она улыбается мне своей лучшей большой сестринской улыбкой, и я не могу не обнять ее.

— Я люблю тебя, ты знаешь, — говорю я ей, когда мы опускаемся в ее кухонные стулья, облокотившись локтями об стол. — Мама и папа очень бы гордились тобой.

Она снова мне улыбается и потягивает свой шоколад.

— Спасибо. Они тоже были бы горды тобой. Всегда были.

Я наклоняюсь к ней и пытаюсь украсть ее чашку, но она хлопает по моей руке.

— В конце концов, как много ты перепробовала? – шутливо спрашиваю я. — Конечно, ты можешь сэкономить одну чашку для меня.

— Я уже это сделала, — отвечает она. — И у меня, наверное, было достаточно. Но возможно ли когда-либо съесть действительно слишком много шоколада? — Она дергает бровями и смеется, и мы болтаем о том, что нам всегда нравилось.

После того, как мы говорим о «Холме», Тони, моем магазине, новом автомобиле Мэдисон и собаке, которую она думает взять, она поворачивается ко мне и задумчиво смотрит.

— Как дела с Паксом?

Я закатываю глаза.

— Как будто тебя это заботит.

— Заботит, — настаивает она. — Я по-прежнему беспокоюсь, но уже меньше, чем раньше. Он, кажется, делает тебя счастливой. И я действительно хочу, чтобы ты была счастлива, сестренка.

Она кладет свою тонкую руку мне на плечо и сжимает. Я нюхаю ее.

— Ты пользовалась дезодорантом сегодня? Потому что ты, вроде как, воняешь.

Мы хихикаем, и она бьет меня кулаком. И в этот момент все кажется правильным в этом мире.

Мы сидим на ее кухне и разговариваем до темноты.