КОЛОКОЛА ИСТОРИИ 3 страница

Перед нами – воспроизводство некапиталистических форм на капиталистической основе в целях самого капитала там, где он не может производить стоимость, выступая в качестве производительного капитала, а способен лишь присваивать ее. Заметим это: капитализм в своих интересах может создавать некапиталистические формы или даже превращаться в них. Это – принцип его существования. Это «буржуазное происхождение небуржуазных форм» (Маркс), «капиталистическая отсебятина», и есть реализация несовпадения субстанции и функции не только по линии производства, но и по линии собственности.

Лишь в действительном процессе труда как главной фазе совокупного процесса производства капиталу, который функционирует в виде производительного, принадлежат непосредственно все прочие факторы труда, а не только овеществленный труд. Как только процесс труда кончается, «вне активно осуществляющегося процесса производства капитал уже не покрывает собой все элементы и факторы совокупного процесса производства» (6, с. 3). Действительно, природные факторы принадлежат землевладельцам (частным или государству), рабочая сила – наемным работникам, социальные факторы производства – тем, кто организует разделение и комбинацию труда, а именно государству в лице бюрократии; духовные факторы производства принадлежат особым корпорациям в виде институтов, университетов. Таким образом, вне действительного процесса труда, т. е. как совокупный процесс производства, система отношений капиталистической собственности оказывается шире, чем капитал сам по себе, хотя он и конституирует всю эту систему элементов (6, с. 4).

Ясно, что в капиталистической системе (взятой как мировой) именно на периферии и полупериферии, в зоне концентрации доиндустриальных и раннеиндустриальных форм производства будут концентрироваться и приобретать автономию – вплоть до внешне полного отсутствия связей с капиталом – те отношения капиталистической собственности, которые не суть непосредственно капитал: государственная собственность, земельная рента (что, разумеется, не означает отсутствия этих форм собственности в центре). Перед нами – авторедукция капитала по субстанции, по содержанию в докапиталистические формы, во внеэкономические отношения в колониальных и полуколониальных странах при сохранении им капиталистической функции.

Наличие в мировой капиталистической системе созданных или законсервированных капиталом некапиталистических укладов как проявление несовпадения субстанции и функции капитала очень; важно для темы «капитализм и коммунизм». Особенно важно подчеркнуть сохранение некапиталистического содержания целостностям, которым – из‑за их территориально‑демографической массы – капитал не может предложить положительных решений (и которые ему бы обходить по принципу «не буди лиха, пока оно тихо», будь то начало или конец XX в.), и это усиливается наличие определенных форм организации власти, противостоящих капиталу и капиталистической системе в той или иной форме.

Здесь мы подходим к самому важному с точки зрения нашей темы аспекту несовпадения субстанции и функции в капиталистической системе – несовпадению власти (государство) и собственности (капитал), форм их управления, организации. То, что управление политической администрацией, с одной стороны, и бизнесом, с другой стороны, – разные и в истории капитализма удаляющиеся друг от друга сферы, очевидно. В западной науке эта управленческая дивергенция называется «законом Лэйна». Однако это – эмпирическая констанция, фиксирующая реальность как «черный ящик», но не объясняющая ее. Почему в принципе при капитализме власть и собственность обособлены друг от друга, причем власть (государство) обретает такую автономию, что создает «параллельный» капиталистам класс или слой – бюрократию, а параллельно международной экономике, т. е. международной организации капиталов, – международную организацию государств? Рождение последней в 1648 г. (Вестфальский мир), завершившее «Великую капиталистическую революцию» 1517–1648 гг., можно смело считать моментом окончательного появления капитализма на свет, концом его генезиса, моментом перерезания исторической пуповины. Подрыв международной («вестфальской») организации государств неизбежно станет началом конца капитализма.

Так почему же капитал «бьет с обеих ног»? Почему феодал и рабовладелец воплощают единство власти и собственности, а капиталист выносит свое властное измерение за рамки производства и собственности и воплощает его в бюрократе, в государстве, да так, что государство, бюрократия начинают противостоять обществу в целом? Резонно возникает и следующий вопрос: что же, до капитализма не было ни государства, ни бюрократии, ни политики? Здесь нет места на историко‑теоретический экскурс в науку о власти, которую я предпочитаю называть не политологией, а кратологией. Это особая тема. Ограничусь лишь несколькими замечаниями. Разумеется, аппараты управления существуют во всех мало‑мальски сложных системах власти, иногда разрастаясь до империи. Но аппарат – это позвоночник. По нему нельзя сказать ни о социальной природе власти, ни об историческом типе ее организации. Чиновник – везде и всегда чиновник. Но чиновник – далеко не везде и не всегда бюрократ. Рыба, крокодил и тигр – позвоночные, но они принадлежат к различным классам. То, что мы называем «государством» при капитализме, выполняло принципиально иные функции в докапиталистических обществах. В свою очередь, аппарат власти при капитализме начал выполнять такие функции, которые не существовали и в которых не было нужды до капитализма. Не случайно сам термин «государство» в том смысле, в котором мы употребляем его ныне, вошел в обиход в XVI в., а запущен был, по‑видимому, Макиавелли («lo stato») в конце XV в. Почему же не раньше?

 

VII

 

В докапиталистических системах социальное насилие встроено в производственные отношения – внеэкономические. Отчуждение воли раба, крепостного, низведение из до природных объектов дано в самих отношениях производства, которые, следовательно, субстанциональны, как и само производство. Эксплуататор выступает по отношению к эксплуатируемому как носитель власти и собственности одновременно, в их нерасчлененном виде или в таком виде, когда наметившаяся расчлененность не зафиксирована институционально и ценностно. Следовательно, в докапиталистических системах эксплуататор выступает прежде всего как угнетатель, и угнетение гарантируется на уровне организации самого производства. Поэтому здесь нет необходимости обособления социального насилия от сферы отношений производства и превращения его в особый институт, противостоящий обществу.

Производственные отношения капитализма носят экономический характер обмена одного товара – овеществленного труда, на другой – рабочую силу и как таковые охватываются рынком. Но остается целый пласт отношений – неэкономических и непроизводственных, которые рынком не охватываются и не регулируются. В результате перед капитализмом – и вообще впервые и истории – возникла проблема систематической регуляции неэкономических и непроизводственных отношений индивидов, которые в процессе производства выступали лишь в качестве экономических агентов. Для этого‑то и понадобился особый орган социального насилия (или, более мягко, принуждения), вынесенный за рамки производственных отношений. Органом этим стало государство. Его появление отразило тот факт, что выделение экономических отношений из производственных, сжатие производственных отношений до экономических означало по сути разделение единого комплекса на экономические и политические отношения. Homo politicus родился одновременно с Homo oеconomicus. Исторически государство как «lo stato» «новых монархий», которые стали появляться в Западной Европе во второй половине XV в. и которые современники сразу же противопоставили традиционным средневековым монархиям, было таким же результатом разложения феодализма, как и капитал. Они были как бы параллельны друг другу. Со временем эти два продукта социального разложения установили между собой тесную связь. Государство логически явилось социальной (т. е. политической) функцией капитала, хотя исторически вовсе не было порождено им.

Государство становится внутренней логической, а не просто внешней, выполняемой в силу исторических обстоятельств функцией капитала. Все это говорит о том, что с термином «государство», как и со многими другими терминами, следует обращаться аккуратнее. «Определяйте значение слов», – говорил Декарт. Один и тот же термин не может определять диаметрально противоположные явления. К тому же расширительное употребление термина «государство» методологически означает: государство везде и государство всегда. Но это методологически же означает: нигде и никогда. Tермин ломается и становится бесполезным.

По сути единственное логическое, историко‑системное основание государства в строгом смысле этого слова – бытие качестве функции капитала. Именно это качество придает государству устойчивость и автономию. Эти черты отличают его от властных организаций докапиталистического типа, империй прошлого. Как только экономика этих империй рушилась или вступала в кризис, рушились и сами империи. За 500 лет истории капиталистического мира никакие экономические кризисы и катастрофы – упадки экономической мощи – не привели к падению, исчезновению какого‑либо капиталистического государства. Последнее, будучи функцией, оказывается малоуязвимым для потрясений на уровне субстанции. В отличие от этого, властные организации докапиталистических эпох, даже такие сложные и разветвленные, как Римская империя, были погружены в субстанцию производства, его социальной организации. Гибель таких организаций производства становилась гибелью организаций власти. Это – характерная черта не только «докапитализма», но и любых некапиталистических структур. Пример коммунизма – подтверждение тому.

С XVIII в. политические формы и функции капитала начали распространяться в мире. Ими начали пользоваться и овладевать, создавая определенные структуры и там, где капиталистическая субстанция была слабой или почти нулевой. Короче, в капиталистической системе возникают такие формы организации власти (политика, государство), которые в принципе функционируют относительно независимо от капиталистического содержания, которые можно создавать автономно от этого содержания – достаточно стать участником межгосударственной системы. Значит, такие структуры, как современное государство, армия, полиция, управление коммуникациями и финансами, можно создавать по образу и подобию капиталистических. И они будут функционировать, имея в качестве своей основы не национальное капиталистическое производство, а на основе мировой государственной, политической, военной, финансовой, и т. д. структуры, как их элемент, опирающийся посредством этих структур на капиталистическое производство центра системы, на нее в целом. Иными словами, в отличие от докапиталистических систем, формы организации власти в системе – мировой – капитализма стали универсальными и автономными, зажили собственной, автономной от – капиталистического – производства жизнью.

Капитализм, таким образом, существует как одна субстанция со многими функциями – энергетическими и информационными, социальными и духовными, автономными от нее вплоть до институционального оформления. Капитализм стремится все в себе оформить институционально, это его закон как функции. Капитализм – не только социальное тело, но и дух этого тела, существующий отдельно от него. Это – нечто вроде Троицы, где субстанция – это Бог‑Отец, функция – Бог‑Сын, а Святой Дух – это их единство; причем Дух этот – капиталистичность – исходит и от Бога‑Отца (субстанции), и от Бога‑Сына (функции). И от Бога‑Сына даже более, чем от Бога‑Отца. То есть не просто filioque, а главным образом – filioque. Короче, капитализм – это явно не православная тринитарность. Тринитарность по‑православному означала бы для капитализма смерть, точнее, она просто не выпустила бы Запад из феодального, средневекового состояния. Быть может, русский дух действительно несовместим с капитализмом? Совместим. Но специфически – негативно.

Нематериальные функции и организации непроизводственной сферы, существующие обособленно от капитализма и обладающие собственной логикой и динамикой, которая характеризует их уже не только и не столько как социальные логические функции капитала, но и как самостоятельное, социально самообслуживающее содержание, не ограничиваются государством и политикой. Сюда же относятся наука и идеология. Мировой (а не локально‑региональный) масштаб деятельности либерализма и особенно марксизма в период между 1850‑ми – 1970‑ми годами, мировой (а не локально‑региональный) характер современной науки лишний раз свидетельствуют об автономии социальной и духовной функций капитала и институтов этих функций по отношению к капиталу и его «субстанциональным» институтам.

Степень этой автономии, как мы увидим, различна – вплоть до отрыва функции от субстанции и ее борьбы с последующим уничтожением субстанции в «одной, отдельно взятой стране» и построением там «развитого функционализма». Когда‑то К.Леонтьев сказал, что чехи – это орудие, которое славяне отбили у немцев и против немцев же обратили. Значит, коммунизм похож на чехов (хотя им такое сравнение вряд ли понравится, они очень «субстанциональный» народ). Коммунизм – функция капитала, которую прежде всего славяне, точнее – русские, а за ними китайцы и т. д. отбили у капитала и против него же обратили. Но главное заключается в том, что у капитала есть такая функция, которую можно отбить, оторвав от него. Причем оторвать может почти кто угодно, почти независимо от уровня социального развития. Как там у Н.Заболоцкого, «людоед у джентльмена неприличное отгрыз»! Вот эта возможность оторвать, «отгрызть» функцию у капитала в мировой системе капитализма и есть одновременно источник коммунизма и ключ к нему: коммунизм – как «неприличное» (но крайне важное – жизнетворное), «отгрызенное» у капитала. Ясно, однако, что дело не в самом коммунизме, а в капитализме. Поди попробуй, «отгрызи» у рабовладения (или феодализма). Не получится. В лучшем случае сам станешь рабовладельцем. В худшем – рудники Лавриона или арена цирка и опущенные вниз большие пальцы зрителей. С капитализмом – по‑другому. Что же он такой слабый, хилый, добренький, что у него можно отнимать функцию в виде государства, идеологии, науки, а потом ими же шарашить его как кистенем Истории? Отнюдь нет. На определенной стадии развития капитализму для его нормального функционирования становится нужен негативный противовес, который не из чего создать, кроме как из ребра‑функции самого капитала. Так что джентльмен испытывает потребность в людоеде. Конечно, это опасная игра: людоед может быть «ласковым и нежным зверем» Пятницей; а может и таким, как император Бокасса. Но игра эта вытекает из логики, законов и потребностей капитализма, из несовпадения его субстанции и функции. К тому же капитализм – это вообще самая опасная (в также самая увлекательная, скоростная и прибыльная) за всю историю игра западного общества с Природой и другими обществами. Коммунизм – один из результатов этой игры: какой счет; сколько до финального свистка?

 

VIII

 

Подведем некоторые итоги. Капитализм стал властелином мира потому, что, обладая особым типом производительных сил и их организации (как технической, так и социальной), смог вынести производственные отношения за рамки системно‑адекватного ему производства, функционально превратив их в обмен. Иными словами, впервые за всю человеческую историю некая социальная система обособила свои субстанциональный и функциональный аспекты, сделав это несовпадение центральным системообразующим противоречием. В результате капитализм обрел способность капиталистической эксплуатации даже некапиталистических форм, что резко ускорило темпы его развития и накопления им богатств. Более того, капитализм получил возможность создавать некапиталистические формы там, где их прежде не было, или самому трансформироваться в такие формы, утрачивая капиталистическую субстанцию, но полностью сохраняя капиталистическую функцию. Для подчинения мира капитализму не надо было везде создавать промышленность и плодить пролетариев. Достаточно было подключения местных структур к мировому рынку, который одновременно был и мировым полем производственных отношений.

Капитализм не реализовывал себя как одна глобальная формация или как один всеохватывающий глобальный способ производства. Он реализовывал себя как множество различных укладов, группирующихся вокруг капиталистического уклада и развивающихся по его законам. Такая самореализация таила в себе как плюсы, так и минусы. Например, позволяла увеличивать прибыль за счет перепада уровня эксплуатации и оплаты труда в различных укладах. Но из этого следует: полная глобализация капитализма, т. е. охват им мира не только по линии обмена, производственных отношений, но и по линии производства, будет автоматически означать конец капитализма в его нынешнем виде, его «тепловую смерть», ибо он станет невыгоден как способ бесконечного накопления капиталов. Но это должно означать и конец единой мировой системы: «миров» будет столько, сколько государств, регионов и т. д. Поэтому вместо глобального капитализма и существует многоукладная мировая система.

Поскольку несовпадение субстанции и функции, данное в самом капитале, т. е. локально (регионально), реализуется внелокально и внерегионально, в мировом масштабе и требует для себя мира в качестве поля действия, капитализм как система может быть только мировым. Пока налицо противоречие между субстанцией и функцией капитала, капитализм не может существовать иначе, как мировая система. Ослабление этого системообразующего противоречия ставит капитализм под угрозу, угрожает ему как системе распадом – социальным и пространственным. Но имеется и обратная связь. Мировой масштаб действия, «мир‑системность» – это условие бытия капитализма. Распад мировой системы капитализма или хотя бы поначалу макрорегионализация мира (которая уже просматривается довольно отчетливо), решая краткосрочные задачи капиталистического накопления, в среднесрочной перспективе пространственно ограничивает поле реализации главного противоречия – и главного мотора – капитализма, а следовательно, ставит под угрозу его существование.

Создавая, консервируя или просто эксплуатируя некапиталистические уклады, капитал далеко не всегда способен контролировать их политически и нейтрализовать нежелательные для него социальные и политические эффекты из развития как функций капитала, реакцию местных структур на капитал как субстанцию и функцию. Неспособность эта является как военно‑политической, так и финансово‑экономической по характеру. Например, установление политического контроля над Индией, превращение ее в колонию к середине XIX в. легло столь тяжелым бременем на Великобританию, что она уже не могла позволить себе колониальный захват Китая – ни в одиночку, ни в компании с другими западными державами. Все свелось к полуколониальному статусу Китая и контролю Запада над «договорными портами» и узкой прибрежной полосой. Разумеется, установлению контроля препятствовало, помимо размеров страны и ее демографической массы, наличие власти – имперской организации. Что же тогда говорить о такой стране, как, например, Россия XVIII – первой половины XIX в., с ее самодержавно‑некапиталистическим строем и сильной современной армией?

Таким образом, экономически эксплуатируя весь мир, капитализм оставляет при этом вне своего политического контроля целые зоны, где он не может ни направлять как следует развитие вызванных им же к жизни или просто используемых для эксплуатации форм, ни противостоять реакциям на эти процессы местного населения. Чем большую территорию охватывает экономически капитализм, тем острее для него эта проблема, тем тяжелее для него это бремя. От бремени можно было бы избавиться путем производственной капитализации включенных в мировой рынок регионов и областей, но этого капитализм сделать и не может, и не хочет. Иными словами, положительного, содержательного капиталистического решения капитал предложить в данном случае не способен.

Но в то же время он не может себе позволить оставить эти области и без всякого контроля. Если в начале XIX в. данная проблема не была столь острой для капитализма, то в начале XX в., когда мир функционально полностью охвачен капиталом, основой которого был уже зрелый промышленный строй, она резко обострилась. Это была оборотная сторона всепроникновения функции капитала, счет, предъявленный капитализму миром (и капитализмом – самому себе) за обладание этим ценным качеством.

Таким образом, на рубеже XIX–XX вв. в рамках мировой капиталистической системы обозначилась целая зона, проблемы которой мировая капиталистическая система, их и породившая, не могла решить положительно и безболезненно. Формы организации власти в этой зоне не справлялись ни с внутренними проблемами, ни с теми, что были порождены воздействием капитализма, т. е. были неэффективны с точки зрения как включения в мировую систему, так и выключения из нее.

Для капитализма логическим решением проблемы утилизации/неутилизации определенных зон могло бы стать выпадение их из его мировой системы, организация и наведение там порядка на новых, современных, пусть и некапиталистических основах. Но таковые в мировой системе капитализма могли быть только антикапиталистическими. Иными словами, на определенном этапе развития капиталистической системы в ней объективно возникает не просто возможность возникновения антикапиталистической зоны, но даже спрос на нее, потребность в ней, в том, чтобы она непроизводственным и пусть некапиталистическим путем решила для капитала проблемы, которые он сам не мог решить при данной форме организации самого капиталистического производства.

Если несовпадение субстанции и функции капитала по линии производительных сил и производственных отношений породило возможность существования антикапиталистической зоны, потребность в ней и даже примерно очертило ее контуры, то другое проявление этого несовпадения – между властью и собственностью – предоставило социосистемные средства для реального возникновения такой зоны.

 

IX

 

Автономно‑обособленное существование властных государственно‑политических форм, создание или овладение которыми не требовало капитала‑субстанции в качестве необходимого условия, означало возможность использования их как форм организации любыми социальными группами в мире, Эти группы могли применить их против кого угодно – против других групп, всего народа, против самого капитализма. Этот капитал‑субстанцию можно использовать только положительно по отношению к капитализму. Капитал‑функцию, будь то государственно‑политическая или идеологическая (например, марксизм), ее формы, можно использовать и положительно, и отрицательно. Следовательно, капитализм как мировая система, расплачиваясь за неспособность положительно производственно и политически освоить мир, который он на рубеже XIX–XX вв. охватил как система производственных отношений и обмена, не только выработал потребность в некапиталистической/антикапиталистической зоне, но и выковал средства удовлетворения этой потребности. И потребность, и средства возникли как формы существования и воспроизводства основного противоречия капитала – между субстанцией и функцией.

В соответствии с внутренней логикой развития капиталистической системы функциональная капитализация мира опережала субстанциональную. Мир становился сетью производственных отношений капитализма, иными словами, комплексом функций капитала, безотносительно к социальной природе конкретных социальных систем, включавшихся в мировой рынок, независимо от того, имелось там индустриальное капиталистическое производство, т. е. произошла субстанциональная капитализация или нет. Адаптация к этой функциональной капитализации и включение в мировую систему новых («незападных») районов были тоже прежде всего функциональными, часто с очень слабой или просто отсутствующей капиталистической субстанцией, представленной капиталом. Происходило это посредством или торговли, или (а иногда – и) создания современных институтов во властной и нематериальной сферах. Чтобы быть включенными в мировую систему, и не в ущерб себе, а на своих или хотя бы частично своих условиях, и уж тем более чтобы конкурировать с «субстанциональным ядром» – если не в экономике, то хотя бы в мировой политике, – господствующие группы той или иной страны должны были создать, заимствовать некие организационные формы. Последние не могли быть не чем иным, как функциональными формами капитала, формами, воспроизводящими его властные, социальные функции: государство современного типа, бюрократия, финансовая система и, конечно же, прежде всего армия, военная организация, откристаллизовавшаяся в ходе Тридцатилетней войны (1618–1648). Думаю, правы те историки, которые именуют западноевропейскую армию XVII в. первой по‑настоящему капиталистической организацией, «социальной фабрикой». Но ведь создание, функциональная и формальная имитация таких «фабрик» были возможны и там, где капитал как субстанция был слаб или где его не было вовсе. Достаточно было наличия некой структуры, определенного субъекта и его воли к власти.

Усвоение и использование капиталистических форм и функций становятся особенно важными для тех, кто сопротивляется капиталу как субстанции, не имея таковой в достатке. Без овладения социофункциональным «универсальным лексиконом» капитализма диалог с ним, включение в его систему были невозможны. Для того чтобы включиться, нужно сделать включатели. Так, Петр I, для того чтобы не оказаться битым в борьбе за Место в мировой системе, чтобы войти в нее на своих условиях или хотя бы достойно, вынужден был создать современную армию, современное государство и другие институты – современные в том смысле, что они должны были быть воспроизведением тех институтов на Западе, которые там выполняли капиталистическую функцию. Разумеется, внешний фактор – не единственный и, возможно, даже не главный среди причин петровских преобразований, но в данном случае сути дела это не меняет. Главное в том, что в России создание таких форм не имело под собой фундамента капиталистической субстанции. Позднее, во второй половине XVIII в., в самодержавной системе эта субстанция начала возникать. Но она вплоть до коммунистической революции оставалась слабой как сама по себе, так и по сравнению с функцией, воплощенной в определенных неэкономических институтах. Ее слабость по сравнению с переразвитой (по отношению к ней) функцией и обусловила возможность революции.

Ясно, что чем больше удаляешься от ядра капиталистической системы, тем сильнее функциональные аспекты, тем сильнее функция капитала по отношению к субстанции, тем сильнее властные, репрессивные институты капиталистического типа в соотношении с буржуазной собственностью, гражданским обществом (если последние вообще существуют).

Все это означает: соотношение и отношения субстанции и функции капитала, формы их организации могут быть различными, меняться в пространстве и времени капиталистической системы. Соотношение это всегда имеет властно‑собственническое (социально‑политическое) выражение, формы которого тоже могут меняться.

 

X

 

Господство субстанции над функцией выражается политически и парламентской демократии, т. е. в доминировании гражданского общества над государством (в различных вариантах – Нидерланды, Великобритания, США и вообще многие белые поселенческие колонии, «где государство, в отличие от всех прежних национальных образований, с самого начала было подчинено буржуазному обществу, буржуазному производству» (7, с. 4), короче говоря, где оно возникло как функция капитала, а не взяло на себя выполнение этой функции исторически).

Верховенство функции над субстанцией имеет две политические формы. Если государство господствует над гражданским обществом лишь в одной общественной сфере – политической, то мы имеем дело с авторитаризмом. Исторически первая, ранняя форма его – бонапартизм. Авторитаризм, таким образом, невозможен там, где нет частной собственности и гражданского общества, у которого он похищает только политику или волю которого он ограничивает – более‑менее – лить в сфере политики.

Когда господство функции над субстанцией реализуется как доминирование государства над гражданским обществом не только в политике, но и в идеологии, когда государство отбирает у гражданского общества такую его форму, как партия, и делает ее своей монополией, что невозможно без жестокого идеологического контроля, то это – тоталитаризм в его различных вариантах. Наиболее известный из них – нацистский режим.

Тоталитаризм не отменяет ни частную собственность, ни капиталистическую эксплуатацию. Сохраняя последнюю, он сохраняет и капиталистическую субстанцию, стремясь ограничить ее проявления преимущественно экономической сферой. В то же время, подчиняя гражданское общество, делая пунктирной границу между ним и государством, тоталитаризм эту границу (как и гражданское общество, право) никогда не уничтожает. Естественно, не уничтожает он и капитал, т. е. субстанцию. Тоталитаризм, как и авторитаризм, не выходит за рамки капитализма. Они лишь временно, в долгосрочных интересах капитала меняют соотношение между функцией и субстанцией, их субординацию, предлагая капиталу политико‑идеологическое решение тех вопросов, там и тогда, которые не могут быть решены на уровне самого производства в рамках данного конкретного общества, с его историческим прошлым, социальным фоном развития капитала и т. д.