КОЛОКОЛА ИСТОРИИ 4 страница

Ни авторитаризм, ни тоталитаризм не отрывают полностью функцию капитала от его субстанции, не противопоставляют, не aнтагонизируют их. Но теоретически возможность такого разрыва как третьего типа отношений между субстанцией и функцией в капиталистической системе существует. Более того, капитализм – единственная социальная система, в которой наличествует логическая возможность полного, тотального взаимообособления социальной субстанции и социальной функции, возможность «окончательного решения» их отношений.

Историческая реализация такого полного отрыва функции от субстанции, ее господства над субстанцией с последующим уничтожением последней и превращением самой функции в единственную существующую субстанцию, замыкание функции в субстанцию для самой себя и есть коммунизм.

Он – абсолютная, чисто функциональная форма власти, не только устраняющая капиталистическую эксплуатацию и гражданское общество, но и стирающая грань, во‑первых, между государством и гражданским обществом, с одной стороны, и между государственностью (власть) и классовостью (собственность) – с другой, а потому уничтожающая все это и растворяющая в некоем новом типе социальной организации – властесобственности, однородном присвоении. Во‑вторых, устраняются различия между экономической, социальной и духовной сферами общества. Они превращаются в разновидности самой власти – просто общественной; не дифференцированной, не специализированной, а единой и гомогенной. Так и должно быть: функция капитала, полностью оторванная от субстанции, не может быть не чем иным, кроме как чистой властью, функциональной властью – не политической, не государственной и не религиозной, а властью вообще. Власть становится системной сутью, качеством общества. Разные сферы общества начинают выступать как разные сферы власти, а потому различие между ними теперь сугубо функциональное.

Коммунизм возникает так: функция полностью отрывается от субстанции и полностью отрицает последнюю, уничтожая, пожирая ее. Способ появления систем накладывает свой отпечаток на их дальнейшее функционирование. Коммунизм, например, самим способом своего рождения предопределен как антисубстанциональная система, т. е. система, враждебная любой субстанции – производству, собственности. История экономик коммунистических обществ – наглядная иллюстрация, «первородного греха» коммунизма, его антисубстанциональной природы. И это не злой умысел, не отрицательное качество коммунизма. Это – его позитив. Позитив отрицания. Логически коммунизм есть взбесившаяся функция капитала, воспроизводящая себя и только себя за счет субстанции – любой: как капиталистической, так и некапиталистической. Ограничения носят только исторический характер.

Крайняя (полная) форма взаимообособления социальной функции и субстанции капитала создает для капитализма логическую и историческую возможность существовать в двух не просто различны: (таких – больше, чем две), но и диаметрально противоположных и по содержанию взаимоисключающих формах: положительно‑субстанциональной и отрицательно‑функциональной. Наличие одновременно положительного и отрицательного качества гарантируется несовпадением субстанции и функции и своеобразным «позитивно‑негативным» разделением труда между ними. В капитализме исходно запрограммирована возможность существования в его рамках системы, отрицающей его субстанцию с позиций его же функции, т. е. возможность антикапиталистической подсистемы. В мировой капиталистической системе на определенном этапе ее развития закономерно возникает ниша для антикапиталистической зоны. Эта ниша и была занята Россией в форме Советского Союза. Почему Россией – это особый вопрос, лежащий за пределами данной статьи (ограничусь лишь замечанием, что только Россия по целому ряду причин могла заполнить антикапиталистическую зону мировой системы капитализма).

Капитализм – особая, уникальная социальная система, которая на своей зрелой стадии, в фазе максимального могущества существует как единство двух социальных зарядов – положительного и отрицательного. Зрелая мировая капиталистическая система – это, если использовать астрофизическую аналогию, двойная звезда, двойная масса: капитализм плюс системный антикапитализм. Именно на этот аспект капиталистической системы мало обращали внимания, как и на отрицательный тип взаимодействия капитализма с иными историческими системами, полагая этот тип отклонением от нормы и рисуя капитализм как обязательное светлое будущее всех стран и народов.

Разумеется, отрицательный тип взаимодействия, о котором идет речь, намного более труден для исследования, чем положительный. С точки зрения изолированно взятых капитализма и коммунизма его как бы и не существует. Потому‑то и двойная масса не фиксируется. А если и фиксируется, то негативно, как непонятное отклонение планеты «капитализм» от той орбиты, которую он должен иметь при мономассе, как своеобразный социальный «парадокс Ольберса», указывающий на некую неравномерность и на скрытую массу. В результате – много отклонений, и в теории капитализма приходится вводить эпициклы и деференты, нарушая правило «бритвы Оккама». Аналогичным образом обстоит дело и с теорией коммунизма, взятого как «одинокий атом». Но как только мы поднимаем Занавес Теории и на сцене появляется скрытая масса, Двойная Масса, многое в развитии как капитализма, так и коммунизма, Запада и СССР становится понятным. На многое становится легко ответить. Какие‑то вопросы отпадают как ложные. Но возникают новые проблемы и теоретические соблазны.

 

XI

 

Противоречие и взаимообособление субстанции и функции в социальной ткани капитала, его общественной системе, не существовавшее и невозможное в докапиталистические времена, объясняет тот факт, почему были невозможны в качестве особых социальных систем антирабовладение – в античности и антифеодализм – в средневековье. Тем не менее, некоторые ученые не устояли перед соблазном записать коммунизм в разряд докапиталистических обществ и представить его в качестве возрождения того или иного докапиталистического строя. Например, феодализма или «азиатского» способа производства – в марксистской традиции либо «традиционного общества» – в традиции либеральной.

Внешне коммунизм действительно может напоминать докапиталистические системы. Более того, он как бы воспроизводит некоторые черты многих докапиталистических систем: неорабство (ГУЛАГ); нсокрепостничество (колхоз); неополис – КПСС/КГБ, противостоящий атомизированной толпе полусвободных и неполноправных советских метеков и периэков. Однако на самом деле во всех этих формах, как и в коммунизме в целом, заключено еще менее докапиталистического, чем в «докапиталистических» функциональных органах капиталистической системы. Во‑первых, коммунизм – это промышленное и массовое общество, что несовместимо с «докапитализмом». Во‑вторых, будучи отрицанием капитализма на основе и посредством функции капитала же, коммунизм – явление капиталистического порядка. Поэтому, в‑третьих, хотя стадиально коммунизм и не дальше от докапиталистического мира, чем капитализм, функционально он – по другую сторону капитализма, т. е. дальше, чем «естественные докапиталистические общества». Он – не посткапитализм, но «паракапитализм».

Если в докапиталистических обществах сращенность, необособленность власти и собственности, которые противостоят труду не порознь, а как единое однородно‑целое присвоение, есть исходный пункт, предпосылка положительного развития, то в коммунистическом порядке это – исторический результат социального отрицания капитализма.

Коммунизм есть осуществление властесобственности антикапиталистическим путем, но в мировой капиталистической системе. Это сочетание и способ его реализации антиномичны: 1) коммунизм – это отрицание капитализма; 2) коммунизм, будучи отрицанием капитализма, невозможен без капитализма. Коммунизм должен одновременно быть и не быть, присутствовать и отсутствовать в капитализме как мировой системе.

Дилемма решается как выпадение некой зоны из капиталистических процессов, из капиталистического времени. Капиталистическое время в этой зоне исчезает, происходит его детемпорализация, оно приспосабливается к пространству этой зоны. Плата – отсутствие реального развития, т. е. такого, которое имеет перспективы выхода за рамки данного качества. Парадоксальным образом субстанционально‑функциональная дивергенция капиталистического мира оборачивается и пространственно‑временной. Одна часть этого мира движется вперед, меняя плоскости, сбрасывая в оставленные плоскости весь балласт: время – вперед! Другая развивается только в одной плоскости. Действительно, коммунистическая зона становится негативным слепком лишь с одной плоскости, с одного исторического состояния капитализма.

Короче, коммунизм оказывается чем‑то похожим на Старый Порядок, только со знаком минус. Но есть и более серьезное сходство. Коммунизм – это антикапиталистическая диктатура. Старый Порядок – диктатура антифеодальная. Но не капиталистическая! Правда, и не антикапиталистическая. Можно сказать, что Старый Порядок – это Великая капиталистическая революция, которая, окончательно застыв, должна была быть в XIX в. отброшена Историей. Но ведь в XX в. так произошло и с коммунизмом – застывшей антикапиталистической революцией, тоже отброшенной Историей.

Единство власти и собственности, а также экстенсивный, т. е. в большей степени пространственный, чем временной, тип развития коммунизма, казалось бы, все же роднят его с «докапитализмами». Это обманчивое впечатление и легковесная аналогия. Разумеется, коммунизм обладает такой чертой, как единство власти и собственности, которая делает его похожим на «докапитализм». Но это сходство поверхностное. Повторю: если в докапиталистических обществах сращенность, необособленность власти и собственности, которые противостоят труду не порознь, а как единое однородно‑целое присвоение, есть исходный пункт, предпосылка положительного развития, то в коммунистическом порядке это – исторический результат социального отрицания капитализма.

Да и между Старым Порядком и Коммунистическим Порядком много различий. Первый существовал внутри капитализма, а второй – вне его, в качестве особой внешней зоны. Старый Порядок, в отличие от коммунизма, не был отрицанием капитализма. Более того, коммунизм был отрицанием самого Старого Порядка. И, кстати, победил там, где этот порядок был долгое время силен, – в России. Оба были спутниками капитализма. Оба, как мавр, сделали свое дело и ушли. Точнее, их ушли.

 

XII

 

Коммунизм использует в качестве производственной основы на местном, т. е. страновом, уровне власть, ее (вос)производство посредством особого типа организации. Местной производственной основой становится производство определенного типа власти, причем это производство и отправление власти осуществляются как процесс институционального и ценностного отрицания капитализма. Но сама эта местная нематериальная, функциональная основа в качестве особой производственной базы может существовать только потому, что в других «местностях» мира существует мощное материальное производство, индустриально организованная капиталистическая субстанция. Речь не о том, что у коммунизма не было своей промышленности. Была. И не о том, что долгосрочным законом развития этой промышленности, как и всего субстанционального при коммунизме, является упадок, системная деградация. Речь о другом – о том, что реальной материальной базой коммунизма был капиталистический способ производства, его материя, от которой коммунизм и отталкивался с помощью капиталистической же функции.

Иными словами, коммунизм – это не сам магнит как некий предмет, некое вещество, а его поле, его энергия. Но энергия, обращенная и против индуцирующего ее вещества, и, в конечном счете, против самой себя – это энтропия. Отсюда антисубстанциональный потенциал коммунизма. В этом смысле коммунизм не есть некий особый исторический способ производства; это – антикапитализм, имеющий положительную материальную основу только в той степени, в какой он выступает как историческое проявление некоего типа социальной системы, для которой капитализм как фаза развития чужд, деструктивен, а потому должен быть преодолен отрицательно. Коммунизм – отрицательный мутант Капиталистической Системы, ее негативное творение, превращение.

Но отрицательно он соотносится не только с капитализмом. Негативна и его преемственность по отношению к той системе, которая с его помощью перемалывает и переламывает капитализм. Преодолевает и отрицает его. Этот перемолот капитализма Русской Системой является и не может быть не чем иным, как переламыванием и самой этой системы посредством функций капитала. Коммунизм, чтобы стать логическим продолжением русской системы, должен был выступать как полный исторический разрыв с предшествующим ему системным состоянием.

Таким образом, коммунизм оказывается не только отрицанием капитализма как мирового явления, «зацепившегося» на своей периферии в виде функции, но и отрицанием субстанции местной, «локальной» системы, всей предыдущей «местной» истории. Коммунизм есть процесс и результат социальной аннигиляции, «застывший» (перманентный – Троцкий и Сталин были правы в своем понимании коммунизма) социальный взрыв. В этом взрыве взаимно аннигилируют капитализм в виде своей функции и местная (локальная, региональная) система. При этом функция капитала используется для уничтожения субстанции – как капиталистической, так и местной некапиталистической (крестьянство и его «трудовая» собственность, например), а местные формы мобилизуются для перемалывания и капиталистической субстанции, и тех функций капитала, которые противостоят революционерам и которые нужно сломать, уничтожить.

Более того, со временем уничтожается и «первое поколение» самих революционеров. И дело здесь не только в политической борьбе, а прежде всего в том, что они непосредственно принадлежат к старому строю, являются его интегральным элементом, его субстанцией и в то же время непосредственно связаны с функциональным миром капитализма («мировое социалистическое движение»). Короче, они выступают «свидетелями старого мира», который должен быть уничтожен до основания, максимально, без следов. Поэтому‑то докоммунистические формы принципиально невосстановимы. Разумеется, в истории восстановить, реставрировать вообще ничего нельзя. Когда Людовик XVIII сказал, что его правление будет реставрацией монархии, но не Старого Порядка, он тем самым лишний раз подчеркнул невозможность восстановления и монархии, поскольку монархия без и вне Старого Порядка – это уже не монархия, а по сути нечто другое, сохраняющее лишь название. Иначе говоря, в истории можно попытаться восстанавливать только формы. Но в случае с коммунизмом и это невозможно (остается восстанавливать лишь названия и макромакеты, вроде Храма Христа‑Спасителя).

Коммунизм – это не некий нарост на здоровом теле, который можно сковырнуть, отсечь скальпелем, выбросить и забыть. Это вообще не нарост. Это – превращение, взаимодействие неких форм, причем в процессе взаимодействия формы эти уничтожаются и возникает нечто невиданное, совершенно новое по сравнению и с прежней местной системой, и с капитализмом, который вызвал реакцию этой системы и взрыв. Собственно, остается лишь функция капитала, оформляющая этот взрыв, а потом умирающая и как функция. Выпотрошенная кишка, от которой осталась пленка, и кровь, выдавленная из субстанции и в эту пленку залитая. И замороженная. Вот и вышел коммунизм. Кровяная колбаса. Социальный взрыв – вот «материальная» основа коммунизма, в которой на самом деле почти нет ничего материального.

И это еще одна причина, почему столь короток век коммунизма, почему фазы его развития смещены, почему расцвет приходится на умирание (70–80‑е годы), зрелость – на раннюю фазу и т. д. У коммунизма не было особой, его собственной субстанциональной подушки, подпитки, почвы. Коммунизм – дитя двойного раскола: во‑первых, капитализма на субстанцию и функцию, а с помощью этого, во‑вторых, русской истории на докоммунистическую и коммунистическую. Коммунизм беспочвен в материальном, вещественном смысле этого слова. Будучи отрицанием и капитализма, и самодержавия, сталкивая их лбами с помощью функции капитала, которая становится оболочкой социального взрыва, формой его дальнейшего существования (затухания взрывной силы, тления), коммунизм не имеет имманентной лишь ему вещественной субстанциональной основы. Как естественной ее нет и вне его. У коммунизма нет положительной основы, кроме самого себя, но эта положительная основа – отрицание капитала‑субстанции. Поэтому коммунизм вынужден расширяться, расползаться и (или) пожирать самого себя, свое будущее, лишать себя будущего, транжиря людской потенциал, здоровье, «мозги», природу.

Это нормальный способ функционирования коммунизма, обусловленный как фактом, так и способом его возникновения. Почвой неестественной и отрицательной остается для коммунизма капитализм, точнее его определенное историческое состояние. Поэтому коммунизм так быстро сжигает себя, питается собой. Его жизни хватило ровно настолько, сколько просуществовала, во‑первых, конкретная форма капитализма, которую он отрицал, и во‑вторых, субстанциональное наследие докоммунистических времен. Пытаясь «подморозить» СССР в 1946–1953 гг., Сталин действовал на основе абсолютно верного понимания природы коммунизма. Однако переспать с Историей против ее воли нельзя.

Все это не означает, что кроме коммунизма в русской истории начала XX в. ничего не было. Было. Но реализация коммунизма уничтожила все остальные формы в качестве значимых альтернатив. Отсюда не следует, что коммунизм перемолол абсолютно все и в равной степени. Нет, ни одна целостность не исчерпывается системными характеристиками. Даже столь функциональная, как коммунизм, представлявший собой некий способ эксплуатации без адекватного ему исторического (т. е. характерного только для него по уровню развития производительных сил) «материального» способа производства.

 

XIII

 

Коммунизм рождался и рос в очень запутанной и сложной обстановке, которая была в то время характерна для мира. Существование функции автономно от субстанции, дробление одного уклада на несколько субукладных форм, каждая из которых приобретала самостоятельное значение, – это еще цветочки. На полупериферии и периферии капиталистической системы – в этих колыбелях коммунизма – на одном и том же пространстве (географическом, экономическом, социальном) сосуществовали такие формы, которые в центре системы – на Западе, были возможны только диахронно, как сменяющие друг друга стадии. Например, первоначальное накопление капитала в «нормальном! (происходящем в центре) развитии предшествует накоплению капиталов, капиталистическому накоплению. На полупериферии и периферии они нередко сосуществуют в пространстве, ведут борьбу за одни и те же ниши. При этом первоначальное накопление капитала, как показывают исследования по колониальной истории Юго‑Восточной Азии, Индии, Африки, теснит капиталистическое накопление или даже блокирует его. А соответственно социальные и политические силы, которые воплощают первое или стоят за ним, теснят и блокируют те, что связаны со вторым.

Но что значит «первоначальное накопление капитала»? Это ведь по сути генезис капитализма. Получается, что за пределами центра капиталистической системы в определенных условиях воспроизводится генезис капитализма! Представьте, вам в кино с помощью обратного хода пленки показывают, как ребенок появляется из материнской утробы, а затем возвращается туда – и так много раз: туда – сюда, туда – сюда. Нереально? А вот с капитализмом на периферии – это реально. Разумеется, «повторяющийся генезис» – это уже не генезис, это особая форма особого деформированного развития. Но вот что важно: искривление социального пространства и времени в мировой капиталистической системе создавало ситуации, когда отрицание капитализма оказывалось возможным и изнутри (борьба одних расщепленных субукладных форм против других), и извне – из прошлого, но так, как будто из будущего, с позиций генезиса, пожиравшего, подобно Хроносу, своих «социальных детей». Фантастическая ситуация: воспроизводящийся генезис капитализма как средство борьбы с капитализмом и оплот его отрицания. Фантастический реализм.

Результат – запутанность экономических, социальных и политических отношений; превращение целых групп в социальные невидимки с точки зрения марксистской или либеральной теорий; непредсказуемость социальной борьбы, когда «все смешалось в буйном танце» – небуржуазные, некапиталистические группы выполняют роль буржуазии и персонифицируют функцию капитала, а капиталист скрывается под маской мандарина, землевладельца‑абсентеиста или даже вождя племени; общество – не капиталистическое (по крайней мере, еще), а какие‑то группы уже считаются буржуями и пролетариями. Более того, одна и та же группа – крестьянство – вдруг оказывается разделенной на буржуазию и «трудовое крестьянство» примерно в равной пропорции и независимо от использования найма. И все это на глазок. Политическая проекция подобных ситуаций становится кошмаром для «заинтересованных сторон».

При этом, повторю, внешне ситуация может стать фантастически запутанной, а реальность – невидимой. Не случайно в 20‑е годы Коминтерн голову себе сломал, стараясь соотнести расклад политических сил, например в Китае, в соответствии с их классовой, укладной основой. Выходила сюрреалистическая картина, похожая на «Человека‑невидимку» Дали: основные классовые субъекты не просматривались. Ну а компартия Индонезии уже не голову, а шею себе сломала, попытавшись в первой половине 60‑х годов провести аграрное переустройство на Яве. В соответствии с «линейными» классовыми принципами трудно было понять, кто эксплуатируемый, а кто – эксплуататор в этой не эволюционно и не революционно, а инволюционно приспосабливающейся к капитализму местной системе.

То, что отрицание капитала там, где он слаб как субстанция, создает путаницу, связано со следующим. Прежде всего, отрицается капитал‑субстанция в его низших формах. Однако, и это самое главное, основной удар объективно оказывается направленным, с одной стороны, на такие субстанциональные формы, которые капиталом не являются, но функционируют как его органы (например, частная собственность на землю); с другой – на функциональные формы капитала, осуществляющие интеграцию данного общества в мировую систему (государство, армия, банки, почта, телеграф, телефон). Но что самое интересное, борьба против этих форм ведется, во‑первых, с целью их захвата, во‑вторых, с помощью капиталистических же функциональных форм организации: партии, идеологии. Внешне все это может выглядеть как борьба, имеющая минимальное отношение к проблемам капитала, схваток пролетариата и буржуазии. В стихотворении «Русская революция» Волошин писал:

 

Но жизнь и русская судьба

Смешали клички, стерли грани:

Наш «пролетарий» – голытьба,

А наши «буржуа» – мещане.

Мы все же грезим русский сон

Под чуждыми нам именами.

 

Я оставляю в стороне проблему, почему русский сон так часто грезится под чужими именами, будь то имена татарские, немецкие или еврейские. Это – проблема Русской Системы, русской судьбы. Меня сейчас интересует другое – то, что подпадает под волошинское «судьба». Ведь Волошин очень четко уловил то, что на русских подмостках разыгрывается какая‑то не только русская драма. И в том же стихотворении ниже он прямо говорит об этом:

 

Не нам ли суждено изжить

Последние судьбы Европы,

Чтобы собой предотвратить

Её погибельные тропы.

 

Это – отличная иллюстрация логики «двойной массы» капитализма: европейская судьба – капитализм – изживается на русской почве. Но не в самой Европе. Для изживания (отрицания) капитализма не надо иметь перед собой сам капитал, достаточно, чтобы была функция, которую у него можно отнять, оставив субстанцию Европе, центру. Ведь невозможно оторвать функцию от крепкой субстанции центра системы там, где сильны капитал и частная собственность в их институтах, ценностях, быте, вообще в структурах повседневности. Не случайно на собственно капиталистической, субстанционально‑капиталистической почве коммунистические революции не происходят. Коммунизм не проходит там, где сильна частная собственность – капитал‑субстанция («германский выкидыш» 1918 и 1923 гг. это очень хорошо показал).

Коммунистическая революция – это отрыв функции и форм капитала от его субстанции и содержания. И она возможна только как такой отрыв. Ленин (а затем Мао и т. д.) понял то, чего не понял, а точнее не мог понять Маркс. Умерший за 20 лет до начала «календарного» XX в. и не доживший до эпохи резкого обострения противоречия между функцией и субстанцией капитала, Маркс помещал социалистическую революцию внутрь самой субстанции, а потому и получился у него главным агентом революции рабочий класс. Но у этого класса, как известно, с революцией ничего не вышло.

По‑видимому, conditio sine qua поп «революции, о необходимости которой все время говорили большевики», заключается именно в том, чтобы в качестве пролетариев действовала «голытьба», а в качестве буржуазии – «мещане». Ай да Волошин, «ай да сукин сын». В своем стихотворении он точно зафиксировал и функциональный для русской реальности характер капиталистичности – как буржуазной, так и пролетарской, – а следовательно, и антикапиталистичности. И то, что на русской почве снималось «судьбоносное» противоречие европейской буржуазной системы. Ленин, повторю, это тоже понимал. Как и Горький, который был не пролетарским, а антикапиталистическим писателем. Только наполнение антикапитализма у него было не дворянское, как у Толстого, и не разночинское, как у Достоевского, а босяцкое, голытьбинское («голутвенное»), в лучшем случае – босяцко‑мещанское. И в этом смысле Горький действительно и буревестник, и певец русской революции, челкашей, ставших со временем «хозяевами корабля, с которого сбежали все, даже крысы» (Г.Уэллс).

Реализация коммунизма как борьбы за функцию и ее отрыв от субстанции объясняют, почему, казалось бы, внешне столь близкий коммунизму по формам фашизм на самом деле – его главный враг, почему они несовместимы. Разумеется, я имею в виду не геополитику, а социальную, «классовую» «войну миров». Понятно, что это две разные альтернативы, два альтернативных проекта овладения функцией и ее использования. В одном случае – для контроля над субстанцией как над богатой бюргерской невестой, а в другом – для ее уничтожения на разинско‑пугачевский манер после захвата и овладения: «И за борт ее бросает в набежавшую волну». Понятно также и то, что именно фашизм («тоталитаризм») был призван предотвратить полную функционализацию капитализма там, где возникла такая опасность (например, опасность коммунизма в Германии 20–30‑х годов). В этом (но только в этом!) смысле тоталитаризм есть, если пользоваться шпенглеровским термином, «псевдоморфоза» коммунизма (и, кстати, как всякое «псевдо», при прочих равных условиях, в схватке с аутентичным шансов не имеет).

 

XIV

 

Итак, для коммунистической революции не нужен высокий уровень развития капитализма. Такой уровень блокирует революцию, равно как блокирует ее и отсутствие всякого уровня. Иначе говоря, необходима середина, и Ленин правильно понимал это. Однако как только коммунистическая революция произошла и получила свой оплот (исторически – в виде СССР), дальнейшие коммунистические революции, которых без этого оплота никогда бы не было, не требуют уже даже и среднего уровня. Достаточен – любой. Уже неважно – ГДР или Кампучия. Все может быть вобрано в мировую антикапиталистическую систему. Достаточно зафиксировать, провозгласить властно‑идейный изоморфизм: марксизм‑ленинизм, авангардная партия трудящихся, поддержка действий СССР на мировой арене.

Эту черту коммунизма очень хорошо уловил русский юрист, специалист по международному праву Н.Гронский. Он отказывал СССР в статусе государства вот по какой причине: «…Советская Республика гостеприимно открывает двери перед всеми народами и государствами, приглашая их ко вступлению в Союз при одном лишь непременном условии – провозглашении советской формы правления и осуществлении коммунистического переворота. Стоит жителям Борнео, Мадагаскара или Зулуланда установить советский строй и объявить коммунистические порядки, и лишь в силу их заявления, эти новые, могущие возникнуть советские республики принимаются в Союз Советских Коммунистических Республик. Если бы Германия захотела перейти к благам коммунистического строя или же Бавария, или Венгрия захотели бы повторить опыты Курта Эйснера и Бэла Куна, то и эти страны могли бы войти в Советскую Федерацию… Не обладая устойчивостью современного государства и определенностью границ, СССР не обладает и полноправной международно‑правовой личностью. Трудно признать нормальным членом международного общения организм, который в силу своего основоположного акта – конституции может в любой момент прекратить свое существование или же изменять кардинально внутреннее свое содержание» (2, с. 180–181).

Другими словами, разрыв с субстанцией – любой, уже даже не обязательно с капиталистической, но обязательно с помощью капиталистической функции, взятой либо в натуральном, либо в персработанно‑советском виде, – вот путь в Мир Коммунизма, в Функциональное Зазеркалье капиталистической системы.

В самом общем смысле для коммунизма необходим определенный уровень развития функциональных форм: либо достигнутый в результате включения в капиталистическую систему, либо – в послевоенный период – обеспеченный подключением уже к «лагерю мирового социализма». Такие факторы, как колониальный гнет, война, интервенция, лишь дополняют необходимое условие, усиливают коммунизм как процесс отрицания субстанции капитала и его функциональных органов с помощью его же функций. Главное – в этом отрицании, а не в субстанции – капиталистической или местной. Именно поэтому в столь разных странах, как СССР и Куба, Румыния и ГДР, Монголия и Чехословакия, суть, природа коммунизма идентична. Ошибочно выводить коммунизм непосредственно, линейно из исторического прошлого, местных традиций. Традиции и прошлое названных выше стран были очень разными, коммунизм был один и тот же везде. (Что не означает, однако, полного уничтожения этих традиций – подобное в истории вообще невозможно.)