КОЛОКОЛА ИСТОРИИ 1 страница. Не спрашивай никогда, по ком звонит Колокол:

 

Не спрашивай никогда, по ком звонит Колокол:

он звонит по Тебе.

Джон Донн

 

I

 

Мы живем в парадоксальное время: XXI в. и третье тысячелетие еще не наступили, а вот тысячелетие второе и век XX уже кончились. И не потому, что средневековый монах, переписывавший тексты, ошибся, как утверждают ныне, на 8 лет, и на самом деле 2001 год наступил в 1993 г. Нет, конец века связан с годом 1991-м. Спорить, думаю, можно лишь о конкретной дате. Либо 17 ч. 09 мин. 23 августа, когда, несмотря на бурные протесты последнего генсека КПСС и первого и последнего президента СССР Михаила Горбачёва, первый президент России Борис Ельцин подписал указ, по сути запрещавший КПСС. Либо 10 ч. 45 мин. 25 декабря 1991 г., когда Михаил Горбачёв, заявив о своей отставке, возвестил миру о прекращении существования СССР. В любом случае XX в. начался и окончился по московскому времени – он родился и умер с советским коммунизмом. Разумеется, были и другие события, указывавшие на конец эпохи. Например, ставший уже в 1991 г. ясным приход к власти в ЮАР в ближайшей перспективе Африканского национального конгресса (АНК). И дело здесь не в ЮАР, а в АНК, поскольку это последнее национально-освободительное движение, последние из могикан национал-либерационизма, пришедшие к власти в Третьем мире. Или, например, иракско-американская война в Персидском заливе, ставшая определенным водоразделом в отношениях Север – Юг.

И все же именно падение коммунизма – веховое событие, опускающее Занавес Истории над XX в., укорачивая это столетие до 74 лет. Успехи АНК и иракско-американский конфликт – не только события меньшего масштаба и значения. В значительной степени они лишь следствия тех сдвигов, которые происходили в СССР с 1985–1986 гг., и тех изменений в мире, которые происходили вследствие советских сдвигов как результат общего изменения международного климата. Это касается даже нападения Ирака на Кувейт. Как заметил наблюдательный американский ученый, именно кризис коммунистической системы позволил Саддаму Хусейну решиться нанести удар: иракский лидер знал, что СССР не поддержит его (по крайней мере – непосредственно), а потому в отсутствие биполярного противостояния ядерный удар США маловероятен (подр. см. 35). Разумеется, мы едва ли когда-нибудь узнаем всю правду о том, кто и как готовил планы нападения на нефтяные эмираты, на какие изменения в СССР в 1990–1991 гг. рассчитывал Саддам Хусейн и не была ли его акция элементом более широких международных замыслов, – допускаю, реальность могла быть столь хитрой, что способна превзойти сюжеты Ладлема, Форсайта, Тополя и Незнанского вместе взятых. Но в целом ситуация в СССР и мире действительно позволяла Саддаму Хусейну не опасаться «ядерного Саддама» («садам» – по-арабски: удар) в ответ на вторжение в Кувейт. То есть это вторжение – факт производный по отношению к кризису и падению коммунизма, замкнувшему «короткий XX век». И не то удивительно, что век был коротким, – бывают «длинные века» («длинный XVI», 1453–1648; «длинный XIX», 1789–1917 гг.) и «короткие века» «короткий XVIII», 1715–1789 гг., и, как видим, «короткий XX», 1917–1991 гг.). Удивительно другое: век родился и умер неожиданно для большинства.

В начале 1890-х годов были люди, предсказывавшие революцию в России. Их было немного, но они были. Еще раньше, в последней трети «календарного» XIX в., Константин Леонтьев предупреждал о грядущем «торжестве мещанина», словно предвидя героев М.Зощенко, а Николай Лесков закончил роман «На ножах» фразой: «Да, да, нелегко разобрать, куда мы продвигаемся, идучи этак на ножах, которыми кому-то все путное в клочья хочется порезать; но одно только покуда во всем этом ясно: все это пролог чего-то большего, что неотразимо должно наступить». И наступило, подтвердив оказавшийся вещим сон Льва Толстого о русской революции, направленной против частной собственности. А вот в конце XX в. лишь единицы предсказывали падение коммунизма. Да и то некоторые из них угадали по принципу «пальцем в небо». Таким образом, и рождение коммунизма чуть менее ста лет назад, и его падение оказались для подавляющего большинства неожиданностью.

Есть еще одно сходство между двумя межвековыми рубежами. И тогда, и ныне мир жил иллюзиями и мечтами о прекрасном будущем – тем горше оказались разбитые надежды. В начале XX в. люди в России и за рубежом аплодировали революции, полагая, что грядет переход «от самодержавия – к демократии». То, что пришло на смену самодержавию, оказалось еще дальше от демократии, чем самодержавие. На рубеже 80–90-х годов многие воспринимали и до сих пор воспринимают советскую и постсоветскую реальность сквозь призму магической формулы «от тоталитаризма – к демократии». И хотя ныне нотки разочарования, а у наиболее слабонервных – страха и истерики – появляются все чаще (а что если и посткоммунизм окажется еще дальше от демократии, чем коммунизм, особенно в его мягкой, поздней, брежневско-застойной форме?!), тем не менее, несмотря на разочарование и апатию, направление вектора надежды для многих как у нас, так и на Западе остается прежним. Формулируется это так: с падением коммунизма и СССР рухнули последние препоны на пути к капитализму и демократии! Это – стандартная реакция на падение коммунизма. «Долой коммунизм, да здравствует свобода и капитализм!» – вот по сути лозунг момента. Мне почему-то это напоминает сцену одной из пьес Ф.Дюренматта, когда германцы входят в поверженный Рим с транспорантами: «Долой рабство! Да здравствуют свобода и крепостное право!»

«Даешь капитализацию в мировом масштабе!», «Все нынешнее поколение превратится в средний класс!». Вот два других квинт-эссенциальных лозунга. Лозунги эти, как и вера в торжество капитализма, были многократно усилены эйфорией по поводу победы США над Ираком. Здесь не место оспаривать эти лозунги-тезисы и снимать восторги по поводу американской победы в Заливе, хотя массовый средний класс – это на самом деле массовая беднота; массовый капитализм – это грошовый капитализм, «капитализм» кули; военная победа американцев обернулась целым рядом политических проблем, Саддам Хусейн не смотрится проигравшим и т.д. Но в данном случае интереснее другое: на чем основано убеждение в том, что падение коммунизма открывает путь в капитализм и светлое будущее, точнее, в том, что капитализм становится светлым будущим – реальным, зримым и самое главное – материальным?

Основа эта очень проста: жесткая дихотомия «коммунизм – капитализм», жесткое противопоставление двух этих начал по манихейскому принципу «или – или»; борьба между ними – это борьба Света и Тьмы, Добра и Зла (знаки расставляются в зависимости от политической позиции). А потому, если коммунизм потерпел поражение, то это автоматически победа капитализма. При этом капитализм и коммунизм автоматически рассматриваются как автономные, равновеликие системы, вырастающие из разных корней.

А что, если это не так? Если капитализм – двуликий Янус? Если коммунизм – специфическое проявление капитализма, его мировая некапиталистическая зона и подпорка одновременно? Тогда крушение коммунизма – это не победа капитализма, а его метаисторическое поражение, первый стук Судьбы в его дверь. Стук Судьбы из Пятой симфонии Бетховена. Но ведь есть и Реквием Моцарта.

Историю, свой век обмануть нельзя. От них нельзя увернуться, спрятаться, уйти в себя. Как говорил Ежи Лец, в смутные времена не уходи в себя – там тебя легче всего найти. Но век можно и нужно понять и заставить работать на себя. Здесь – две трудности. Первая связана с пониманием. Мир меняется быстрее, чем мы понимаем его: Сова Миневры вылетает в полночь. И тем не менее понимание и знание своего (у нас это уже – XXI) века – императив не только побед, но и выживания. А бывают ситуации, когда выживание – это уже победа. Знание – сила. Здесь возникает вторая проблема – морального выбора. Сила – это чаще всего Зло. По крайней мере, такой вариант более характерен для истории. Понимающее, умное Зло – одна из самых серьезных проблем Истории.

Большевики и нацисты победили потому, что оказались в своих странах людьми XX в., уловившими суть и смысл наступающей эпохи. И первые, и вторые поняли в наступающем веке то, чего кроме них не понял никто. К сожалению, других людей XX в., способных по-другому ответить на вызов или хотя бы смягчить ответ, здесь не нашлось. Большевизм и нацизм стали русским и немецким путем в XX в. Степень неадекватности даже началу XX в. многих лучших русских умов, противостоящих большевизму, степень их неготовности к и современности – очевидна.

Большевикам в России противостояли в основном люди XIX в., которые смотрели в прошлое и не понимали, что оно кончилось, что век «вывихнут». И потому проиграли. А выиграли те, кто «вывихнулся» вместе с веком, т.е. понял историю. Причем понял в самый нужный и важный момент – когда она на изломе, когда она «вывихнута» и на этом «вывихе» в очередной раз садится играть в карты с человеком. Французский историк Фернан Бродель говорил, что «социальные карты», т.е. «карты» власти, престижа, богатства, в истории сдают очень нечасто, хотя и не один раз – колод мало, а потому пересдачи редки (18, с. 558). В XX в. История сдала карты в «длинные 20-е», (1914–1934) годы. Победили те, кто ухватил козыри. Похоже, ныне мир вступает в период очередной пересдачи карт Истории. По-видимому, продлившись 20–25 лет, нынешняя пересдача определит доклад сил на весь XXI в. В борьбе за козыри – в стране и в мире – победит тот, кто раньше других станет человеком XXI в., т.е. начнет понимать. Во-первых, понимать то, что не понял XX в., отгадать загадки, которые оказались ему не по силам. Во-вторых, отгадать загадку самого XX в. В-третьих, на этой основе понять, определить и просчитать основные варианты, основные тенденции и векторы развития мира в грядущем веке, вычислить точки их взаимодействия, точки скрещения исторических судеб и выйти к намеченным рубежам раньше других. Прежде всего – раньше Зла.

Среди этих загадок центральное место занимают капитализм и коммунизм. До тех пор пока не будет как следует понята их природа, мы, хотя 1 января 2001 г. наступит XXI в. и третье тысячелетие, так и останемся в нетях странного межвекового, в раскорячку положения: уже не в XX, но еще не в XXI в., на положении эдаких маргиналов Времени. Собственно, разворачивающаяся ныне в мире социальная борьба и ведется по поводу того, кого исключат, вытолкнут из Времени, кто станет его маргиналом, кто – мастером, а кто – Властелином его колец.

Понимание капитализма и коммунизма – золотой ключик ко всем остальным загадкам, который позволит не только приподнять занавес истории, но и открыть находящуюся за ним потайную дверь в Будущее. Но прежде чем искать золотой ключик и потайную дверь, необходимо избавиться от иллюзий и оптимизма, господствовавших в XIX–XX вв. и доставшихся в наследство от Просвещения. Не худо бы помнить, что одному из последних социальных философов Просвещения, одному из наиболее ярких авторов теории прогресса – Кондорсе пришлось принять яд, чтобы не стать одной из первых жертв гильотины. Да и её создателю масону Гийотену досталось – «ступай, отравленная сталь, по назначенью». Почему-то прогресс часто «обручался» с гильотиной. И приходил как гильотина, отсекая оптимизм вместе с головами. Будем очень осторожными оптимистами. И прежде всего, проверим оптимизм, посмотрим на его основания.

Действительно, по ком звонит колокол? По коммунизму? Или не только и даже не столько по нему? И вообще, стоит ли радоваться, когда звонят колокола Истории?

 

II

 

Оптимистическая (как с точки зрения России, так с точки зрения мира в целом) оценка факта падения коммунизма вызвана, помимо прочего, верой в линейный прогресс: «рабовладение – феодализм – капитализм» и т.д. С той лишь модификацией, что, если раньше коммунизм шел после капитализма, замыкая «линейку», и оказывался мостом в светлое будущее, то теперь он оказался лишь кружным, в обход – как раз для «настоящих героев» – путем к капитализму. Ну, а у капитализма произошла перемена участи, и он по «принципу Аввакума» («ишо вчера был блядин сын, а топерво батюшко») стал одновременно и вечным светлым будущим, и мостом в это будущее. Правда, мостом узким и опасным, вроде моста Чинват, с которого грешники должны будут сорваться в пропасть. Грешная страна Россия? Судя по оптимизму тех, кто выступает за светлое капиталистическое будущее, – нет. Но мы в любом случае не обязаны принимать на веру «линейку» прогрессивного исторического развития, которую предлагают вульгарные версии марксизма и либерализма. Как можно верить тем, кто не смог ни предсказать, ни объяснить падение коммунизма? Тем, кто упускает из виду целый пучок негативных тенденций развития современного мира. Тем, кто с легкостью меняет коммунизм на капитализм в качестве венца истории. Это для них капитализм – высшая стадия развития всех исторических систем. Может, так оно и есть. Может, так оно и есть для определенного типа систем. А может, в других системах капиталистические формы появляются, например, не как высшая стадия, а как продукт разложения этой системы или временная промежуточная и побочная форма при переходе системы из одного исторического состояния в другое? Ответы на эти вопросы вовсе не предрешены, они могут быть получены только в ходе исследования, не попадающего в двойную ловушку симбиоза вульгарно-прогрессистских форм марксизма и либерализма. Безоговорочная вера в торжество капитализма в России у многих публицистов есть всего лишь изнанка прежней веры в торжество коммунизма. Просто – очередная смена вех, а основа осталась без изменений: вера в «линейку», в прогресс и в однокачественность всех исторических систем.

Стандартная оптимистическая реакция на падение коммунизма обусловлена и некими стандартными представлениями о коммунизме и капитализме. Представлениями, за которыми скрывается незнание. Или неполное знание, которое порой хуже незнания. До сих пор не создана общая теория развития коммунистической системы. Но ведь нет и общей макротеории развития капитализма. Быть может, одна из причин этого заключается в том, что, с одной стороны, коммунизм и капитализм рассматриваются взаимообособленно, только как антагонисты; с другой – коммунизм пытаются понять и объяснить на языке, выработанном для описания капиталистических реалий. Имеет ли основания в принципе такой подход? Быть может, до сих пор единой теории развития мировой капиталистической системы потому и нет, что коммунизм и капитализм противопоставлены друг другу как монады, атомы и не рассматриваются как элементы единого целого? Эти вопросы о капитализме и коммунизме, об их соотношении – не академическое, это – не просто теория, хотя и теория тоже. От ответов на эти вопросы зависят выбор исторической практики и социально-экономической стратегии. От них зависят как определение самого поля поиска ответов и решений, так и способ постановки вопросов. Короче, эти теоретические проблемы имеют практическое значение. Как любил говорить А.Эйнштейн, что может быть практичнее хорошей теории?

Если капитализм и коммунизм суть абсолютно противо­положные взаимоисключающие начала, то падение коммунизма означает для России одно, с вытекающими из этого «одного» поисками, стратегиями, подходами. Если же дело обстоит не так или хотя бы отчасти не так, то падение коммунизма означает для России, для Русской Системы совсем другое. Ныне практически все стратегии выхода России из кризиса строятся на основе первого вывода, но если он ошибочен, то предлагаемые меры заведомо непродуктивны.

Далее. Если связь между капитализмом и коммунизмом носит более тонкий и менее однозначный характер; если они выступали друг по отношению к другу не столько как взаимоисключающие (особенно в манихейской традиции) Ормазд и Ахриман, сколько как взаимодополняющие инь и ян; если коммунизм выполнял определенную функцию в капиталистической системе, подрывая и одновременно поддерживая ее (а капитализм так же действовал по отношению к коммунизму); если капитализм как мировая система по своей сути и логике развития предполагает на определенном этапе своей истории наличие антикапиталистической зоны, которую и заняла Россия, превратившись в СССР, то падение коммунизма – это не победа капитализма, а скорее поражение или сигнал о серьезных неполадках именно в капиталистической системе, о том, что из нее начали вылетать звенья. Пока – наиболее слабые. Но это – пока. И если впереди у капитализма – не светлое будущее, а «сумерки богов», если антикапиталистическая зона – интегральный элемент капитализма и коммунисты лишь первыми страдают от язв капитализма подобно идолопоклонникам, страдающим от язв христианства, то выход России из прежней зоны на путях капитализации – это не просто ошибочный ответ на вызов Истории, обрекающий нас, подобно Сталкеру, на вечное возвращение в Зону, а нечто похуже. Да и сам ответ тогда должен быть качественно более сложным и многомерным, чем «вперед к капитализму» или «назад к коммунизму». Разумеется, речь не идет о некоем «третьем пути». Третьих путей вообще, по-видимому, не бывает. Более того, дело даже не в ответе, а в принципиально иных постановках основных, главных вопросов и проблем выхода России из кризиса и из зоны этого кризиса. Принципиально по-иному должна разрабатываться стратегия выживания (минимум) и/или преуспевания (максимум) в позднекапиталистическом и, кто знает, быть может, в посткапиталистическом мире XXI в. Иначе в поисках выхода получится, что выхода нет – «есть только вход, и то не тот». Одно дело – пересаживаться из тонущей шлюпки на мощный фрегат, и совсем другое – карабкаться из нее на давший сильную течь, хотя и великолепный и богатый, но медленно тонущий корабль. Или, скажем мягче, на корабль, который и так переполнен, кренится и где лишние не нужны. Где места и так не хватает, а по лестнице уже карабкаются латиноамериканцы, восточноазиаты, восточноевропейцы.

 

III

 

Отчасти действительно: коммунизм и капитализм – противоположные начала, взаимоисключающие, непримиримо враждебные системы, «борющиеся царства». Но это так лишь содержательно. Однако помимо содержательного аспекта развития у каждой системы имеются и другие. Например, генетический и функциональный.

Есть один исторический парадокс, который не только не объяснили до сих пор, но и вообще, кажется, не замечают. Коммунизм как совокупность идей существует почти два с половиной тысячелетия. По крайней мере, коммунистические идеи существуют со времен киников, которые первыми попытались сформулировать антисистемный комплекс идей как контркультуру, охватывающую все сферы жизни: отношения эксплуататоров и эксплуатируемых, общества и природы, отношения полов или, как говорят теперь, «тендерные» отношения и даже отношения «центр – периферия». Однако в качестве особой социально-экономической системы коммунизм материализовался только в капиталистическую эпоху. Исторический коммунизм («реальный коммунизм», «реальный социализм») – это только антикапитализм. В истории никогда не был таких социальных систем, как антирабовладение и интифеодализм. Коммунизм как социальная система никогда не существовал как антифеодализм или антирабовладение. Только антикапитализм, только как отрицание капитализма. Причем капитализма на определенной стадии его развития – социального, экономического, технического.

Попытка якобинского эксперимента на доиндустриальной основе, направленного против Старого Порядка, провалилась, якобинцы не стали создателями антикапиталистической зоны. Постиндустриальный капитализм с энтээровской организацией производства – в этом мы убедились воочию, эмпирически, оказался несовместим с коммунизмом, точнее – наоборот. И если к производственной системе капитализма НТР повернулась обоими своими тиками – положительным и отрицательным, то к коммунизму – только отрицательным. Лик этот стал для коммунизма ликом Горгоны с ее окаменяющим взглядом. Можно сказать иначе: присоединившись в 40-е годы к гонке ядерных вооружений, производство которых и было начальной, примитивной фазой НТР, коммунизм «плюхнулся» в котел НТР, чтобы, так сказать, в нем омолодиться. Но в долгосрочной перспективе вышло как с царем из «Конька-Горбунка»: «Бух в котел – и там сварился». У капитализма шкура толще, он может вариться дольше, но тоже не вечно.

Таким образом, остается только одна эпоха, в которой исторически существовал (и мог существовать) коммунизм, – индустриальная. И то не вся, а только ее зрелая фаза, что ограничивает коммунизм во времени, в истории определенным этапом капитализма. Но дело здесь, разумеется, не в технике, а в более глубоких и серьезных вещах.

Итак, коммунизм исторически возник как антикапитализм, причем как негатив, отрицание капитализма не вообще, а его определенной стадии. Но это значит, что в самом капитализме как явлении, как мировой системе отношений производства есть нечто, наделяющее его очень специфической, присущей только ему одному, а потому – загадочной и таинственной способностью выступать, реализовывать себя в двух различных социальных формах: положительной и отрицательной; иметь два социальных лица – положительное и отрицательное. Почему?

 

IV

 

Капитализм вообще самая загадочная из социальных систем, намного более загадочная, чем Античность или традиционно считающиеся загадочными цивилизации Азии, Африки и доколумбовой Америки. Пожалуй, лишь средневековый Запад, феодализм (естественно – западноевропейский, других не было) по своей загадочности приближается к капитализму. Но только приближается. К тому же загадки капитализма – на порядок сложнее. На первый взгляд может показаться: да какие тут вообще загадки, тайны? Все предельно просто. Что может быть проще рынка, разрушения докапиталистических структур (укладов), «товар – деньги – товар», наемный труд, возникновение промышленности, ситуация, где все или почти все может быть выражено в цифрах. Не случайно же то, что потом стало политической экономией капитализма, Уильям Петти назвал «политической арифметикой». Это, помимо прочего, вроде бы значит: при капитализме все, все частные явления можно посчитать, т.е. свести к количественному выражению и измерению. Короче, говоря о капитализме, можно свести любое качество к количеству, устраняя его тем самым как качество или, как минимум, позволяя абстрагироваться от качества как такового, а следовательно, от любых загадок и тайн, ибо последние связаны только с качеством. Количественные загадки – это не загадки.

Все хорошо, да что-то нехорошо, как говорилось в известной сказке Гайдара I. Все ли в капитализме, все ли его частности можно свести к количеству? Все и всё, кроме одного. Кроме самого капитализма, капитализма в целом. По разным причинам. Но прежде всего – по причине неуловимости. Нет такого одного-единственного капиталистического качества, в котором «капитализм предстает как капитализм, и другому – не бывать». В котором капитализм как сивка-бурка – верный конь – отвечал бы на призыв: «Встань передо мной, как лист перед травой». Проблема в том, что появляется сразу несколько коней, друг на друга не похожих. А кроме коней возникают еще какие-то звери и существа и утверждают, что, дескать, они тоже капитализм, не смотри, что кривобоки и колченоги, все равно капитализм, уж извиняйте.

«Они приходят как тысяча масок без лиц», – говорится о саламандрах в романе Карела Чапека. В «романе» о капитализме можно сказать: он приходит во множестве масок и лиц одновременно, и часто трудно понять, где маски, а где лица; более того, что вчера было маской, сегодня оказалось лицом – и наоборот. Капитализм, словно злой дух из «Шахнаме», играет с изучающим его по принципу: «Я здесь и не здесь». Это – главное качество капитализма, которое невозможно выразить цифрами количественно.

Капиталистический Сфинкс загадал XX в. несколько загадок. XX в. их не отгадал и вынужден был – таково условие – отдать свою жизнь капитализму. Капитализм, как мы знаем, пережил XX в. Теперь загадки предложены веку XXI. Речь пойдет об одной из них.

Если сравнить капитализм с докапиталистическими обществами, то возникает следующая картина. До греко-римской античности рабовладельческого общества, т.е. рабовладельческой эксплуатации как системообразующего элемента социума, не существовало. Аналогичным образом дело обстоит с феодализмом. С другой стороны, античное рабовладение не воспроизводило в своих системных рамках стадиально (т.е. логически) и исторически предшествующие ему формы доклассового общества. А феодализм не воспроизводил в своих рамках ни предшествующие ему логически антично-рабовладельческие формы, ни предшествующие ему исторически доклассовые формы.

Капитализм демонстрирует диаметрально противоположное. Во-первых, – и это составляет одну из трудностей его изучения и понимания как особой системы – то, что называют «элементами капитализма», существовало практически во всех докапиталистических системах. Нет ничего такого в капитализме, чего бы экономически до него не существовало, – рынок, товарные отношения, свободный найм. Во-вторых, что еще более важно, капитализм в собственных системных рамках воспроизводил те формы, которые предшествовали ему как логически, так и исторически, – рабство, крепостничество, докапиталистические формы мелкой собственности на землю. Капитализм либо сам от себя создает эти некапиталистические (докапиталистические по своей сути) формы как собственные функциональные органы, либо превращается в них там, где не находит себе в качестве контрагента наемный труд. Это – поразительная черта капитализма, резко отличающая его от всех других социальных систем: оставаясь по сути капитализмом, он может принимать форму, которая не является капиталистической. Капитализм способен легко расставаться со своей субстанцией, превращать ее в некапиталистическую, сохраняя лишь капиталистическую функцию, дематериализуясь до нее.

Что конкретно означает несовпадение субстанции и функции капитала? В каких формах и почему именно в них оно реализуется? Что вообще и откуда мы знаем об этом? Ответ на эти вопросы предполагает в качестве своего условия хотя бы краткий экскурс в то, что раньше называлось «политэкономией капитализма». Мне больше по душе термин «философия капитализма», тем более что она по сути до сих пор не создана. Или даже «метафизика капитализма». Не в названии дело. Экскурс этот должен быть и историко-проблемным, и проблемно-теоретическим. Кому-то он может показаться сложным. Кому-то – скучным и ненужным. А кому-то – неуместным в силу обращения к гегелевско-марксистской традиции (сейчас больше в чести критик этой традиции К.Поппер).

По поводу сложности. Собственно, почему серьезные вещи должны быть легким? Кто сказал, что понимание серьезных проблем не требует медленного чтения и труда ума и души? Не случайно Гегель в ответ на просьбу Конта изложить суть своих сочинений популярно, в одном томе и по-французски, ответил: «Моя система не излагается ни популярно, ни кратко, ни по-французски». Иными словами, есть вещи, о которых можно сказать только на определенном языке («субстанция», «функция» и т.д.).

Если говорить об увлекательности, о том, что особенно введение и работу, «затравка» не должны быть скучными, а должны завлекать и «вести, но не уводить», то на это я отвечу словами писателя и ученого Умберто Эко из его маргиналий к «Имени Розы»: «Тот, кому предстоит читать книгу, должен сначала войти в ее ритм. Если ему это не под силу – значит, ему не под силу и прочесть книгу. Такова очистительно-испытательная функция первых ста страниц. А кому не нравится – тем хуже для него, значит, ему на гору не влезть. Входить в книгу – это вырабатывать дыхание, наладить шаг, настроиться на заданный ритм. Первые сто страниц играют решающую роль в сотворении читателя» (16).

Я согласен с У. Эко. Правда, в отличие от его книги здесь «чистилище» занимает меньше места. Это – не самая высокая гора. Так, холмик.

Наконец, об уместности обращения к Марксу. Так что же поделаешь, если больше всех о противоречиях капитализма писал этот человек, и написанное им уже давно стало западной или даже буржуазной интеллектуальной традицией? И если именно эта традиция дала сильные антикапиталистические результаты не только на практике, но и в теории? Мне вспоминается выступление Теодора Шанина на международной конференции по аграрно-крестьянским проблемам в июне 1990 г. Он сказал (цитирую по памяти) следующее: «10 лет назад вы, советские ученые, говорили: “Маркс – гений, а Чаянов – дурак”. Тогда западные ученые не отдали вам Чаянова. Теперь советские ученые говорят: “Чаянов – гений, Маркс – дурак”. И теперь мы, западные ученые, не отдадим вам Маркса».

Шанин, защищая Маркса, совершенно прав: он защищает свою, кровную, западную интеллектуальную традицию от варваров, которым все равно, кто – враг, кого приносить в ритуальную жертву, главное – приносить; главное – образ врага, ритуал. Суть – дело десятое. Смена вех.

Марксизм – составная часть идейной и интеллектуальной традиции Запада, капиталистического общества. Он – элемент треугольника «консерватизм – либерализм – социализм (марксизм)». До тех пор пока будут существовать западная цивилизация и капитализм, будет существовать и марксизм, если не как идеология, то как интеллектуальная традиция. Большинство интеллектуальных прорывов в социальной мысли XX в. так или иначе связано с марксизмом. От этого никуда не уйти, даже если очень хочется. Дав в свое время неплохие (для того времени) результаты в анализе капитализма, марксизм как антикапиталистическая теория, методологически – по части анализа некапиталистических форм – не только не уступает.иным интеллектуальным традициям, но и превосходит их. Более того, анализ с помощью марксистской интеллектуальной традиции антикапиталистических и вообще некапиталистических форм, включая сам марксизм как идеологию и практику, позволяет понять в этих формах то, что либеральные схемы неспособны объяснить в силу своей капиталоцентричности. Помимо прочего, эти процедуры способствуют вытеснению идеологического содержания из марксистской традиции. Я думаю, это вообще единственно возможный путь борьбы с марксизмом в частности и с идеологией вообще. Только либеральная интеллектуальная традиция способна окончательно подорвать либерализм как идеологию; только консервативная – консерватизм. Таким образом, окончательная, положительная деидеологизация современного знания и мира требует, во-первых, обособления интеллектуальных традиций от идеологии; во-вторых, объединения этих традиций на единой основе, которая будет лежать вне каждой из указанных идеологий и в то же время не будет чуждой их традициям мысли, напротив, будет общей и объединит их. Создание такой идеологии, которое и есть задача «номер один» Севера в противостоянии Югу, биосфере и самому себе, становится необходимым условием побед в XXI в. Для Севера я называю такую «идеологию» (или «комплекс практических идей», хорош и термин А.Зиновьева «практическая идеология» – см. 4) оксидентализмом. Структура ее мне в целом ясна, но это не тема данной работы.