Союзы племен и государства луба-лунда, йоруба, дагомейцев и ашанти

 

Начиная с XVII—XVIII вв. в лесной полосе Гвинейского побе­режья, во внутренних частях Анголы и в других районах скла­дывались объединения, которые прямо или косвенно были причастны к обмену рабов на оружие. Торговля человеческим товаром имела многообразные последствия, и одно из наиболее интересных среди них — образование раннегосударственных форм общества. В ходе навязанной извне торговли захваченными на войне людьми, других народностей или своими соплеменниками, обращенными в-рабство, правящая верхушка некоторых племен добилась присвое­ния прибавочного продукта и тем укрепила свои политические и социальные позиции. Возникшие таким образом объединения на­ходились не по соседству с европейскими факториями или в зоне их влияния, а вдали от побережья, часто в 200 километрах от него, в тех самых местностях, где велась охота на рабов.

Это были хорошо организованные военные государства, правя­щая аристократия которых не стала жертвой враждующих пле­мен, а, напротив, одерживала решительные победы в войнах, раз­вязанных вследствие погони за рабами. Вельможи окружали себя сильными дружинами, а иногда организовывали и постоянное вой­ско, включавшее и рабов. С его помощью, вооруженные огне­стрельным оружием, они нападали на малочисленные соседние племена, облагали их тяжелой данью, а часть населения угоняли в рабство. Впоследствии в борьбе с отдельными вождями бере­говых племен и работорговцами они оспаривали свои преимуще­ственные позиции в деле продажи рабов европейским экспортерам. Об этом говорит как архитектура их городов, напоминаю­щих скорее военные лагеря, которые служили работорговцам пе­ревалочными пунктами, торговыми и административными центра­ми, так и непрекращающиеся усилия покорить племена побережья или, по крайней мере, подчинить своему контролю.

Непрерывно возрастала потребность в иностранных товарах — оружии, порохе, свинце, спиртных напитках, тканях, орудиях труда и некоторых предметах роскоши, — а удовлетворить ее можно было лишь одним путем: обеспечивая монопольное поло­жение в торговле, которое позволяло получать эти предметы не­посредственно у европейских купцов в обмен на рабов и отчасти на золото и слоновую кость. Необходимость защиты торговых центров и путей, сохранения преимущества в работорговле и по­давления соседних народов предопределяла процесс централиза­ции и укрепления государственной власти. Связанные сохотой на рабов постоянные войны и территориальные захваты исказили внешнюю функцию этих раннегосударственных объединений и при­дали ей односторонний характер.

Ничего похожего мы не находим в государствах, где в основе внутреннего прогресса лежало развитие сельскохозяйственного и ремесленного производства. В рассматриваемых же объединениях усиленная социальная дифференциация и образование могущест­венной административно-милитаристской верхушки происходили на базе абсолютного застоя производительных сил. В тех деревен­ских общинах, которым удавалось избежать полного физического уничтожения, производство падало до минимума. Возможность извлекать прибавочный продукт была ничтожной. Если они, под­вергаясь опустошительным набегам, все же сохраняли жизнеспо­собность, то одной из причин этого было то, что в них каким-то удивительным образом законсервировались элементы первобытно­общинного устройства. Основным источником доходов правителя были торговые пошлины, продажа военнопленных, монополия ве­дения войн и охоты на рабов, рыночные сборы и т. д., тогда как налоги с государственных земель и личных владений чиновников составляли маловажную статью бюджета.

С середины XIX в., когда работорговля близилась к своей закатной поре, в некоторых африканских государствах труд воен­нопленных использовался на царских землях. Прежде эти наро­ды знали лишь патриархальную форму рабства в большой семье, теперь же оно получило новое содержание. Военнопленных уже не продавали, их труд применяли в сельском хозяйстве, в армии, для хозяйственных нужд. Рабов тысячами селили в специальных деревнях. Примером может служить Дагомея. Но, как и всюду в Африке (см. гл. III, 3), они вскоре становились по существу лично зависимыми людьми. Их детей и внуков уже нельзя было продавать, однако они не имели права покидать землю, которую обрабатывали. Обычно они работали на участке своего господина до пяти дней и неделю, но иногда повинности ограничивались выплатой натуральной ренты.

Так специфические отношения эксплуатации, возникшие в ре­зультате европейской капиталистической работорговли, вписались в общую структуру общественного устройства. Это относится и к некоторым поселениям рабов, и к более широкому применению «домашних» рабов отдельными вождями береговых племен, а так­же наживавшимися на работорговле африканскими купцами (час­то мулатами) Гвинейского побережья или Анголы. Правда, здесь четко прослеживается влияние плантационных предприятий, соз­данных капиталистическими европейскими державами. Португаль­цы, в частности, разбивали вблизи своих крепостей и укрепленных пунктов кофейные и сахарные плантации и обрабатывали их ру­ками рабов. Монастырь Сан-Паулу-ди-Луанда располагал 12 ты­сячами рабов, и, по сведениям одного хрониста, их труд на землях миссии принес ей около 25 тысяч талеров.

На такой основе в глубинных районах Конго и Анголы и сло­жились племенные союзы и государства луба и лунда. Эти два народа, непрестанно ассимилировавшие другие этнические груп­пы, в конце XVI в. образовали конфедерации в верховьях Конго и его западных притоков. До того времени через этот район постоянно проходили потоки переселявшихся племен и этниче­ских групп. Конфедерация луба под названием Уруа * (* Название «Уруа» состоит из префикса «у», обозначающего в ряде языков банту понятие страны, местности, и этнонима «руа», т. е. луба, поскольку в этих языках согласные л и р нередко чередуются.), центр ко­торой находился к западу от озера Танганьика, в саваннах около реки Луалабы, простиралась до Северной Катанги. Лунда утвер­дились дальше на юго-восток, в верховьях реки Касаи, и распро­странились до северо-восточных областей современных государств Ангола и Замбия.

По своей структуре непрочный союз государств луба во главе с мукенге несколько напоминал царство Буганда в Межозерье в его начальный период. Из устных хроник царского семейства следует, что царь со своим двором обосновывался для удобства ведения военных действий то в одной, то в другой местности и превращал ее в военный лагерь и центр торговли. Когда в 1881 г. европейские путешественники Г. Висман и П. Погге посетили пра­вителя луба Каламбу, их глазам предстала хорошо укрепленная резиденция, состоявшая из многочисленных домов и хижин. К это­му времени от луба уже отделились некоторые вождества, поко­ренные было в XVIII в., и их племенной союз постепенно распа­дался. С юга их теснили чокве.

Государство лунда особенно возвысилось благодаря оживлен­ным торговым связям с европейскими конторами на побережье в период царствования Мвата Ямво (1660—1675). Через свои вас­сальные владения на западе — Матамбу и Касанже — правитель лунда контролировал торговлю рабами и оружием, тяготевшую к Лоанго на северном берегу Конго. Мвата Ямво даже завязал в обход португальцев самостоятельные контакты с факториями французов и англичан на побережье. В ответ португальские вой­ска попытались снова передвинуть торговые пути к берегам Анго­лы, и в конце концов им это удалось благодаря соглашениям с верховными вождями Касанже и Матамбы, стремившимися к не­зависимости. В государстве лунда, этом типичном раннегосударст-венном объединении, важная роль принадлежала армии и воору­женной огнестрельным оружием дружине. Мвата Ямво (с тех пор это имя стало названием царского титула) правил с помощью узкого совета из четырех сановников, принадлежавших к знати. Кроме того, некоторыми правами еще пользовалось народное соб­рание свободных воинов. Покоренные племена облагались данью по хорошо организованной системе. В 1875—1876 гг., когда Погге посетил столицу Мусумба, ее население насчитывало 8—10 тысяч человек. В то время правитель еще пользовался всей полнотой власти.

В конце XVIII в. из восточных провинций конфедерации лунда, находившихся на озере Мверу, выделилось военное государство Казембе * (* Казембе — титул правителя восточных лунда, а не название страны, которой он управлял.). Аристократия государства Мвата Казембе обогаща­лась за счет торговли рабами, слоновой костью и оружием, кото­рая велась в разных направлениях. Рабов и слоновую кость по­ставляли в Анголу и Мозамбик, а с середины XIX в. продавали также и арабским купцам, прибывавшим с восточного побережья Африки. В конце XIX в. здесь сформировалась военно-административная организация во главе с Мсири, временами насчитывав­шая под ружьем 10 тысяч человек и оснащенная по последнему слову техники. Резиденция Мсири Бункея казалась неприступ­ной. В 1891 г. Мсири был убит из-за угла, после чего его владения стали добычей бельгийских колониальных войск.

Хорошо организованные военные союзы племен и государства были типичны и для хинтерлаида Невольничьего Берега в Гви­нейском заливе. С XVII в. в дельте Нигера и на западном берегу залива вплоть до Эльмины выделялись центры, становившиеся со; временем городами-государствами и перевалочными пунктами работорговли. Здесь находили пристанище изгнанники из самых, различных племенных объединений. Торговые поселения, где оседали представители всевозможных этнических групп, не были свя­заны древними узами кровного родства с населением окружаю­щих районов. Они впитывали многочисленных людей племен йоруба, ибо, аджа, фон, эве и других и сплавляли их в новые этниче­ские общности. Трансатлантическая работорговля чрезвычайно увеличила возможность обогащения «новых граждан» городов Кросс, Бонни, Брасс, Порто-Ново, Видах и т. д.

Новые правящие династии этих торговых городов, также на­живавшиеся на торговле, стремились любой ценой, даже путем сотрудничества с европейскими партнерами и их войсками, удер­живать в своих руках прибыльную монополию на посреднические операции внутри страны. В 1847 г., т. е. в то время, когда рабо­торговля уже переживала сильный спад, правитель Крик-тауна по имени Эйо «владел многими тысячами людей. Не говоря уж о том, что велась широкая торговля... он использовал своих людей для возделывания пустынных земель, строительства городов и воз­ведения укреплений в благоприятствовавшей этому местности, которые обеспечивали ему господство над реками и торговыми путями» ¹⁶.

Существовавший в течение нескольких веков город-государство Бенин (см. гл. III, 1.6) также пытался первое время извлечь выгоды из обмена рабов на огнестрельное оружие и до середины XVII в. весьма успешно совершал сделки такого рода с португальцами, а затем с агентами Нидерландов. Оба Бенина повысил боеспособность своей армии и даже брал к себе на службу евро­пейских наемников. Однако к 1700 г. город Бенин походил на деревню, окружавшие его земли в основном обезлюдели и превра­тились в пустыню, военные дружины аристократов непрестанно воевали друг с другом. Знаменитое придворное искусство пришло в упадок. Правитель Бенина был не в силах принять меры, чтобы объединить свои владения и вырвать их из-под влияния соперничавших правителей государств дельты Нигера и деспотической касты жрецов.

Соседние города-государства йоруба в Западной Нигерии с политическим центром в Ойо также были вовлечены в водоворот событий. Союз этих городов, обладавший сначала весьма рыхлой организацией, в XVII в. достиг вершины могущества. Правители Ойо установили власть над всей областью расселения йоруба до самого Ибалана. Дань алафину Ойо платили и многочисленные вожди племен дагомейцев и моси (Верхняя Вольта). Временами ему подчинялись портовые города Аджа (Порто-Ново) и Бадагри. Однако с конца XVIII в. история йоруба была омрачена нескон­чаемыми войнами, которые вели к ослаблению отдельных членов этого раннегосударственного объединения. Впоследствии неодно­кратно предпринимались попытки восстановить утерянное единст­во, но ни одна из них не привела к полному успеху. В XIX в. ведущая роль периодически принадлежала то Абеокуте, то Иба­да ну.

С XVII в. упрочились позиции военной аристократии государ­ства Дагомея. В начале этого столетия племена фон объединили свои усилия в борьбе против грабительских набегов алафина Ойо и работорговцев с побережья. Самым древним центром дагомейских городов-государств безусловно была Аллада, существовав­шая уже в XVI в. Сыновья правителя Аллады заложили основы других городов. Так, например, появились на свет Аджа (Порто-Ново) и Абомей, который впоследствии стал столицей государства. Правители дагомейцев десятки лет боролись за то, чтобы пробиться к приморским базам работорговли и овладеть ими. В 1724— 1727 гг. четвертый по официальному списку король дагомейцев — Агаджа (1708—1728) одержал победу в войне против городов побережья. Аллада, с которой началось дагомейское государств и Видах были заняты его войсками, но Видах позднее неодно­кратно восставал против центральной власти и лишь в 1724 г окончательно стал частью Дагомеи.

Как показывают последние исследования нигерийского историка Биобаку, через Видах верховная администрация установила связь с европейскими работорговцами и с тех пор участвовала в обмене захваченных при разбойничьих набегах рабов на заокеанское оружие и боеприпасы. Постоянная армия и военный резерв, в который входили все свободные люди, были обеспечены самым современным вооружением. Войска короля Дагомеи, насчитывав­шие в XIX в. от 10 тысяч до 16 тысяч человек, не знали пораже­ний. Весь государственный строй был подчинен нуждам войны. На побережье Дагомею представлял вице-король, в ведении ко­торого находились все сделки с европейцами. Лишь немногим европейским путешественникам XIX в. удалось явиться ко двору правителя Дагомеи. Традиция изображает его жестоким, бесчело­вечным деспотом, которого охраняла гвардия амазонок, но умал­чивает о том, что именно европейские купцы и колониальные за­хватчики привили эти качества африканским правителям. Те были лишь продуктом своего времени* (* Вся обстановка массового развития работорговли в Западной Африке спо­собствовала небывалому падению ценности человеческой жизни в глазах участ­ников этой торговли. Но все же едва ли верно приписывать тлетворному влия­нию европейцев даже те или иные качества отдельных африканских правителей как личностей: ведь это, по существу, равносильно утверждению о неспособ­ности последних к самостоятельному развитию даже дурных свойств харак­тера.).

Только в XIX в. Дагомея окончательно освободилась от зави­симости от Ойо. После того как Гезо (1818—1858) объявил войну йоруба, такие города, как Абеокута, неоднократно подвергались нападению и разграблению. Замечание, оброненное одним даго-мейским хронистом, объясняет характер этих столкновений: «Суд­но, стоявшее на рейде в Педа, потребовало от нас рабов. Чтобы их получить, мы напали на город Окиодо и захватили 4 тысячи человек». Относительно стабильное, хотя и лишенное прочной организации государство даже в конце XIX в. еще смогло оказать серьезное сопротивление французским колониальным войскам. Франция в 1851 г. закрепилась на побережье, заняв Порто-Ново, но только в 1888—1894 гг. ей удалось, и то с большими потерями, взять верх над яростно оборонявшимися войсками короля Гбехан-зина. Так закончилась важная глава истории Дагомеи.

Другим существенным звеном в цепи раннегосударственных объединений в тылу побережья Африки, являвшегося поставщиком золота и рабов, был племенной союз ашанти. Конфедерация ашанти начала складываться в центре территории современной Ганы при Осей Туту (1695—1731). Столицей был избран Кумаси. Осей Туту вел упорную борьбу против соседних владений вождей народа акан — Гьяман, Аданси, Тви-Акем — и подчинил их своей власти. В 1719 г. он нанес решительное поражение войскам вер­ховного вождя южных денкера, стоявшего во главе большого племенного союза. Преемники легендарного основателя государства Опоку Варе (1731—1742) и Осей Коджо (1752—1781) продвину­лись далеко на север. Они пересекли реку Вольта и присоединили к государству ашанти Гонджу и Дагомбу. На протяжении всего XVIII в. правители ашанти вели завоевательные походы в север­ном и восточном направлениях и обложили данью многие народы.

Хотя первоначально побережье современной Ганы славилось только золотом, охота за рабами и установление власти над другими рынками золота и рабов оказали пагубное влияние на хинтерланд и этого района. К началу XIX в. государство ашанти уже выдвинулось в своем регионе на первое место, причем одним из истоков экономического и политического могущества его ари­стократии было усиление контроля над торговлей орехами кола (отсюда же берут начало маршруты этой торговли). Государство ашанти состояло из отдельных самоуправляющихся племенных территорий (оманы), например Кумаси, Бекваи, Венчи. Высшая власть принадлежала ашантихене, происходившему по материн­ской линии из семейства основателя государства, но она была ограничена царским советом. В XVIII и начале XIX в. появились зачатки налогообложения и бюрократии, а также постоянное войско.

Однако побережье неотступно привлекало к себе и правителей ашанти. В начале XIX в. под их влияние подпали вожди фанти, связанные прямыми контактами с европейской работорговлей, а в 1807 г. фанти был навязан вассальный статус. Тут ашанти впер­вые столкнулись с английскими частями: в порядке помощи неко­торым вождям приморских территорий они участвовали в сраже­ниях против наступавших с севера войск. В это время промыш­ленный капитализм Англии выступил на Золотом Береге с первыми территориальными притязаниями. Ашанти подготовились к многолетнему героическому сопротивлению английским колониза­торам.

В отличие от государств Западного Судана, которые в период средневековья и даже в более поздние века развивались само­стоятельными путями, рассмотренные выше раннегосударственные образования, например лесного пояса Гвинейского побережья, оставались по своей социально-экономической структуре в основ­ном паразитарными и не могли внести свой вклад в общественный и культурный прогресс народов Африки в целом. Их социально-экономическое развитие подверглось деформирующему воздейст­вию европейской работорговли капиталистического периода. На­против, в глубинных районах Африки в XVIII и в начале XIX в. возник целый ряд государств (например, государства фульбе, тукулёров, Буганда, Руанда, Бурунди), в которых в какой-то мере продолжалось дальнейшее развитие производительных сил и феодального строя. Это, однако, происходило в течение непро­должительного времени и лишь при определенном стечении обстоятельств, ибо Африка к югу от Сахары уже испытывала пря­мое или косвенное влияние капиталистических колониальных захватов. Хотя при наличии благоприятных условий эти государ­ства еще были бы способны к относительному внутреннему про­грессу, они тоже уже не могли сопротивляться проникавшему извне общественному застою. Глубже стала пропасть, куда их толкали развивавшиеся ускоренными темпами капиталистические державы Европы, которые в конце концов на исходе XIX в., когда у дверей стояла эра империализма, лишили их и независимости.