МЕЧ, КОТОРОГО НЕТ

 

Вязнут мысли. Мелькают лица. Туманны контуры. Все нереально.

Нет ответов!

Сумитомо спрашивают, он говорит, не понимая. Его вновь спрашивают, — он молчит.

О чем они? Зачем? Слово — игла, движение — боль.

Посланники правительства изумлены святотатством. Брезгливо смотрят на Сумитомо.

“Куда исчез светлый праздник? Где Аой Мацури? Где друзья? Нужно спешить… Божественный Микадо… Великая честь… Итумэ… Чудная Итумэ… Где она?”

Мысли бьются, путаются в помраченном сознании. А когда удается осознать реальность…

“Саке одурманило? О Боги! — в отчаянии думает он. — Ничего не помню. С мечом на Микадо… Как жить? Немедленно сэппуку! Невыносимо бесчестие! Прочь позор!

Сэппуку! Сэппуку! Сэппуку!”

— Меч! Дайте меч! — кричит Сумитомо.

Бьется о дубовую дверь.

Бесстрашна стража. Нет ответа. Но…

Его услышали. Посланник сегуна возглавил следствие. Семь дней ждал Сумитомо. Далек путь из Эдо в Киото. Неделя неведения. Хуже смерти бесчестие!

— Меч! Дайте меч! — исступленно требует Сумитомо.

Семь дней. Сознание постепенно очистилось. Мир обрел четкость, мысли связность.

Прибыл посланник сегуна!

— Ты не достоин чести свершить сэппуку, — процедил придворный самурай, состарившийся в эдосском замке. — Тебе с позором отрубят голову. За покушение на божественного Микадо, — отводя глаза ответил старый придворный.

— На Микадо?!!

Ужас в голосе Сумитомо достиг невообразимых высот.

— Вздор!!!

— А сэппуку не может быть и речи, — все так же глядя в сторону, повторил посланник сегуна. — Ты не преступник, ты святотатец. Простить можно сумасшедшего, но ты рассуждаешь здраво.

— Я покушался на…

Сумитомо от ужаса запнулся.

— Покушался и сам не знаю? Возможно я сумасшедший? — у него пересохло в горле.

— Не стоит лгать, — бросил вельможа. — Не унижайся! Тебя опознали. Лицо, доспехи, все видели, — ты атаковал колесницы. Видели как лежал, подстреленный лучниками стражи. Хозяин “веселого дома” в “огражденном месте” рассказал: ты уходил под утро и вернулся со следами крови.

— Я лежал подстреленный? Уходил и вернулся? Хозяин…

Сумитомо от негодования потерял дар речи.

— Да. Стрела оцарапала тебе шею.

Сумитомо провел рукой под волосами. До этой рваной рваны, покрытой струпьями, ему не было дела, но он опустил голову. Прикрыл руками лицо.

“Я знаю, все ложь, — думал он. — Немыслимая ложь! Никто в меня не стрелял… Но почему все так? Никто не верит… Обезглавят… Очень скоро… Ужасный конец пути.”

Как наяву, зазвучал голос мастера Кендо, сенсея Хосокава: “Человек способен сделать Путь великим, но великим человека делает не Путь.”

Сумитомо пристально посмотрел на посланца сегуна. Спасительная мысль. Из философского осознания Кендо, из его проекции на Дзен родилась она.

“Не стремитесь к контакту с противником в ответ на угрожающий выпад, не позволяйте своему уму “останавливаться”, продолжайте двигаться все так же навстречу противнику. Используйте его атаку, обращая ее против него самого…

… В Дзен это называется “Схватить вражеское копье и убить им врага”.” Такова идея. Это “Меч, которого нет”.

Сумитомо медленно и четко сказал:

— Я заявляю: не мыслил, не осуществлял зла. Божественный Микадо, потомок Богов, почитаем мной. Истина в другом! Я сознаюсь! В недобрый час, в злое время толкнула, ослепила жажда мести. Затмила сознание.

Сумитомо нервно вздохнул.

— Я мстил Кадзикава Ёритору — начальнику внутренней охраны правительственного замка в Эдо. Все видели нашу ссору. Еритору меня оскорбил, — не вписал мое имя в свиту сегуна. Я, потомок великого рода, как простой пехотинец, шел среди стражи. Это унизительно. Мой род давал стране регентов, теперь дарит ей философов и поэтов. Мы — гордость страны. Я сожалею о горячности, склоняюсь перед сегуном и молюсь о величии “Божественных врат”. Я прошу снисхождения. Не ради себя, ради чести рода.

Сумитомо замолчал, переводя дыхание.

— Ты мстил начальнику охраны эдосского замка Нидзё? — изумленно спросил посланник.

— Да, Ёритору, — подтвердил Сумитомо. — Саке помутило разум…

— Клянешься, что не было святотатства?

— Клянусь Куно-токо-тати, Владыкой Августейшей Середины Неба! — торжественно чеканя слова, произнес Сумитомо.

— Клятву доведут сегунату, — растерянно вымолвил посланник.

— Думаю, правительство учтет раскаяние и искреннюю клятву перед лицом Великой Богини, — смягчился посланник сегуна, — думаю, ты можешь рассчитывать на снисхождение. Возможно тебе разрешат сэппуку, но это мое мнение. Ты преступник, — осторожно закончил придворный.

— Но не святотатец! — ответил Сумитомо.

Еще десять дней.

Распахнулась дубовая дверь. Вошел начальник дворцовой стражи. Объявил:

— Фудзивара Сумитомо! С тебя снято обвинение в святотатстве! Ты свободен! Сегунат решит твою судьбу! Ступай жди!

Велик, славен род Фудзивара. Легко ли сегунату решать его судьбу? Преступна дерзость Сумитомо, и род в ответе. Весь род! Таков закон, традиция: имущество рода в казну, бесчестие на голову всех Фудзивара. Бесчестие и симпатии народа. Сумитомо защищал свою честь! Он преступник! И он герой! И весь род будет им гордиться. Великий род! Славные воины, придворные, губернаторы.. Лишившись земель, схватятся за мечи и… Смута! Война обрушится на страну…

Легко ли принять решение?

Долго ждать Сумитомо.

Но ждать ли?

Затем ли он подставил себя под удар?

Бесчестье хуже смерти.

* * *

Усевшись за столик, я сразу же забыла про свой объект, потому что увидела то, чего не могла видеть, стоя у двери: свадьбу собственного мужа. Она расположилась в недрах зала за тремя длинными столами, составленными буквой “П”. В центре восседали “молодые” (будь они неладны), их окружали мои враги:

Тамарка, Люба, Тося, Лена, Лариса…

Страниц не хватит перечислять. Всех знаю с детства, все пришли. Даже Маруся ради такого важного случая заключила с Тамаркой перемирие и теперь занимала собой значительную часть свадебного стола. И уже пьяна.

Рядом с ней примостился Иван Федорович, тоже известный “трезвенник”. Под давлением Маруси он уже несколько лет решался на серьезнейший в своей жизни шаг и теперь с интересом наблюдал за моим Евгением, который неожиданно раньше его этот шаг совершил — взял да и женился. Так поспешил, что даже развестись не успел, кровопийца.

Я сплюнула в сердцах, выматерилась и лишь тогда поняла, что сделала это слишком громко — на меня удивленно смотрели добрые глаза объекта.

— Простите, — сказала я, — воспользовалась вашей любезностью и забыла поблагодарить. Что должна вам за этот столик?

Объект небрежно махнул рукой:

— Пустяки, не стоит и разговоров. Мне приятно ваше общество.

— Так и знала. Тогда есть смысл познакомиться?

— Конечно есть, — невесело улыбнулся объект, слегка приподнимаясь из кресла и отвешивая легкий поклон. — Сергей Александрович. Если хотите, просто Сергей.

— Хочу, — ответила я, — вы тоже зовите меня просто Софья. Стремлюсь к простоте, но постоянно попадаю в сложные ситуации.

И я невольно бросила взгляд в сторону свадьбы. Он тоже туда посмотрел и спросил:

— Увидели кого-то из знакомых?

— Половина ресторана знакомых и все враги, — честно призналась я. — И эта парочка молодоженов главная среди них, но не будем о грустном. Хотя, как тут не говорить, когда преследуют меня одни неприятности. Одна беда за другой. Не успела наплакаться на личном фронте, как новоселье приключилось…

И снова меня понесло. Порой, просто собой не владею.

“Только бы не сболтнуть про покушение на президента и гранатомет, — расписывая свои беды, подумала я. — Бедный Сергей и без того черт-те что обо мне уже думает.”

Однако, он слушал с пониманием и в конце исповеди сообщил:

— А меня сегодня бросила невеста, будущая жена. Несколько лет мы собирались пожениться, все уже было решено, и вот я узнал, что она меня обманула.

“Узнал прямо на моих глазах,” — мысленно отметила я и бодро воскликнула:

— Здесь я пошла дальше вас. Видите того жениха? Мой муж!

— Какой кошмар! — испуганно воскликнул Сергей. — Вы недавно развелись?

— Зачем? Это теперь немодно. Будет у него гарем. Я старшая жена, хотя, если уж совсем откровенно, Юлька, невеста, старше меня.

— Это заметно, — успокоил меня Сергей.

— Еще бы, — обрадовалась я, — на целых три месяца. На три месяца и восемь дней.

“Горько! Горько!” — донеслось от свадебного стола.

Мне сразу до смерти захотелось мужика в фуфайке отыскать — вот бы по ком из гранатомета пульнуть, по этой свадебке!

Вспомнив про мужика и вовсе жить расхотелось. По рукам по ногам связана я мужиком этим. Жизнь бьет ключом и все по голове, тут бы дела и налаживать, подпирает, аж караул, так нет, как заяц бегаю от тех, кто всегда мне был мил. Что там ни говори, а люблю военных! Особенно невидимого фронта бойцов.

Люблю, но чур меня с ними встречаться! Хорошо, что сюда забрела на неприличную свадьбу эту: может Любу удастся расспросить. Всегда осуждала ее за излишнюю общительность, но теперь ее общительность может очень мне пригодиться.

“Горько! Горько!” — еще громче грянула пьяная орда.

“Совсем придурки обнаглели!” — возмущенно подумала я, имея ввиду сразу всех своих друзей, то есть врагов — никак не привыкну.

Сергей, услышав их неприличные вопли, с сочувствием глянул на меня и постарался отвлечь.

— Неправда ли, здесь чудный фонтан? — затеял он светскую беседу.

— Фонтан неплох, — откликнулась я, — в нем невесту и утоплю после того, как хорошенько выпью.

Сергей с тревогой покосился на невесту (видимо соображая шучу ли я) и сказал:

— Кстати, о выпивке: заранее сделал заказ на две персоны, но если он вас не устроит…

— Устроит, — заверила я. — После трехлетней диеты меня все устроит. Могу есть даже мышьяк. Голодный организм прекрасно его усвоит, потому что и в мышьяке полезного много, — в этом месте я кивнула на Юльку.

Очень кстати я вспомнила о мышьяке — от свадебного стола отделилась та, которая в нем очень нуждается. Думаю, не стоит пояснять, что это была глазастая Тамарка, она первая заприметила меня.

Тут нервы мои не выдержали.

— Простите, — сказала я Сергею, устремляясь к свадебному столу.

Не подумайте плохого, лишь с целью переговорить с Любой. Мужик в фуфайке очень меня волновал. Уже поняла: не будет без него мне жизни.

Я устремилась к свадебному столу, но монументальная Тамарка преградила путь и в самое ухо зашипела:

— Мама, ты невозможная, как ты прорвалась сюда? Сейчас же уходи!

— Не ори, — рявкнула я, — полопаются перепонки. И отстань: у вас своя свадьба, у нас своя. Видишь того мэна?

Я показала на Сергея. Тамарка уставилась на него во все глаза — там было на что посмотреть.

— Кто он, Мама? — задыхаясь от любопытства, спросила она.

— Сказала же, мой будущий муж, владелец “Бентли”.

Надо отдать должное Тамарке, она за меня порадовалась:

— Ну? Что я говорила, Мама? И часа не прошло, как прибилось говно к твоему берегу!

— Побольше бы нам, бабам, такого говна, — ответила я, с гордостью глядя на Сергея.

Заметив к себе интерес и не подозревая в каких эпитетах о нем разговор, он приосанился и сделал вид, что нашего интереса не замечает.

Передать не могу как он был хорош. У Тамарки от зависти повело набок скулу. Так с перекошенной к свадебному столу и пошла. После этого мне всего лишь оставалось у фонтана сидеть, попивать винцо, закусывать, развлекаться приятной беседой с Сергеем и ждать когда Люба сама подойдет.

Тут же от свадебного стола потянулась вереница друзей… Тьфу!, врагов, что, зачастую, одно и то же.

Первой Маруся причалила, уронила свой бюст на стол и сделала сообщение:

— Юльку прямо вся ненавижу.

— Это сильно заметно, — ответила я. — Так кричать ей “горько” только от ненависти и можно.

— А что, думаешь сладко смотреть на безобразие это? Негодую прямо вся, но ничего не могу поделать. Не уходить же. Уж лучше я прямо вся останусь здесь и сожру побольше, а Юлька и Женька платят пускай.

— Каждый мстит в свое удовольствие, грех тебя осуждать, — саркастично заметила я, выражением лица давая понять, что и эти слова далеки от моего истинного мнения.

Маруся все правильно поняла и в долгу не осталась.

— Прямо вся бы на твоем месте отсюда ушла, чем унижаться так перед Юлькой, — жадно шаря взглядом по нашим тарелкам, процедила она.

— Если Ваню уломаешь, будешь и на моем месте, — снисходительно пообещала я.

В общем, беседы у нас не получилось — Маруся фыркнула и отчалила.

Не получилось и с Тосей, и с Леной, и с Розой, и с Ларисой — все советовали мне уйти, при этом безбожно ругая Юльку — какое лицемерие! Я же лучшая их подруга и как жертва могла бы рассчитывать на большее участие. Чем же Юлька их всех подкупила? Неужели рестораном? Бред какой-то.

Сердце кровью обливалось: столько предательств за один день!

Наконец подошла и Люба. Вот с кем было о чем поговорить. Я тут же, прямо в присутствии Сергея, подробно расспросила ее о соседях.

Выяснилось, что полковник не обманул. Действительно, мужику в фуфайке из того дома исчезнуть некуда. Но он исчез!

Как ему это удалось?

Извинившись перед Сергеем, я отвела Любу в туалетную комнату и минут тридцать пытала куда мог пропасть мужик.

— В нашем доме случайных людей нет, — в конце концов сообщила Люба.

— Но ты же случайная, — напомнила я.

— Уже неслучайная. Перед тем, как въехать в квартиру, полный инструктаж прошла. И родственников моих проверяли до седьмого колена.

Я призадумалась. По всему выходило, что и не было мужика. А что, если он плод моего воображения?

Ага! И “Муха” тоже плод? Не сама же я пальнула из этой злодейской “Мухи” (Бог мой!) в президента!

— Нет, не сама, — сказала Люба. — Лично я думаю, что кто-то другой.

Мне сделалось дурно. Ведь уверена же была, что про “Муху” подумала, оказалось вслух произнесла. Конечно вслух, раз Люба мне ответила.

— Соня, опасно связываться с этими органами, — принялась наставлять меня на путь истинный Люба. — Им срочно надо отчитаться перед президентом, потому и готовы схватить кого угодно. Просто удивляюсь, что ты жива до сих.

“И это она мне говорит. Прямо в глаза.”

Я помертвела.

— А в чем дело? Почему я должна быть не жива?

Люба всплеснула руками:

— Ну как же, Соня, ведь не ты же убивала президента!

Не я убивала президента, и поэтому надо меня убить? По этой причине убить надо всю нашу страну терпеливую. Странная у Любы логика. Кому, по ее мнению, служит ФСБ, черным антигосударственным силам или президенту?

И тут я помертвела. Вопль вырвался из моей груди, и подкосились ноги. Что несет эта Люба? Не я убивала президента? Так президент убит?!

Видимо я снова не только подумала, потому что Люба опять ответила:

— Нет, слава богу, он жив и здоров на радость всему народу. Жив —здоров и знать желает какая сволочь на него окрысилась.

Я ахнула.

— И кроме меня, следовательно, сволочи не сыскали, во всей нашей огромной стране, — возмутилась я.

— Сама видишь, что не сыскали. Президент требует ответа на свой, государственной важности вопрос, а ответа нет ни у кого. Просто удивительно, Соня, что тебя не подстрелили, — вновь загоревала Люба и оптимистично добавила: — При попытке к бегству.

Удивительно уже стало и мне самой. Лопухнулся что-то Владимир Владимирович. Шлепнул бы меня, и мой молчаливый труп как злейшего врага государства представил. Хоть на такую меня полюбовался бы президент, все ж приятно предстать пред его очами — да и некогда мне живой.

Шутки шутками, но, думаю, пояснять не стоит, что еще больше захотелось мужика в фуфайке отыскать.

— Думай, Люба, думай, — нервно попросила я. — Если не я из гранатомета стреляла, то кто же стрелял? Не ты же?

— Так не было там меня, мусор выносила. Как обычно утречком вышла с ведром (мусоропровода нет у нас), а обратно в дом не пускают, просят ждать. Начала ждать, а тут и вас с Валериком потащили. Перепугалась я! Просто кошмар!

Люба очень выразительно закатила глаза и деловито отметила:

— Потолки в этом туалете дюже красивые. Мы с Валериком большой ремонт затеваем, так я теперь все подмечаю.

“Ха! Они с Валериком уже большой ремонт затевают, а у меня даже полы в доме немытые. Чем я хуже? Почему в покушении подозревают только меня?”

— Не хуже ты, а лучше, — утешила Люба.

Повадилась мысли чужие читать, или и в самом деле крыша моя едет.

— Мы обычные серые обыватели, — ответила Люба на мой немой вопрос, — потому нас и не трогают, ты же отличилась уже многократно, так почему бы тебе и на президента не покуситься? Пришло же тебе в голову романы писать. От тебя теперь всего можно ждать, ты же у нас как бы писательница. Нормальные люди книг не пишут, они их даже не читают.

Ну как тут не обидеться? Вот она, зависть человеческая! Нет-нет, да и пробьется сквозь тонкую пленку воспитания. Люба прекрасная собеседница, если речь идет о фингалах Славки, икоте Машутки и животе Ванюшки, но не дальше этого. Когда же Люба берется рассуждать о моих романах, о творческом отражении, воспроизведении действительности в художественных образах… Короче, о настоящем искусстве…

Нет, не хочу обижать подругу. Имея столько детей, обо всем рассуждать разучишься — здесь только можно завидовать ее женскому счастью.

— Люба, давай вернемся к нашему важному вопросу, — проникновенно попросила я. — Выходит ты видела как нас с Валерой увозили.

— Да! Да! — яростно подтвердила Люба.

— Сколько же времени прошло с тех пор, как ты покинула квартиру?

— Да минут пять, не больше.

“И тут не обманул полковник, — подумала я. — Люба вышла, а я очнулась, увидела мужика в фуфайке, он бабахнул, через три минуты начали ломиться в дверь, секунд сорок мяли бока Валерию, потом полковник влетел, и нас скрутили. Да, от ухода Любы до нашей поимки прошло пять-семь минут. Но куда же мужик тот делся? Не растворился же он.”

Пока я размышляла, Люба заскучала и с тоской поглядывала на дверь.

— Сонь, я пойду, а то неудобно, — промямлила она.

— Что — неудобно? — возмутилась я. — Меня ловят, а тебе неудобно? Скажи лучше, мог на другой этаж убежать тот чертов мужик?

Люба замотала головой:

— Нет, не мог. Наш дом крепко охраняется, дежурный на каждом этаже, а жильцы сплошные сотрудники.

Я удивилась:

— И старая дева?

— Она бывшая, уже на пенсии, но верь мне: не побежит к ней никакой мужик. Разве что с Белой горячки. Из нашей квартиры — сама понимаешь — бежать некому.

Рядом живет сам полковник. Он начальник этой охраны, ну и парализованный у меня за стенкой…

— Тоже бывший сотрудник?

— Он нет, его покойная жена. Она получала квартиру. А парализованный по другой части был, но все в прошлом. Теперь он хоть и мужик, но…

И тут глаза Любы наполнились ужасом.

— А-ааа! — закричала она, зажимая рот ладошкой. — В фуфайке он, говоришь, был?

— Да, в новой фуфайке.

— Цвет? Какой цвет?

— Цвет редкий, синий.

Люба сползла по стенке:

— Точно! Я видела ее!