Тлл&л третья

МАГИЧЕСКОЕ

МЫШЛЕНИЕ

И МИФОЛОГИЧЕСКИЙ

ТЕКСТ

«Во время моего пребывания в Амбризете, — говорит Мон-тейро, — три женщины из племени кабинда отправились к реке набрать воды. Стоя одна подле другой, они набирали воду в кув­шины; вдруг средняя была схвачена аллигатором, который ута­щил ее и сожрал. Семья несчастной женщины сейчас же обвини­ла двух других в том, что они колдовским путем заставили алли­гатора схватить именно среднюю женщину. Я пытался разубедить этих родственникрв, доказать им нелепость их обвинения, но они ответили мне: "Почему аллигатор схватил именно среднюю жен­щину, а не тех, которые стояли с краю?" Не было никакой воз­можности заставить их отказаться от этой мысли. Обе женщины вынуждены были выпить "каска" (т.е. подвергнуться ордалии, испытанию ядом)»¹.

Такова первобытная жизнь. Три смерти в одном эпизоде. Первая — фатальная жертва природы. Две другие — жертвы пра-логического мышления. Поневоле усомнишься, что психика — орудие выживания, а парадигма мышления — оптимальный спо­соб решения жизненных проблем. Но лучшая реакция на сомне­ние — попытка углубиться в проблему, чтобы взглянуть на нее с Другой стороны.

Что такое первобытность? Прежде всего это жизнь-на-гра-ни-смерти. Насильственной смерти. Грубой. Необоримой в оди-

¹ Цит. по: Леви-Брюлъ Л. Первобытное мышление. М., 1996. С. 215.

ночку. Что такое отдельный человек для мамонта, крокодила, охотника за черепами? Добыча. Или никчемная помеха. «Одним приближением убивает слон», — говорится в древнеиндийских «Упанишадах». Только сообща, только стаей, родом, общиной люди могли противостоять опасности и побеждать. Субъектом выживания был не идивид, а община. И это в корне меняло смысл трагической случайности. Так ли важно, почему в действи­тельности не заметили вовремя опасность эти три женщины? Размечтались они или переругались, крокодил попался особенно коварный или еще что, но возникла дополнительная проблема для социума, а не просто погибла одна из женщин.

В самом деле, как теперь женщинам ходить по воду (а это необходимо), если их сковывает страх перед ужасным животным? И как обострить в них настороженную взаимозаботливость, если хотите, рефлекс взаимосохранения (а это единственная реальная гарантия их безопасности)? Посмотрим на вещи прямо. Ни науч­ное объяснение, ни правовое обоснование, ни поучение старших здесь не сработают. Но страх уляжется, если все посчитают, что крокодил без колдовского наущения напасть не может, а сама колдунья будет тут же предана смерти. И чтобы подкрепить мас­совый рефлекс взаимосохранения, маловато будет мудрого совета, воспитательной рацеи или порыва милосердия. Но если покарать смертью тех, по чьей трусости, беззаботности или какой другой оплошности погибла соплеменница, люди глубоко прочувствуют, насколько каждый из них дорог общине...

Попытки вникнуть в подробности первобытно-общинных от­ношений могут смутить нравственное чувство цивилизованного человека как «жестокостью» жизни, так и «цинизмом» науки. Но если преодолеть внутреннее сопротивление, станет ясно, что пра-логическое мышление было практически эффективным. Не слу­чайно люди и в последующие эпохи не могли без него обходить­ся, постоянно возвращаясь к древнейшим навыкам мышления и поведения. На этой базе даже формировались воспитательные доктрины типа «За нечаянно — бьют отчаянно» и разрабатыва­лись уставные требования вроде знаменитого «Сам погибай, а то­варища выручай» из «Науки побеждать» великого А. В. Суворова.

«В практике должен доказать человек истинность, т.е. дейст­вительность и мощь, посюсторонность своего мышления», — го­ворил Карл Маркс². Но в данном случае практика подтверждала «действительность и мощь» мышления, которое трудно назвать

² Маркс К., Энгельс Ф. Тезисы о Фейербахе // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 3. С. 1.

«посюсторонним», оно было магическим по определению. Но как могла стать основой практических достижений первобытного че­ловека его внутренняя убежденность в том, что он сам при помо­щи магических заклинаний и обрядов может принудить судьбу и природные силы измениться в желаемом направлении? «Дело в том, — поясняет Дж. Фрэзер, — что ошибку здесь было далеко не так просто обнаружить, неудача ни в коем разе не была очевид­ной, потому что во многих случаях — возможно даже в большин­стве их — желаемое событие по истечении какого-то времени по­сле совершения обряда, направленного на то, чтобы его вызвать, действительно наступало»³. Это бесспорно. Но это еще не все.

Первобытную жизнь вообще следовало бы рассматривать как чрезвычайную практику человека, потому что субъектом вы­живания тогда могла быть только община, хотя субъектом «дейст­вительного» мышления оставался индивид. Человек должен был психически адаптироваться прежде всего к общинной форме вы­живания: проникнуться надындивидуальными эмоциями, вчуст-воваться в эмпатически (на бессознательном уровне) передающу­юся традицию, пропитаться паттернами коллективного поведения й т.д. Магия привносила в этот процесс логику, хотя и весьма специфическую, и сакральный (высший, священный) смысл. Ма­гическое мышление превращало в своего рода сообщающиеся со­суды индивидуальное самосознание и коллективное бессозна­тельное, личную ответственность и общинное поведение. Так, общее мнение, будучи высказано, могло враз превратиться в свя­щенную заповедь. Но и личный апломб индивида мог вызвать всеобщую покорность. Так, во искупление общего прегрешения могли принести в жертву безвинного соплеменника. Но и за лю­бого своего члена община несла абсолютную ответственность по принципу круговой поруки, обычаю кровной мести и т.п. Поэто­му любое общение оборачивалось массовой коммуникацией, а массовая коммуникация могла приходить к индивиду как «внут­ренний голос». Некоторые исследователи считают даже, что, к примеру, у античного грека было «двухпалатное сознание». Ана­лиз «Илиады» Гомера показывает, что буквально ни один значи­мый по своим последствиям поступок не был личным волеизъяв­лением героя, а был подсказан, нашептан, приказан Афиной, Афродитой, Аполлоном или каким другим богом, который чуть ли не стоял за спиной человека⁴. Главные побуждения восприни­мались античными греками как внешние, вынужденные, не свои.

³ Фрэзер Дж. Золотая ветвь. С. 63.

⁴ См.: Ауэрбах А. Мимесис. М., 1967.

Сознание как бы разделялось на две половины, и хозяева у них были разные. Современная клиника тоже знает психические со­стояния, когда в сознании человека раздаются посторонние голо­са, убеждающие, поощряющие, приказывающие... Такое квали­фицируется специалистами как «бред воздействия», «диссоциация личности», а самим индивидом переживается как «захваченность чуждыми желаниями и целями». Но сами по себе факты патоло­гии только подтверждают, что в психике сохраняются архаиче­ские механизмы регуляции внутриличностного диалога, которые, придавая объективный, принудительный статус побуждениям, в норме обеспечивают выбор в условиях множественности мотивов и неопределенности ситуации, а также облегчают принятие кол­лективных целей как своих и восприятие собственных интенций как внешних требований.

Эти глубинные механизмы были суперактивны, ибо то, что требовалось общине от индивида, было для всех даже важнее са­мого индивида. Голос массового сознания во внутриличностном диалоге был непререкаем, как голос бога. Характерно, что в фун­даментальной для античной культуры поэме Гесиода «Труды и дни» так и говорится: «Молва — это сам бог». Естественно, и коммуникативный стиль был соответствующий. Жесты и фразы несли не столько интеллектуальный, сколько ритуальный, в сущ­ности, смысл, транслировали и ретранслировали не умозаключе­ния, а состояния психики, прямо и непосредственно. Интенсив­ность воздействия и острота переживания приближались к преде­льным. Взаимопонимание и взаимосогласование действий индей­цев в процессе охоты на бизонов или рыбной ловли в пору пути­ны лосося наводили белых этнографов на мысли о телепатии. Но самое потрясающее, что несколько разных исследователей в раз­ных первобытных общинах зафиксировали один и тот же фено­мен буквально самоубийственных последствий магического мыш­ления. Суть вот в чем. В эпоху географических открытий евро­пейцы столкнулись с племенами, которые утверждали, что связа­ны кровным родством с каким-либо животным (иногда растени­ем), которое называли своим тотемом (на яз. оджибве ототем — его род). «Мы — попугаи а-ра-рТ»", — говорили о себе, к примеру, индейцы из племени, чьим тотемом была эта небольшая птица. Как архаическая форма религии тотемизм освящался сакральным запретом (табу) убивать и поедать тотемическое животное. Но было также особо предусмотрено периодически повторяемое ри­туальное убийство и поедание тотема, которое как бы причащало членов племени к прародителю, показывая в то же время, что это, так сказать, не отрава. Случаев сознательного нарушения

табу не описано. Но иногда это происходило случайно. Человек нарушал табу по собственной беспечности или коварству сотра­пезников. Так вот, пока он оставался в неведении, чье мясо съел, с ним ничего не происходило. Но когда он об этом узнавал, то вскоре заболевал и умирал, не находя сил сопротивляться болезни...

Однако устрашающие эффекты здесь отнюдь не самое ин­тересное. Первобытность — это действительно жизнь-на-гра-ни-смерти. Но конкретный первобытный человек жил в радост­ном предощущении победы над грозящей ему насильственной смертью. Он и в самом деле вместе с соплеменниками был силь­нее любого зверя в округе, а в границах общинного стойбища во­обще был практически неуязвим. И особого типа коммуникация нагнетала в нем чувство братской общности, защищенности, лич­ной значимости и могущества, доводя обыденное самоощущение до эйфории, до экстатической готовности к немедленному само­пожертвованию. В сущности, это — психологический рай на зем­ле. И не так уж безосновательно Овидий называл доисторическое существование «золотым веком» человечества. Подобное миро­ощущение до сих пор остается массовой мечтой, о чем говорят и народные поговорки типа: «Силен медведь, да на его шкуре люди спят», «На миру и смерть красна», — и лозунги политпоэтов вро­де: «А если в партию сгрудились малые, сдайся, враг, замри и ляг. Партия — рука миллионопалая, сжатая в один громящий ку­лак» (В. Маяковский).

В чем, однако же, состоят глубинные особенности данного типа психики? И в чем специфика данной парадигмы мышления? Первые исследователи первобытного мышления Фрэзер и Тайлор полагали, что основой таких характерных черт первобыт­ной культуры, как тотем и табу, является одушевление природы. «Первобытная философия, приписывавшая личную жизнь приро­де вообще, и тирания слова над человеческим умом — два двига­теля мифологического развития»⁵. Это положение заслуживает самого внимательного рассмотрения. Но обычно применяемое в религиоведении понятие «анимизм» (от лат. anima — дух, душа), согласно которому конкретные природные объекты и особи ин-; дивидуально обладают активной, независимой от телесной обо-^#; лочки душой, в данном случае не совсем подходит. Потому что ".' прежде «анимизма» был «аниматизм» (от лат. animatus — одушев­ленный), то есть особое состояние веры во всеобъемлющую без­личную одушевленность природы, соединяющую всё и вся в еди-