Глава 13. Вам когда-нибудь в жизни хотелось сделать что-то ужасное?

 

Вам когда-нибудь в жизни хотелось сделать что-то ужасное? Я имею в виду по-настоящему ужасное, просто катастрофически? На следующее утро мне понадобились все силы на то, чтобы не призвать свое братство. Когда я проснулась, стояла тишина. И в комнате, и снаружи, в кампусе, в большом мире. Я старалась сосредоточиться на всяких мелочах. На белом и гладком потолке спальни. На щебете птиц за окном. Колыхании веток под легким ветром. Я остро, очень остро осознавала свое одиночество. И никакая прогулка к воде меня не исцелит.

Я жаждала вновь услышать, как Сон что-то тихонько напевает себе под нос, почувствовать взгляд Вайкена из другого конца комнаты и точно знать, что он сейчас думает. Я тосковала по холмам, что уводят от моего дома вдаль, так далеко, что на закате, когда можно уже приблизиться к окну, не рискуя сгореть, кажется, будто трава на склоне объята огнем.

Вцепившись в мягкое одеяло, я перевернулась на бок. В голове пронеслись слова Рода, сказанные им в ту последнюю ночь, когда мы говорили о столь многих вещах. Тогда-то он и предостерег меня:

— Лина, ты ни за что не должна общаться с членами твоего братства. Как бы сильно тебе того ни хотелось. Сотворенная вами магия заставит тебя тосковать по ним, к ним рваться. Ты не должна уступать этому зову.

Я глянула на телефон, что стоял на тумбочке возле кровати. А у них, интересно, телефон есть? Если б я вдруг взяла да позвонила, они бы поняли, что это я? Но звонить я не стала, а поспешно перевернулась на другой бок, лицом к окну, а не к телефону. Мысли постепенно уплывали вдаль, прочь от нашего братства. Может, принять душ? Когда я была вампиром, душ мне был не нужен. Во мне не было ничего природного: я была замкнутым, магически запечатанным сосудом, нелюдью в мертвом человеческом теле, заколдованном чернейшим из всех мыслимых и немыслимых заклятий. Теперь же, когда я снова стала человеком, льющиеся по спине струи горячей воды приносили хоть какое-то подобие душевного покоя.

Я встала с кровати и вышла, старательно не глядя на висящий за дверью меч Рода. Протерев заспанные глаза, шагнула на прохладные плитки пола в ванной комнате — и вдруг завизжала, отшатнувшись к стене, вжавшись в нее спиной.

— А-а-а-а-а!

Отражение в зеркале! Моя кожа! Она приобрела медовый оттенок. Даже бронзовый. Кончик носа так и золотился. Я загорела!

Чуть не прижимаясь лицом к зеркалу, я туго натянула пальцами кожу на лице и, прищурившись, внимательно осмотрела щеки, подбородок и даже шею, нет ли где подозрительной красноты. Даже крем от загара не спас! Я загорела, но при этом — неожиданно — ни капельки не обгорела. И не была испепелена на месте!

Вприпрыжку выскочив из ванной, я помчалась в гостиную — но на пороге замерла. Меч Рода все так же висел на стене. Я посмотрела на фотографию нашего братства. Все четверо глядели на меня с меланхолической пустотой в глазах. Но ведь вокруг было и в самом деле пусто! Никто не сидел в гостиной на кушетке или в кресле. Никто не варил кофе и не спрашивал, чего бы я хотела на завтрак. Никого. Я одна.

Я села на диван. Завтракать рано, а Тони сказал, он раньше полудня не встанет и есть не пойдет. В выходные жизнь кампуса текла совсем иначе, чем в будни. Часть учеников разъезжалась по домам, а остальные пользовались возможностью спокойно позаниматься. Первая неделя занятий протекла без особых происшествий и волнений, если не считать урока анатомии. Мой взор упал на кофейный столик. Книга. Библиотечная книга так и была открыта на портрете Рода. Я поглядела Роду в глаза, прекрасные глаза, что будут преследовать меня вечно, — они слепо смотрели в никуда. Никого не осталось, никто не поймет.

Внезапно снова навалилась усталость. Хотелось только снова рухнуть в постель и свернуться калачиком. Да, надо еще поспать. По пути в спальню я только и надеялась, что мне приснится Род.

 

* * *

 

Вечером я отправилась к Тони, но оказалось, он ужинает с семьей, так что я пошла одиноко бродить по кампусу. Хотя погода все еще стояла необычайно теплая для сентября, но в воздухе я улавливала новые запахи. Начинало холодать.

Уже опустились сумерки, но кампус и не думал спать. На газонах играли в футбол, из художественной башни гремела рок-музыка. Парни и девушки гуляли по дорожкам и болтали под окнами разных зданий. В это воскресенье в Уикхэме жизнь кипела вовсю.

Мимо меня прошли две девушки. Одну я узнала — мы с ней пересекались на английском у профессора Линна.

— Привет, Лина, — бросила она на ходу.

— Ой. Привет! — ответила я и поймала себя на том, что невольно улыбаюсь.

Она со мной из одного класса, вот в чем все дело. И ее приветствие предназначено специально для меня, потому что она меня знает.

Я отправилась было на пляж полюбоваться звездами, как вдруг заметила за научными корпусами оранжерею. Вспоминая свежий аромат купленной накануне лаванды, я зашагала по зеленой лужайке прямо туда.

Оранжерея, длинное и узкое здание со стеклянными стенами, уходила прочь от дорожки. Прижав ладони к стеклу, я попыталась разглядеть, что там внутри, но было темно. Я различала только самые ближайшие растения, однако и этого хватило, чтобы в груди у меня заиграло волнение.

— Настурции! Розы, лилии, тимьян, календула, — прошептала я. Все то, почему я скучала и что мечтала вернуть в свою жизнь. Двери в оранжерею были тоже стеклянными, и я потянула на себя черные ручки. Двери содрогнулись, но не поддались. Вы, верно, думаете, что, будучи вампиром, я была совершенно чужда всего природного в мире. Да, ничего природного не было во мне самой — я не нуждалась ни в воздухе, ни в воде. Но я страстно любила травы и цветы. Во всех цветах есть своя природная сила. И в камнях тоже. Все в этом мире — цветы, почва, на которой они растут, даже та темная магия, что когда-то струилась во мне, — порождено землей.

— Оранжерея закрыта.

Я вихрем развернулась.

— Зачем ты за мной ходишь?

Джастин Инос только что принял душ. И сейчас с ним не было никого из его компании. Он подошел по лужайке, что разделяла территорию вокруг «Кварца» и научные корпуса. Джастин был в синей рубашке на пуговицах и шортах цвета хаки. И словно бы весь блестел.

— Я вообще-то на стоянку иду, — сообщил он, махнув рукой в сторону дорожки. — А тебе сюда зачем? — Он шагнул ближе и тоже заглянул внутрь, в темное помещение за стеклом. — Там пахнет всякой грязью.

— Я это люблю, — прошептала я.

— Правда? — Он удивленно посмотрел на меня. Я снова повернулась к стеклу и ничего не ответила. Не хотела ничего объяснять. — Все еще злишься?

— А ты думал, одна прогулка на яхте, и я буду по тебе сохнуть? — откликнулась я.

Джастин оперся одной рукой о стену теплицы и нагнулся ко мне, так что лицо его оказалось совсем близко к моему.

— Ты так чудесно пахнешь.

— Спасибо, — почти бездыханно ответила я. Глаза Джастина пульсировали, взгляд был устремлен в мои глаза. Через несколько секунд он отодвинулся. Не знай я, что это невозможно, я бы решила, что он пытался заглянуть мне в душу, как это делают вампиры.

— И все-таки надо мне что-то с тобой делать, — заявил он чуть ли не с рычанием.

Мне прямо захотелось замурлыкать от удовольствия.

— Джастин! — окликнул его девичий голос.

Оба мы резко обернулись. К теплице со стороны клуба подходила Неразлучная Троица в полном составе, с Трейси во главе. Все трое облачены в черные вечерние мини-платьица, каждое в своем стиле, но все похожие.

— Привет, Лина, — поздоровалась Трейси.

— Как ты быстро загорела, — промолвила Клаудия.

Я посмотрела на руки.

— Да как-то даже и не заметила, — ответила я, пожав плечами.

— Никуда на вечер не уезжаешь? — поинтересовалась Трейси, продевая руку под локоть Джастина.

Я взглянула ей в глаза, как смотрят вампиры — взглядом, пронзающим насквозь. Но за ее зрачками не было глубины. Плоская душонка, дитя бездуховной вселенной. Собственно говоря, все они в Троице были жертвами собственного же эгоизма и самолюбия. А вот у Джастина в глазах горел свет. Как в окне, в котором я видела, что он гораздо, гораздо больше, чем обычный парень его возраста. В нем таились ловкость и отвага, как в Роде. У него была душа. Я отвела глаза от Трейси. В груди у меня что-то оборвалось, как будто разбились чары.

— Никуда, — сказала я, переводя взгляд на Клаудию и Кейт. — Воскресный вечер для меня не то чтобы большое событие.

— Так и будешь слоняться вокруг оранжереи? — спросила Кейт.

Платье у нее было еще короче, чем у подруг.

— Плохо дело, — скорчила рожицу Трейси и повернулась к Джастину. — Ну идем же, я хочу попасть в клуб и обратно до отбоя.

Они все зашагали прочь. Мне не хотелось тащиться сзади, так что я притворилась, будто рассматриваю что-то за стеклом оранжереи.

— Доброй ночи, — бросил Джастин, оборачиваясь ко мне.

— Доброй ночи, — ответила я, и скоро они уже потонули во тьме, а я побрела домой.

 

* * *

 

В девять утра понедельника я обнаружила Тони в библиотеке. Казалось, он там провел уже много часов. Его окружали сотни фотографий. То есть буквально штук двести. И на каждой — я. Поставив рюкзак за стол я поглядела вдоль длинного прохода между стеллажей, сняла очки и направилась к Тони.

Когда я остановилась возле его стола, Тони даже головы не поднял. Все эти фотографии были сделаны во время той нашей поездки. Двести фотографий, в разных ракурсах, на разном расстоянии. Склонив голову над альбомом, Тони крепко сжимал кусок угля для рисования. С листа бумаги на меня глядели глаза, очень похожие на мои.

— Ты хоть понимаешь, что это уже можно назвать одержимостью? — вопросила я, скрестив руки на груди.

Тони откинулся на спинку кресла, а я, признаться, отшатнулась в изумлении. Обычная его добродушная непринужденность куда-то пропала. На гладкой коже виднелись следы угля. Особенно большое пятно чернело на лбу — должно быть, работая, он подпирал голову рукой.

— Никогда еще не писал портретов, — коротко ответил он и, снова склонившись над альбомом, проворчал себе под нос: — Никак не разберусь с перспективой.

Похоже, он говорил скорее сам с собой, чем со мной. Он на секунду оторвался от наброска, посмотрел на меня, потом снова в альбом — и решительно вырвал страницу. Скомкал и швырнул на пол. Я взяла со стола одну из фотографий.

На ней мы с Джастином Иносом стояли на самом борту яхты, полуобернувшись друг к другу. Джастин дергал меня за руку, а солнце так омывало наши лица, что казалось — мы купаемся в золотых лучах. Мы глядели друг другу в глаза, и я улыбалась. Вода под яхтой отбрасывала на наши лица золотые отблески. Не успела я еще полюбоваться на изгиб своих губ и белизну зубов, как Тони вырвал у меня фотографию и небрежно швырнул ее на груду других.

— Эй, ты что! — запротестовала я.

— Не так. Везде перспектива не та, что надо.

— Тони, ну не может быть! Посмотри, сколько их тут! Наверняка можно что-нибудь выбрать.

Он помотал головой, одним быстрым движением сгреб всю груду фотографий со стола в холщовую сумку и зашагал по проходу меж стеллажами к выходу из библиотеки. Рюкзак сполз у него с плеча и болтался на руке. Тони закинул рюкзак на место, но в ту же секунду мешковатые брюки сползли вниз, продемонстрировав мне трусы-боксеры и самое начало расщелины меж ягодицами. Тони аж подскочил, поспешно натянул штаны и с чувством толкнул дверь.

 

* * *

 

— Тони, погоди! — завопила я, вылетая из библиотеки и бросаясь за ним вдогонку. Я очень старалась не смеяться.

— Нет, Лина, ты пока ничего не получишь, — заявил он мне, не замедляя шаг. — Я должен сделать все как следует. Понимаешь, это ведь не просто портрет. Это большая часть моей стипендии. Каждый новый проект, который я выбираю, должен содержать в себе какой-нибудь важный образовательный элемент. Я должен отрабатывать что-то новое.

— Выходит, мой портрет должен расширить твои горизонты как художника? — спросила я.

Взгляды наши встретились, и досада Тони тотчас сменилась улыбкой. Он положил руку мне на плечо.

— Если тебе нравится выражаться так вычурно то да, именно. Глаза у тебя хорошие.

Мы вместе направились к классу, где проходили занятия анатомией, но угодили в толпу и вынуждены были идти медленно.

— Принц с принцессой поцапались, — сообщила какая-то девочка из нашей параллели нам с Тони.

Я не знала ее, но могла сказать, что кровь у нее течет медленно (синевато-фиолетовые вены, верный признак).

На лужайке перед «Кварцем» стояли Трейси и Джастин. Трейси обличительно тыкала в лицо Джастину пальцем, только что не царапая нос бедняги изящным ноготком с французским маникюром. Джастин же скрестил руки на груди и мрачно пялился в землю. Пока мы сворачивали налево к скульптуре мадам Кюри, я успела уловить обрывки ссоры:

— В последние дни ты только одно и заладил — пошли в библиотеку да пошли в библиотеку! Хочешь, угадаю зачем? Ошиваться около единственной девчонки на кампусе, которая на тебя не вешается!

— Трейси! Да ничего подобного!

— Ну да, конечно, у нее денег куры не клюют. Подозреваю, это тоже играет свою роль. Жалко, конечно, Джастин, что тут не каждый может себе позволить заплатить за отдельную квартиру. Я-то знаю, и у тебя, и у Лины — отдельное жилье, но вообще-то заруби себе на носу, тут полагается жить с соседями.

— Ты вообще о чем?

— О том, что ты больше в мою комнату даже не заглядываешь. И не спорь! Считаешь, она красивая, я видела, видела, как ты на нее пялился на уроке английского!

— Вот это да! — прошептал Тони, когда мы свернули к научным корпусам.

Я же ничего не могла с собой поделать: мне было приятно. Очень приятно.

 

* * *

 

— Садись, — велел мне Тони после урока анатомии и перетащил табурет от одной стены в студии к другой.

Через минуту я уже сидела, а Тони погрузился в работу. От угля он отказался, заявив, что одним углем точно передать мое лицо никак не может. Выйдя из-за мольберта, он склонился надо мной, близко-близко. Пальцем, на котором блестело серебряное кольцо, отвел с моих глаз прядку волос.

— Выглядишь — зашибись. Должно выйти здорово, — с улыбкой произнес он. Мне нравилось, что в комнате пахнет краской, а ветер приносит из-за окна аромат свежескошенной травы. Тони улыбался мне, как перемазанный краской мальчишка. Я смотрела в его глаза, он — в мои. По лицу его расползлась улыбка. Сама толком не понимая, что делаю, я подняла лицо ему навстречу. Губы наши оказались так близко…

И тут в дверь постучали.

— Лина?

Тони отскочил от меня и обернулся к двери. В студию вошел Джастин Инос. Я тотчас же начала улыбаться во весь рот — ничего не могла с собой поделать.

— Я заходил к тебе в библиотеку, — начал Джастин, направляясь ко мне через комнату.

— Сперва у оранжереи, теперь вот это?

— Библиотекарша сказала, ты чаще всего сидишь тут с Тони.

— Чисто по работе, — торопливо объяснила я, вставая Тони уже отложил краски. Я так улыбалась, что у меня даже голова слегка подкруживалась.

— Пишешь портрет Лины? — поинтересовался Джастин, вытягивая шею, чтобы заглянуть за мольберт.

— Да, — коротко ответил Тони, сжимая в руке кисть.

— Клево. Можно взглянуть?

Тони торопливо развернул мольберт к стене.

— Нет! Еще совсем не готово.

— Он очень чувствителен в этом отношении, — пояснила я, все так же глупо улыбаясь.

— Тебе чего, Инос? — спросил Тони. — Обычно ты сюда не захаживаешь.

— Пришел проверить тебя на храбрость, — ответил Джастин — он обращался ко мне, а не к Тони.

— На храбрость? — я пристально поглядела ему в лицо.

— В субботу. Мы идем прыгать с тарзанки.

Я перевела взгляд на Тони. Тот быстро помотал головой.

— А что такое прыжки с тарзанки? — спросила я.

— Ты это серьезно? — поразился Джастин. Он стоял, прислонясь к письменному столу и скрестив щиколотки. Я не раз уже видела его в этой позе — удобное положение, расслабленное. Сразу чувствуется уверенность в себе. Позиция силы. Я вздохнула. Умение читать язык тела — одно из вампирских дарований. Привычка, которая у меня до сих пор так и не отключилась. — Прыгаешь с моста в озеро. Ужасно весело.

Тони шагнул между нами, воздев к потолку руки, в одной из которых так до сих пор и зажимал кисти.

— Лина! При этом тебе к ноге привязывают такой длинный канат. Эластичный, а когда ты прыгаешь с моста или с какой-нибудь высокой крыши…

— Оно того стоит! — перебил Джастин.

Тони сунул запачканные краской кисти в таз с водой, что стоял в раковине.

— Для кого, Инос? Если тебе жизнь надоела, это вовсе не значит, что Лине тоже!

— Ладно, — перебила их я. — Я пойду. — Лицо Джастина просветлело. — Но только если и Тони пойдет.

— Нет! Ни за что! И не уговаривай! — взвился Тони. — Нет, нет и нет! — повторил он, истерически похохатывая.

Он стоял перед рядом небольших отсеков, отгороженных красной шторой. Каждому ученику художественного отделения полагался такой отсек, крохотная каморка. Отдернув занавеску своего закутка, Тони швырнул палитру в металлическое ведро.

— Нет-нет! — снова воскликнул он, смеясь и отчаянно тряся головой, а потом, сунув под мышку переплетенный в черную кожу альбом, стрелой пронесся мимо нас с Джастином. — Нет! — решительно заявил он, шагая на лестницу. — Нет и нет. Ха-ха-ха. Я совершенно серьезно — ни за что на свете!

 

* * *

 

Придя вечером домой, я без сил рухнула в кресло в гостиной. Взгляд остановился на бюро напротив, на фотографиях нашего братства. Теперь мое тело уже не способно работать без передышки сколько угодно часов подряд. Ведь оно функционирует не посредством черной магии, а благодаря работе мышц, бегу крови и неустанно бьющемуся сердцу.

Стояла полнейшая тишина. Веки у меня отяжелели. За окном тоже все было тихо, лишь изредка с лестницы доносились обрывки разговоров. Я слушала, как дышу — дышу потому, что легким теперь необходим кислород. Вдох-выдох. Вдох-выдох… ритмичное движение воздуха как-то успокаивало. Веки у меня в сотый раз начали опускаться, опускаться… и на этот раз я не стала открывать глаза. А затем перед глазами у меня возникла гостиная на первом этаже моего замка, хотя и выглядела она совсем иначе, чем прежде.

Сто лет назад на полу лежал огромный восточный ковер, на окнах висели темно-красные шторы, а мебель была обита ворсистым бархатом. Во сне комната осталась прежней, однако в ней появились детали современного быта: компьютеры и плоские телевизоры.

Вайкен, одетый в черные брюки и черную рубашку навыпуск, нервно расхаживал из угла в угол. Вот он подошел к окну и нажал кнопку на стене справа. Жалюзи поднялись. Снаружи, за окном, раскинулось кладбище, омытое кроваво-рыжим заревом. На одном из надгробных камней значилось мое имя: Лина Бьюдон.

— Тут что-то неладное, — проговорил Вайкен на древнееврейском. — Вещи Рода исчезли. В спальне пусто.

— Она восстанет, — по-французски отозвался Гэвин из двери. — Терпение.

Вайкен даже не повернулся к нему.

Речь их была причудливой мешаниной языков, культур и акцентов.

— Мы ведь все это уже обсуждали, — вмешался Хис, присоединяясь к Гэвину.

Он, конечно, предпочитал латынь.

— Да, но с каждым днем, что приближает нас к Nuit Rouge, в груди у меня все больше сомнений, — объяснил Вайкен.

— Страх, — промолвил Сон, проскальзывая мимо Гэвина и Хиса и опускаясь на коричневый кожаный диван напротив окна. Он говорил по-английски.

Вайкен фыркнул.

— Страх приковал тебя к этому окну, — продолжил Сон.

Вайкен впился пальцами в подоконник — с такой силой, что на дереве остались следы от ногтей. Отвернувшись от окна, Вайкен рухнул в пустое кресло. На столике рядом стояла ваза, полная сухой сирени. Вайкен взял щепоть и медленно принялся ронять фиолетовые лепестки обратно, точно песок.

— Я не могу без нее. Если через пять недель она не восстанет, я откопаю ее голыми руками, — заявил он.

Я открыла глаза в пустой гостиной своей маленькой квартирки, задыхаясь, хватая ртом воздух и чувствуя, как пахнут сиренью мои волосы.