Так много лет минуло с той поры,
Когда любовь согрела их двоих,
Блестели топоры, и пахли тополя,
То ли ненавистью, то ли просто от стыда.
Лечебницы давно ушли в туман,
Но образы остались в его разуме,
Чтобы однажды, когда придет дурман,
Соединить мелькающие радости.
Они покажут красоту, так нежно,
Отправят в прошлое, заставив рисовать,
Тех женщин, с которых падает одежда,
И в диком разговоре танцевать.
Не целовать, нет-нет, и не касаться даже,
Просто смотреть влюбленными глазами,
Ведь, эти женщины продажны,
А та единственная – увы, покинула отсеки слишком жадных.
Она ушла, ее лицо уже не помнит,
Лишь дым, табак и сотни дней,
Что принесут десятки новых фобий,
Пока сентябрь нежно перейдет в апрель.
Дай акварель мне или просто кисти,
Чтобы я мог безумно пачкать небо,
Рисуя радугу, цветы и пение убитых,
Им можно верить? Можно, но только слепо.
Лепил в себе безудержные сны,
Ворочаясь в постели, догорал в любви,
Что лишь остатками, подобно розы лепесткам,
Так нежно обнимала его судьбы невидимый оскал.
Разбиться нам об скалы, хотя, почти уже мертвец,
И по утрам не греет чай, печаль и меланхолия,
И боль, что стала гением – его венец,
Хотя, другие тропы касаются подошв. Это секрет?
Тогда, зачем и как в годах найти ответы?
Ты передай хотя бы мне привет,
Маши рукой, марши на мостовой,
А он домой, под плед и боль.
Горячий дым, под ним, и сны, и красота.
Но пара лет – болезнь, как будто изо льда,
Растает, принеся освобождение.
Хотелось бы, но нет, ведь так?
Очередные сутки, птицы летят на юг,
Чтобы согреть нам небо оперением,
А голоса, болезни, для него – уют,
Но ночь, увы, не дарит им спасения!
