Когда мы непрерывно думаем, движимые мощной навязчивой идеей о том, чточеловек существует, что он является тем, чем он является, и не может бытьиным, мы уклоняемся с прямого пути. Но из тысячи определений,свидетельствующих о том, чем он является, ни одно не выглядит абсолютнодостоверным: чем они произвольнее, тем более приемлемыми кажутся. Хотя приэтом к нему одинаково подходят и самый легкокрылый абсурд, и самая неуклюжаябанальность. Бесконечное множество его признаков превращает его в самоенеопределенное существо из всех, какие только мы можем себе представить.Если животные идут прямо к своей цели, то он блуждает по обходным путям; этоокольное животное в полном смысле слова. Его ненадежные рефлексы, изослабления которых проистекает сознание, делают его похожим навыздоравливающего больного, которому хочется вновь заболеть. В нем нетничего здорового, если не считать воспоминания о былом здоровье. Кем бы онни был -- потерявшим крылья ангелом или утратившей шерсть обезьяной, -- онсумел выплыть из безымянности прочих существ только за счет ухудшенияздоровья. Дурной состав крови способствовал появлению у него неуверенности икаких-то проблем, а недостаток жизненной силы вынуждал его то и делоудивляться и задаваться вопросами. Как назвать вирус, который выводил его издремотного состояния, заставляя бодрствовать, когда все остальные живыесущества спали? Что за червь завладел его покоем, какой примитивныйвозбудитель познания обрек его на замедленность действий и заторможенностьжеланий? Кто наделил его жестокость первой истомой? Выйдя из кишащего сонмадругих живых существ, он придумал себе еще более хитроумную неразбериху иметодично усвоил недуги жизни, оторванной от собственных корней. Из всего,что он предпринял ради исцеления себя от самого себя, образовалась еще болеестранная болезнь: его "цивилизация" представляет собой всего лишь попыткунайти лекарства от не поддающегося исцелению -- и желанного -- состояния.Дух увядает с приближением здоровья: человек должен либо быть инвалидом,либо отказаться называть себя человеком. Тогда же, после того как он подумалобо всем и начинает думать о самом себе -- ибо у него получается это лишьпосле того, как он поразмыслит о вселенной и вспомнит о самой последнейсвоей проблеме, -- ему остается лишь смущенно удивляться. И тем не менееобреченной на здоровье природе он предпочитает свое собственное поражение. 31 (Начиная с Адама все усилия людей были направлены на то, чтобы изменить человека. Намерения реформаторства и педагогики, осуществляемые за счетнеумолимой данности, извращают мысль и искажают ее движение. У познания нетболее заклятого врага, чем оптимистичный и злобный инстинкт воспитания,присущий многим, в том числе и философам: как же их системы могли бы неподдаться его искушению? Вне рамок Непоправимого все фальшиво: фальшива нашацивилизация, собирающаяся с ним бороться; фальшивы истины, которыми онавооружается. За исключением античных скептиков1 и французскихморалистов2, трудно найти хотя бы одного философа, чьи теориитайно или явно не стремились бы переделать человека. Но, выслушавнеисчислимое количество благородных проповедей, угодных его любопытству, егопылу и его заблуждениям, он остается прежним. В то время как все существаимеют собственное место в природе, он остается существом метафизическивздорным, затерянным в Жизни, необычайным в Творении. Никто так и необнаружил в истории серьезной цели, однако каждый предлагает ее варианты. Икак раз из-за кишения до такой степени разных и фантасмагорических целейидея исторической целесообразности исчезла и превратилась в смехотворнуюкатегорию духа. Каждый ощущает лично эту единицу краха, каковым является феномен человека. И единственным смыслом времени является приумножение этих единиц,беспредельное увеличение этих вертикальных страданий, опорой которым служатщепотка материи, гордость за имя и неизбывное одиночество.)
