Эксперимент. Установка на простую регулярность, то есть на нечто фиксируемое статисти­чески, могла бы иметь существенное значение в том случае

Установка на простую регулярность, то есть на нечто фиксируемое статисти­чески, могла бы иметь существенное значение в том случае, если бы главным при­знаком эксперимента считалась его повторяемость. Но при таком условии экспери­ментальное исследование процессов неизбежно оказалось бы очень ограниченным по своим возможностям, было бы неприменимо именно там, где (как в области аффек­тов) первый опыт обязательно влечет за собою существенное изменение основы для второго опыта.

Эти ограничения отпадают, если принимается тезис о строгой закономернос­ти психического. Единичный индивидуальный случай принципиально достаточен для опровержения или доказательства какого-либо положения, если только в нем доста­точно точно воссоздается вся совокупность условий соответствующего явления[3]. По­вторяемость превращается из необходимого условия опыта в простое техническое удобство. На смену повторению одного и того же приходит анализ посредством варь­ирования, сравнение планомерно вызванных различий.

Совершенно новое значение приобретает также и требование близости к жиз­ни, неосуществимость которого выдвигается в качестве возражения против психоло­гических экспериментов в исследованиях воли и аффектов. Это требование следует, конечно, приветствовать, поскольку оно настаивает на необходимости обстоятельно­го рассмотрения жизненно важных процессов и центральных слоев душевной жизни, что смыкается с тезисом о строгой психической закономерности.

Однако следует избегать двух ошибочных трактовок требования близости к жизни. Если, например, возможность экспериментальной психологии воли опровер­гают тем, что экспериментально невозможно воспроизвести критические волевые решения, так как для этого необходимо обладать возможностью по существу вме­шиваться в семейную и профессиональную жизнь человека, то это похоже на воз­ражение против экспериментального исследования электрических явлений, так как невозможно воспроизвести настоящую грозу, а слабые лабораторные явления не могут заменить ее. Такая точка зрения совершенно искажает сам смысл эксперимен­та, центральная задача которого состоит вовсе не в том, чтобы вновь воссоздать мир, данный в естественных условиях (да и какую познавательную ценность могло бы это иметь?)

Но на каком количественном уровне изучаемого явления целесообразно про­изводить экспериментальный анализ? Решение этого вопроса зависит от конкретно­го случая, причем изменение количественного уровня лишь до некоторой степени видоизменяет закономерности процесса. Главное, чтобы изучались действительно ре­левантные процессы.

Это отнюдь не означает непонимания или умаления того положения, что, прежде всего в царстве живого, согласно выражению Гегеля, количество легко пе­реходит в качество. Нужно только остерегаться, чтобы не спутать простые ступени интенсивности с различными по глубине слоями душевной жизни, и тогда убежде­ние, что нельзя исследовать центральные слои психического, чем дальше, тем боль­ше будет обнаруживать свою ошибочность.

Можно сослаться на следующий характерный в этом отношении факт: не так дав­но (всего только в 1889 году) Г.Мюнстенберг[4] полагал, что наблюдения над измене­нием привычек не могут быть получены в лабораторном эксперименте, а только в повседневной жизни.

Наконец, ориентация на особенно интенсивное или необычное искажает цент­ральные задачи психологического исследования. Наиболее ценны и, вместе с этим, наиболее сложны для научного исследования не чрезвычайные явления, а именно по­вседневные. Так же как в физике и экономике, именно здесь в психологии лежат наи­более существенные и сложные проблемы, из которых вытекают и закономерности наиболее заметных, необыкновенных и уникальных явлений. Ведь чрезмерное подчер­кивание чрезвычайного в психологии, как и в некоторых других науках, устанавлива­ющих общие законы, есть лишь пережиток уже пройденной фазы развития, в которой преобладал интерес к собиранию редкостей, а не к систематическому исследованию.