Предварительные замечания о психических силах и энергиях и о структуре души

Введение: теория и факт в научном исследовании

До последнего времени экспериментальной психологии крайне редко удава­лось занять обоснованную позицию в разноголосице мнений, направленных на тео­ретическое раскрытие «жизни человеческих влечений и аффектов» — этого цент­рального пласта душевной жизни. Экспериментальная психология преимущественно занята проблемами так называемой психологии внешних чувств, то есть проблемами восприятия, и тесно связанными с ними проблемами представления. Относительно близок к ним экспериментальный подход к изучению интеллектуальных процессов и памяти. Эти проблемы (особенно проблемы психологии восприятия) хорошо разра­ботаны, что позволило к настоящему времени прийти к плодотворным и масштабным выводам. Вместе с тем, в противоположность этому, экспериментальная психо­логия не сумела найти свой подход к влечениям и более глубоким пластам душевной жизни, несмотря на все историческое значение работ из области психологии воли. Это обусловлено целым рядом факторов.

При поверхностном взгляде может показаться, что все дело в технических труд­ностях (например, экспериментатор бессилен повлиять на социальное окружение испытуемого) или в недостаточности аппаратурных возможностей, не позволяющих при изучении кратковременных психических процессов уловить точные количествен­ные параметры их временных соотношений.

Но эти трудности здесь, как и в других областях психологии, лишь отчасти имеют действительно техническую природу. Ведь история науки показывает, что — особенно в юных науках — преодоление этих, на первый взгляд чисто внешних, пре­пятствий теснейшим образом связано с развитием теоретического знания.

Исследователю-экспериментатору присуще своеобразное напряжение, в из­вестном смысле родственное тому, что описывает Кьеркегор в совершенно другой области — у религиозного человека, живущего в вере и одновременно с этим в мир­ской реальности. (Он говорит о вере в чудо, которая в то же время имеет совершен­но посюсторонний характер, о вере, которая должна была бы упразднить самое себя, но тем не менее сохраняется.)

Такое же напряжение характерно и для исследователя. Хотя оно имеет во мно­гом иную структуру, но в конечном итоге столь же парадоксально и неразрешимо. Плодотворность этого напряжения зависит от того, насколько серьезно человек ра­ботает над его разрешением, насколько, следовательно, полно оно переживается как действительно конкретная, здесь-и-сейчас постижимая и разрешимая задача.

С одной стороны, исследователь должен всецело руководствоваться теорией, — без нее экспериментирование слепо и лишено смысла, от ее широты и силы зависит значение его экспериментов. Продвижение вперед в сфере теории, ко все более глубо­ким, основополагающим идеям, с опорой на которые становятся возможными прин­ципиальные, охватывающие всю полноту психической жизни построения, есть глав­ное направление всей исследовательской работы. Эта теоретическая сфера является целым миром, который должен быть упорядочен. С этой точки зрения каждый конк­ретный единичный случай, с которым сталкивается исследователь, имеет значение лишь примера; его собственное теоретическое содержание всегда в конечном итоге проблематично и сомнительно.

С другой стороны, исследователь хочет проверить правильность своей теории экспериментом, то есть совершенно конкретным психическим событием, происхо­дящим в определенный момент времени с определенным человеком и в определен­ной среде. Он должен перебросить мост от теории к полной действительности кон­кретного случая, который всегда представляет собой исторически единичный, неповторимый факт во всей живой полноте присущих ему свойств и связей, даже в том случае, если с точки зрения данной теории дело касается только одной опреде­ленной стороны этого процесса. Конкретные факты, признаваемые исследователем в качестве экспериментальных, принимаются им не как нечто многозначное, в извест­ном смысле проблематичное, внутренне неустойчивое с точки зрения своего тео­ретического содержания; наоборот, они выступают перед ним в роли неумолимого судьи, решающего вопрос об истине и ложности, они — тот форум, перед которым должно выясниться, являются его теоретические положения призраком, подобным сотням других, или же они обладают правом обоснованной теории. И значительная часть этого судебного процесса, выходя за пределы экспериментальных фактов, протекает перед лицом бесконечного царства заурядных и повседневных больших и ма­лых психических явлений, на охват которых претендует всякая теория.

Исследователь должен быть абсолютно твердо убежден в познаваемости и ра­циональности бесчисленных фактов, — незначительных и потрясающих, смешных и грандиозных — с неисчерпаемостью и непостижимостью которых ему приходится вес­ти повседневную борьбу. Он должен подходить к фактам, и только к ним, открыто и без всякой теоретической предвзятости. Именно как экспериментатор он должен знать, что масса так называемых фактов ясна и однозначна только при поверхностном взгляде, а при углублении в проблему проявляется их сложность и многозначность. Он должен знать, что, опираясь на немногочисленные экспериментальные данные, он за­частую имеет право относиться с высокомерным неверием к полчищам постоянно встречающихся фактов, если те кажутся «говорящими на совершенно другом языке», чем его теоретические построения. И, наконец, он должен знать, что каждый его шаг в экспериментальной области связан с развитием теории, с разработкой ее в направ­лении предельной логической последовательности, наибольшей широты и глубины.

Через лежащую между мнимо абстрактной теорией и заземленной реальностью экспериментального процесса «пропасть» (которая отражается в упомянутом выше двойственном статусе самой этой реальности) исследователь должен путем длитель­ного и интенсивного напряжения перебросить связующий мост. Он должен суметь придать своей теории форму, ведущую к решению спорных вопросов, разделяющих ее с противоположными теориями, должен конкретизировать эти вопросы так, что­бы из правильности одной или другой теории вытекал прогноз, какую форму при­мет протекание тех или иных процессов. Исследователь должен от теоретически уста­новленных таким образом типов процессов перейти к определенным конкретным случаям, к примерам, которые не просто выдуманы, но могут быть действительно воспроизведены. Эти живые примеры, хотя они всегда обладают богатством свойств, не требуемых самой теорией, должны сохранять однозначное отношение к суще­ственным с точки зрения теории фактам. И, наконец, несмотря на все сущностные и технические трудности (частично внешнего характера), исследователь должен дей­ствительно установить эти факты без нарушений или каких-либо искажений того, что в них теоретически существенно.

При постановке эксперимента необходимо заранее продумать все физически необ­ходимое для технического обеспечения, — например, как прикрепить пленку, откуда протянуть провод, куда поставить киноаппарат в зависимости от освещения и прелом­ляющей способности линзы, — короче, всю совокупность необходимых для постанов­ки опыта приспособлений. Однако всю эту техническую сторону нельзя отделить от психологических условий опыта, по той простой причине, что для испытуемого они нераздельны. «Технические» приспособления в окружающей испытуемого ситуации часто психологически так же важны для него, как и «стимулы», считающиеся «усло­виями опыта», — что нередко забывалось в прежней психологии.

«Мост» между теоретическими абстракциями и конкретной действительностью единичного экспериментального случая не может быть выстроен путем прямолиней­ной логической операции. Речь идет не о цепи умозаключений, которая должна быть построена правильно, в соответствии с собственными внутренними закономерностя­ми. Скорее, работу начинают с обеих сторон пропасти, зачастую одновременно во многих не связанных между собой местах, урывками, укладывая камень то здесь, то там. Временами будут предприниматься попытки продвинуть в направлении к конк­ретике значительный кусок теории, несмотря на ту опасность, что «свод моста» еще не достроен, и что выстроенный кусок, зависнув, будет удерживаться с большим трудом. Некоторое время можно, конечно, идти и от экспериментальных фактов. Но в конечном итоге все определяется тем, чтобы и в процессе экспериментирования непрерывно сохранять эту теоретическую устремленность и направленность на про­движение вперед в теории, чтобы исключать обстоятельства, замутняющие теорети­ческую чистоту экспериментального решения, и использовать любой факт, который может обосновать или опровергнуть теорию и способствовать ее дальнейшему разви­тию за ее нынешние пределы. Решающее значение для плодотворности и значимости исследования имеет ширина той «пропасти», которую мы преодолеваем. Эксперимент и теория — это два полюса одного динамического целого.

Поэтому сами теоретические построения исследователя-экспериментатора дол­жны иметь под собой твердую почву и быть инстинктивно верными. То, к чему он приступает в своем конкретном исследовании, должно быть определено с обеих сто­рон — не только из-за опасности того, что экспериментальные возможности окажут­ся не в состоянии следовать за взлетами мысли, и что материя, вероломная и упря­мая, вялая и неуловимо текучая, будет сопротивляться научному проникновению в нее и ее оформлению, но прежде всего потому, что указание на конкретную реаль­ность выступает в конечном итоге надежным пробным камнем для проверки внут­ренней истинности и глубины самой теории.

В динамическом напряжении между стремлением к широким теоретическим построениям и желанием охватить конкретные явления во всей их значительности и ничтожности, напряжении, которое налицо как при экспериментировании, так и при теоретизировании, я усматриваю основной феномен научной жизни, по мень­шей мере основной феномен экспериментальных исследований.

Недостатки и трудности экспериментирования поэтому — не изолированная проблема, которую можно в конечном итоге решить путем лишь технических усовер­шенствований. Напротив, они, особенно в молодых науках, почти всегда являются показателем того, что сама теория неправильна, или — что еще хуже для исследова­ния — что она недостаточно конкретна, жизненна, широка, одним словом, недоста­точно зрела, что к ней не относятся достаточно серьезно. К этому нередко прибавля­ется еще и то обстоятельство — и психология воли и аффектов в этом отношении хороший пример, — что определенные весьма общие философские, теоретико-по­знавательные или науковедческие воззрения, берущиеся более или менее осознанно в качестве методологических основ, являются ложными, или же, наоборот, в конк­ретном исследовании им не следуют с должной последовательностью. Ввиду всего этого, прежде чем перейти к изложению специальных вопросов, следует коротко ос­тановиться на некоторых общих основах и некоторых теоретических вопросах общего характера.