Взрывающиеся звезды

Подобно тому, как какая-то планета, двигаясь по своей орбите, временами приближается к Земле и все астрономы вытаскивают свои телескопы, потому что настал благоприятный момент для ее изучения, точно так же впервые за четыре века елизаветинская эпоха со всеми ее цен­ностями приблизилась к нам сильнее, чем когда бы то ни было.

Сходным образом в галактике пьес одни приближаются к нам в определенный момент истории, другие отдаляются. Сейчас, когда я пишу эти строки, горечь и цинизм «Тимона Афинского» вытаскивают пьесу из забвения, а ревность Отелло течение проносит мимо нас.

Поэтому сегодня у нас есть полное ос­нование отрешиться от всех влияний, которые еще доходят до нас из девятнадцатого века, ибо то было время, когда елизаветинская эпоха находилась в самой дальней точке от нас — практически в полном затмении.

Я пишу это во время поездки со спек­таклем «Король Лир» по странам Европы, где традиции девятнадцатого века укоренились еще крепче, чем в Англии. Это произошло по двум причинам. Одна из них состоит в том, что во всех этих странах Шекспира знают по перево­дам, а золотой век переводов Шекспира падает как раз на последние сто лет. В Германии, на­пример, ребенок впервые знакомится с Шекс­пиром через романтические переводы Шлегеля — Тика, которые относятся к началу девят­надцатого века. Представьте себе, что «Гамлет»

был бы известен только в переводе Байрона, «Лир» — в пе­реводе Шелли, а «Ромео и Джульетта» — в переводе Китса. В результате мы кончили бы тем, что сочли Шекспира великим викторианским поэтом: у него, мол, все о замках, о скалах и о буре.

До войны было принято считать, что все в мире знают, как ставить и играть Шекспира, кроме англичан, чьи спектакли, за несколькими исключениями, не могут тягаться с роскошными европейскими постановками.

Мне кажется, мы нанесли удар по куче традиций. Наши зрители часто с настороженностью воспринимали некоторые не­традиционные решения, но, к счастью, к концу спектакля они соглашались с нами. Их удивляло то, что Лир у нас не слабый, а сильный старик, что он не жалок и сентиментален, а тверд и упрям, властен и зачастую неправ. Они увидели, что Регана и Гонерилья не просто злодейки, а женщины, показанные во всей своей глубине, которые, не подлежа оправданию по мо­тивам своих действий, всегда находят очевидные и естествен­ные основания для своих мелких поступков, перерастающих в конечном итоге в жестокость. Зрителей поражало наличие не­скольких сюжетных линий в спектакле, потому что по традиции это была всегда история Лира; здесь же они видели историю Эдмунда, Эдгара, Глостера и так далее. У Корделии обнаружи­лась сила и значительность, как и у ее сестер, и стало оче­видным их генетическое сходство. Все они — дочери Лира; доброта Корделии бескомпромиссна и тверда, это она унасле­довала от Лира.

Сцены проявления откровенной жестокости вызвали споры. Некоторые считали, что в пьесе так не написано, другие же были вынуждены признать, что именно от пьесы жестокость и идет.

Чем глубже вы вникаете в суть происходящих в Европе процессов, тем с большей очевидностью обнаруживаете созвуч­ность елизаветинской драматургии современной истории. В странах, где постоянно происходят революции и государствен­ные перевороты, жестокость и насилие «Короля Лира» имеет самый актуальный смысл. На спектакле в Будапеште, когда ко­роль появляется в последней сцене (самой жестокой, потому что смерть Корделии, по сути, случайна и не обусловлена при­чинной логикой классической трагедии), неся мертвую Корде­лию, без единого слова, издавая лишь странный вопль, _я почувствовал, что публика взволнована чем-то более значитель-

ным, чем просто зрелищем рыдающего, сентиментального, не­счастного отца. Лир в эту минуту олицетворял старую Европу, усталую и ощущающую, как это ощущает почти каждая евро­пейская страна, что люди уже достаточно натерпелись за по­следние пятьдесят лет, что, может быть, настало время для передышки.

Последние слова «Короля Лира» необычны для Шекспира. Все его другие пьесы располагают к некоторому оптимизму: как бы ни были ужасны происшедшие события, всегда остается надежда, что они больше не повторятся. В последних словах «Лира» таится загадка. Эдгар говорит: «Нам, младшим, не при­дется, может быть, ни столько видеть, ни так долго жить»[60]. Объяснить простыми словами, что за смысл скрывается в этой реплике Эдгара, никому не удается. Необъяснимый смысл этой фразы нас тревожит. Он приковывает наше внимание к моло­дому человеку, чей взгляд, естественно, устремлен в будущее и который сам пережил ужасные времена.