Глава первая. Наступило лето, и сад за моим окном сверкает буйством красок

 

Наступило лето, и сад за моим окном сверкает буйством красок. Цветы распускаются и поворачиваются лицом к солнцу. Я наблюдаю за снующими меж ними букашками, трудолюбивыми пчелами и похожими на маленьких воздушных змеев бабочками. Хорошее время для начала.

Спустя столько лет пытаясь изложить все случившееся на бумаге, я вдруг понял, как непросто будет отделить то, что на самом деле произошло, оттого, что я помню или думаю, что помню. Даже сейчас, сопоставляя события, я испытываю головокружение и тошноту, словно воспоминания, спрятанные в глубинах моей памяти, отравили ее.

Долгое время я не позволял себе даже думать о тех событиях, опасаясь, что они вновь обрушатся на меня. Люди шутят, что я живу по принципу «здесь и сейчас», и часто смеются над этим. Я всегда смотрю в будущее, но им никогда не узнать, что я делаю это из-за страха перед прошлым.

Даже не знаю, с чего и начать. Сперва я думал, что все началось с Джейсона, но тогда это будет его история, а я и по сей день не знаю всего, что ему пришлось пережить. По правде говоря, его отец, возможно, также повинен в случившемся. Вполне вероятно, что нас, проклятых этим ужасным даром, много. Молю Бога в надежде, что я последний.

Итак, эта история обо мне и о том, что я сделал. Как ни странно, лучше всего сохранилось воспоминание – и оно возвышается над движущейся водой памяти, подобно скале – о том моменте, когда я был готов отдать жизнь за последний шанс. Наверное, тогда я перешагнул какую-то черту и просто отбросил сомнения, злость и страх, обретя, наконец, уверенность. Интересно, сколько людей могут сказать о себе такое? Как много найдется тех, которые скажут, что в какой-то момент они знали точно, что должны будут сделать?

Сейчас я вижу все с кристальной ясностью. Летняя ночь ленива, и каменные стены кабинета доктора Редфилда отдают накопленное за день тепло. На его столе стопки бумаги и большой грязно-серый компьютер. На стенах висят дипломы в рамочках. В коридоре слышен вой сирены. Сквозь матовое стекло двери кабинета я вижу огни фонарей. Они ищут меня. Они бегают, кричат и зовут. Их голоса, похожие на собачий лай, звучат в отдалении. У меня в руках коробка, на которой кривым почерком доктора написано мое имя. В коробке всякая мелочь типа катушек с кинопленкой, но эти вещи спасут меня. Они спасут все.

Кто-то пробегает мимо кабинета, и я поднимаю взгляд. В этот момент вижу свое отражение в стекле одного из дипломов на стене. Я измучен и устал, в моих глазах ужас. Кровь, черная и маслянистая в полумраке, стекает по моему лицу и груди. Боль я едва чувствую, как будто все произошло не со мной. Она кольцами обвивает мою голову, впиваясь в череп.

Взяв ящик, я тащу его под стол Редфилда, прихватив с собой бумагу и ручку. Я почти не вижу того, что пишу, повинуясь скорее мышечной памяти, чем сознанию. Мне остается только писать.

С моих губ слетают слова. Произнося их вслух, я словно усиливаю муку. «Если вы это нашли, значит, мой план не сработал, и я, скорее всего, мертв…» Возможно, я пишу эпитафию самому себе. «Но если мне удастся вернуться к началу всего этого, то, может быть, я смогу ее спасти».

Мне многое нужно сказать, но боль не дает мне такой возможности. Кровь из носа капает на бумагу. Я начинаю рыться в ящике, вытаскивая из него катушки с пленкой. Сотни метров пленки, упакованной в коробки с надписью, сделанной рукой Джейсона. Рукой моего отца. Эван.

Пленка крутится в стареньком проекторе, и экран оживает; воздух наполняется озоном от работающих лампы и мотора, а также нагретой пленки – это запах кино. На экране, за камерой, отец пытается отрегулировать резкость, стараясь сфокусировать изображение на маме, которую везут на каталке по больничному коридору. Ее красивое лицо покрыто капельками пота, и она кричит, держась одной рукой за раздувшийся живот и размахивая другой. Отец вовремя отступает в сторону, и она задевает капельницу какого-то бедолаги. Бутылка разбивается о стену, но мы уже проехали дальше.

Скачок пленки. Монтаж с помощью скотча. Камера удаляется от бледного, заплаканного лица моей матери, чтобы показать маленький живой сверточек в ее руках. Розовый новорожденный зевает и спокойно смотрит в камеру.

– Скажи привет, Эван, – говорит мать. Слышен голос отца за кадром:

– Добро пожаловать в этот мир, малыш. Еще одна склейка.

Экран на мгновение гаснет и снова вспыхивает. Отец следует за мамой. Она, повернувшись, улыбается прекрасной улыбкой, показывая ребенка в пеленках. Заботливо и осторожно кладет его в кроватку. Камера замирает, словно отец не знает, куда ее направить: на любимую жену или на только что вступившего в этот мир сына.

Проектор жалобно скрипит, когда по его направляющим валикам проходит еще один плохо смонтированный кусок пленки.

– Джейсон, посмотри сюда! – слышен теплый голос матери.

На переднем плане отец берет на руки годовалого Эвана, и они машут ей. Джейсон сажает сына на маленькую горку, и карапуз вскрикивает от восторга. Качество пленки становится лучше, и на экране появляется задний двор Ленни Кэгана: качели, старая яблоня и облупившаяся краска на сосновых досках крыльца. Даже в пять лет в Ленни заметны черты, которые останутся в нем на всю жизнь. Полный и неуклюжий, он тем не менее в картонной шляпе с надписью «Именинник» выглядит очень уверенно среди своих друзей. Мать Ленни несет груду подарков, завернутых в разноцветную бумагу, и мальчик радостно на них набрасывается. Камера находит маму, мягко подталкивающую пятилетнего Эвана к Кейли, красивой девочке того же возраста. Эван проходит мимо ее насупившегося брата и неловко пожимает девочке руку. Кейли улыбается и чмокает его в щеку. Взрослые смеются, и Эван убегает. Камера снова находит его красное личико. Он пытается спрятаться за мамой.

Лицо Эвана заполняет весь экран, и слышен голос отца за кадром. Он что-то сбивчиво говорит, заикаясь. Фильм внезапно обрывается…

Эван Треборн переступил с ноги на ногу и посмотрел на дорогу. К нему подбежал щенок кокер-спаниеля и посмотрел на него серьезными глазами. Эван присел и почесал ему за ухом.

– Хороший мальчик. Крокет, – сказал он щенку. – Сейчас я не могу с тобой играть. Мы скоро поедем.

Щенок посмотрел на Эвана, потом на припаркованную у обочины «тойоту», потом снова на Эвана.

– Скоро, – повторил Эван, будто это могло бы поторопить его мать. Он вздохнул и побрел к ней. Крокет последовал за ним.

Андреа Треборн высунула голову из-под капота «тойоты» и вытерла грязной тряпкой потеки масла на руках. Она посмотрела на разобранный карбюратор и вздохнула. Уже шесть недель как она посещала курсы автомехаников, но понимающие в моторах люди по-прежнему находились в ее сознании где-то между нейрохирургами и инженерами космических кораблей. Она посмотрела на соседний дом. Ее сосед Джерри миллион раз предлагал ей помощь «ну, типа, с мужской работой», как он сам это называл. Она обижалась на людей, которые считали, что мать-13 одиночка не способна иметь дело с механизмами более сложными, чем пылесос или тостер, но бывали моменты, и это был тот самый случай, когда ей очень хотелось, чтобы кто-нибудь другой разгадывал эту головоломку.

Звук быстрых шагов привлек ее внимание, и она увидела соседку, совершавшую пробежку. Андреа помахала рукой, и соседка улыбнулась в ответ.

Лиза Халперн недавно вышла замуж и переехала в большой, колониального стиля дом, находившийся в нескольких кварталах отсюда, вместе с новым мужем и большим внедорожником. Лиза выглядела свежей и подтянутой даже в мешковатом спортивном костюме, и Андреа почувствовала себя бледной и бесформенной в своем грязном комбинезоне.

Да уж, подумала она, посмотрим, что с тобой будет, когда ты родишь…

Она снова повернулась к мотору.

– О'кей. Ну, что на этот раз?

Эван заглянул под капот и пару секунд изучал проблему. Потом достал из ящика с инструментами ключ 5/16" и крутанул его, словно стрелок – шестизарядный револьвер.

– Мы снова опоздаем.

Кивнув, мать взяла у него инструмент.

– И когда это ты беспокоился о том, чтобы попасть в школу вовремя? – спросила она через плечо.

Мальчик отвел взгляд.

– Мы будем делать картинки на Родительский вечер.

Андреа затянула гайку, не обратив поначалу внимания на изменения в голосе сына. Эван приподнялся на носочках.

– Мам, не забудь, вправо – туго, влево – слабо.

Она улыбнулась.

– Спасибо, Эван. Не переживай, у тебя будет полно времени…

Она замолчала, изучая неправильно установленный карбюратор. Скривившись, ударила по нему ключом.

– Будь ты проклят!

– Э… – начал Эван, и она уже знала, каким будет его вопрос. – А папа может прийти в этот раз?

– Ты прекрасно знаешь ответ на этот вопрос, – в ее голосе было раздражение.

Эван попытался скрыть жалобные нотки в своем голосе, но неудачно.

– Разве он не может выйти хотя бы на один день?

Она покачала головой.

– Мы уже сто раз об этом говорили. Это слишком опасно для него…

– Но Ленни сказал, что его папа придет. – Эван подошел еще ближе. – И папа Томми и Кейли тоже…

Андреа отдала ему гаечный ключ.

– Держи, Эв. Закончи за меня, ладно?

Ей было немного стыдно за то, что она отвлекла его от мыслей об отце таким образом, но она устала и не знала, что ему ответить. Пока Эван ставил на место карбюратор, Андреа выскользнула из комбинезона, под которым оказалась чистая униформа медсестры.

– Все отцы там будут, – капот приглушил его голос.

– Я все поняла, малыш, но я не такая уж и плохая, как ты думаешь?

– Нет…

– Вот и хорошо. Я всю неделю ждала момента, когда смогу оценить твое произведение искусства, мне было бы здорово не по себе, если бы ты только и думал о том, что твой папа не пришел.

– Готово, – сказал мальчик. – Попробуй.

Разочарование было написано на его лице.

Андреа села на переднее сиденье и повернула ключ зажигания. Двигатель, издав утробное рычание, завелся, и Эван гордо заулыбался. Сияя, Андреа похвалила его:

– Ты просто чудо, малыш. Мы с тобой отличная команда, да?

– Ага!

В тот момент казалось, ничто не может омрачить их радость.

Звонок прозвенел именно в тот момент, когда они заехали в парковочную зону начальной школы Хьюбера. Превысив положенную скорость, Андреа припарковала машину у ворот с мастерством автогонщика мирового класса. За несколько лет Эван привык таким образом прибывать в школу. Быстрая гонка от дома до школы и приезд с опозданием на несколько минут. Мама сделала опоздание видом искусства. Он уже отстегнул ремень безопасности и открыл дверь. Машина, дернувшись, остановилась, и Эван выкатился на улицу, на бегу послав матери воздушный поцелуй, а через мгновение исчез в толпе школьников.

– О'кей хорошего тебе дня я заберу тебя позже мне надо ехать! – на одном дыхании выпалила Андреа.

Она уже переключила скорость и отпускала сцепление, когда в окно «тойоты» требовательно постучали.

– Миссис Треборн! Мне нужно с вами поговорить!

Голос принадлежал миссис Босуэлл, классной руководительнице Эвана. Она была немного старше Андреа и постоянно выглядела недовольной.

– Извините, но нельзя ли подождать до сегодняшнего вечера? – Андреа указала на часы на приборной доске. – Я уже опоздала на работу, и…

Мрачное выражение лица миссис Босуэлл подсказало ей, что произошло что-то серьезное.

– Думаю, вам надо это увидеть, – сказала учительница. – Прямо сейчас.

Миссис Босуэлл провела ее в классную комнату, в море кричащих, резвящихся и бегающих ребятишек. Андреа оглядела комнату, отыскивая Эвана, и их взгляды пересеклись. Он с удивлением помахал ей рукой и отвернулся, возвращаясь к игре с Кейли Миллер. Та улыбнулась: девочка была очарована Эваном с самой первой встречи. Голос миссис Босуэлл пролаял:

– Томми! Оставь Ленни в покое! Андреа повернулась и увидела старшего брата Кейли, размахивающего пластмассовой битой с намерением заехать по круглой голове Ленни. Толстый мальчик сопел и дулся, а на лице Томми появилось обиженное выражение.

– Не заставляй меня посылать тебя в кабинет мистера Войтека! – добавила учительница.

Андреа посмотрела на нее с пониманием. Неудивительно, что она постоянно выглядела недовольной. Иметь дело с такими маленькими демонами, как Томми, пять дней в неделю – серьезное испытание для любой женщины.

Они подошли к столу, и миссис Босуэлл вытащила из ящика стопку листов бумаги.

– Я хотела показать это завучу, но решила сначала поговорить с вами…

Она вытащила один из рисунков и тут же прижала его к груди лицевой стороной. Андреа почувствовала, как в горле пересохло от дурного предчувствия.

– Что это?

– Вчера я предложила детям нарисовать, кем они хотят стать в будущем, когда вырастут. Большинство нарисовали то, чем занимаются их родители, но это… – Учительница понизила голос и развернула рисунок. – Это то, что нарисовал Эван.

Взглянув на рисунок, Андреа почувствовала, как кровь стынет у нее в жилах. Яркими красками был изображен ребенок, стоящий на горе изуродованных трупов. Лицо его было злым и темным, а в руке он держал, без всяких сомнений, большой и острый мясницкий нож. Это было страшное, отвратительное прославление убийства.

– С технической точки зрения нарисовано неплохо, особенно для семилетнего мальчика, – сказала миссис Босуэлл, снова понизив голос. Андреа не могла оторвать взгляд от рисунка. – Поскольку вы медсестра, я подумала, что, возможно, он скопировал какую-нибудь картинку из анатомического атласа у вас дома.

Андреа наконец заставила себя оторвать взгляд от рисунка и посмотрела на Эвана. Он сидел в компании Пенни и двух других мальчиков, весело смеясь. Казалось невероятным, что ее сын мог нарисовать что-то настолько адское и отвратительное.

– Спасибо вам за то, что показали мне это первой, – выдавила она из себя, вновь обретя способность говорить. – Я… Могу я забрать рисунок?

– Конечно, – миссис Босуэлл протянула ей сложенный пополам лист. – Есть еще кое-что, миссис Треборн. Мне неприятно упоминать об этом…

– Что еще? – вскинулась Андреа.

– Когда я спросила Эвана о том, что значит этот рисунок, он сказал, что даже не помнит, как и когда его нарисовал.

Андреа побледнела.

– Мне нужно идти, – сказала она и, вырвав рисунок из руки учительницы, вылетела из комнаты. Эван поднял голову как раз в то время, когда она выходила. На его лице появилось озабоченное выражение. Посмотрев на миссис Босуэлл, он увидел, что учительница рассматривает его холодным, изучающим взглядом.

Андреа успела дойти до бордюра, прежде чем ее ноги подкосились. Доковыляв до «тойоты», она открыла дверь и рухнула на водительское сиденье. Сердце рвалось из груди.

Во рту чувствовался металлический привкус, руки дрожали.

О, Господи, только не это! Разум ее помутился, и ужасные мысли, забытые воспоминания нахлынули потоком, когда страшная догадка поднялась на поверхность ее сознания. Что, если Эван такой же, как и его отец? Неужели он тоже болен? Андреа крепко сжимала в руке рисунок. Мышцы руки свело судорогой. Ей хотелось разорвать листок в клочки и уничтожить его. И что тогда? Даже если бы она это и сделала, изображение все равно останется в ее памяти, так же как и страх перед тем, что это могло значить.

Она попыталась вставить ключ в замок зажигания, но не смогла: мокрый от пота кусочек металла выскользнул из ее руки и упал на пол. Она медленно положила руки на руль и приказала себе успокоиться. Прошло добрых десять минут, прежде чем она смогла завести машину и поехать дальше.